Чертовски хочется кашлянуть, но кашлянуть тоже «ни в коем случае нельзя».

«Постучать разве по столу левой рукой? Или обойдется? Кажется, обошлось!» — подумал Пищиков и кашлянул и раз и два…

— Ай-яй! — укоризненно прозвучал над ним голос Ларисы Петровны. — Что же вы нас не предупредили?

Пищиков сжимается от испуга и досады, но в то же время доволен: нечаянно убедился, что оперирует сама доктор Фирсова. Ведь разные есть хирурги… Посмотришь, у другого оперированного не нос, а нашлепка бесформенная: заплата на заплате, рубец на рубце. Значит, перенес человек многие десятки прямо-таки калечащих операций. Брали кожу со лба и пересаживали на нос, отворачивали со щеки лоскут на ножке — и на нос. И так исполосовали больного, что он не рад своему новому носу. А там, глядишь, и вовсе провалилось это поистине многострадальное сооружение, начинай все сначала. Вот так у Прудника вышло. И начинают сначала, потому что жить человеку с изуродованным лицом немыслимо тяжело.

«Действуйте, Лариса Петровна!» — мысленно обращается к хирургу Пищиков. Он привык говорить про себя с тех пор, как прогремел взрыв той мины, которая лишила его голоса.

И Лариса Петровна действует. Из хрящевой пластинки, уже приживленной ею в поперечной части Т-образного кожного стебля на груди больного, она формирует вход в гортань с не западающими внутрь упругими стенками. Она работает с увлечением. Теперь остался еще один этап операции. Через несколько недель будет отсечена третья ножка стебля. Ее распластают опять в полосу кожи, уложат поперечно на ее раневую поверхность три тонкие хрящевые пластинки и накроют другой половиной кожной полосы так, чтобы концы хрящей торчали наружу из просветов сформированной площадки. Потом освежат разрезами края гортани, в углубления разрезов погрузят концы выгнутых аркой хрящей, пришьют боковые края площадки, и таким образом будет создана видимая передняя стенка горла.

Останется для контроля лишь маленькое отверстие в трахею. Недели три больной ходит и спит без трубки, с пластырной повязкой. И только когда хирург убедится, что больной совершенно свободно дышит через сделанную гортань, отверстие в трахею будет зашито. Так, если не возникнет осложнения, закончится почти двухлетняя работа больного и хирурга. Ведь они оба работают.

Закончив операцию Пищикову, Лариса выходит из операционной. У стола в коридоре ее опять ждут. Это Варя Громова, женщина, при виде которой у Ларисы всегда сжимается сердце. Она привела горбатого мальчика Колю. У него опять разрослась опухоль на лице. Чем тут можно помочь? Как? Лариса осматривает больного и назначает на операцию, которую будет делать сама.

— Если вы хотите ассистировать, Варвара Васильевна…

— Да, да!

Варя хочет стать офтальмохирургом, совмещающим лечение глаза с глазной хирургией. Ее уже увлекли операции Полины Осиповны, а у Ларисы она учится технике, умению обращаться с тканями. Чего проще — взять край кожного лоскута пинцетом, а оказывается, это травмирует, надо сразу брать на шелковую нитку-держалку. Мелочь? Но в работе хирурга нет мелочей, в работе глазного врача, где все построено на тончайших движениях, особенно. Как держать инструмент, как им пользоваться? Да мало ли что знает Лариса? Но одно она может не знать. Это то, что Иван Иванович любит ее, а не жену, что Варю он разлюбил, вернее никогда не любил.

А домашние уже все видят. Даже зеленый подросток Наташка дает Варе свои советы: «Отдайте его Ларисе Петровне».

Легко сказать! Выньте из себя сердце и отдайте. Может, и правда вынуть? Что оно там ноет и ноет бесконечно!

Варя отсылает Колю в палату и идет следом за Ларисой в ординаторскую. Идет, твердо ступая, и смотрит на аккуратный хлястик белого халата над ее стройной еще талией, на красивые ноги, обутые в маленькие сандалеты, смотрит, а в душе такая горячая муть, что задохнуться можно. Нет, дальше так жить невозможно!

В ординаторской никого нет: все врачи заняты. Кто в палатах, кто в перевязочной или в операционной. Еще не остыв от работы, Лариса начинает ходить по кабинету.

— Я слышала, что вы уже получили тему для диссертации, — обращается она к Варе, не замечая ее состояния.

— Получила. «Новокаин в лечении глаукомы», — приглушенным голосом отвечает Варя. — Наш отоларинголог тоже работает по новокаину, — добавила она, вспомнив блокаду, которую он сделал Березкину.

— Хороший он человек, — задумчиво сказала Лариса.

— Он вам нравится? — вдруг спросила Варя.

— Да.

— А вы могли бы выйти за него замуж? Почему вы не выходите замуж, Лариса Петровна?

— Варя!..

— Да я просто интересуюсь… Хотя нет, не просто! Я не хочу дольше унижаться. Я чувствую: это во вред работе, моему ребенку и всем нам. Скажите, вы любите Ивана Ивановича?

Красные пятна, вспыхнувшие было на лице Ларисы, пропали. Бледная как полотно, она смотрит на Громову, не в силах вымолвить ни слова. Потом подходит ближе.

— Допустим, что я люблю его… да, люблю. Но зачем говорить об этом?

— Значит, нужно, если я спрашиваю! — задыхаясь от захлестнувшей ее жгучей боли, бросает Варя. — Он тоже любит вас… А я… Я не хочу быть каким-то ненужным довеском в его жизни!

Будто лунатик, она проходит по коридору, спускается по лестнице и, забывшись, в белом халате и шапочке выходит на улицу. Она идет по тротуару, а куда? Шут его знает куда! Вот когда позарез нужна была бы опека Наташки…