Как бы то ни было, после Сталина и Хрущева в Кремле не осталось ни одного волевого человека со стратегическим видением. Главный теоретик в новом руководстве — Михаил Суслов — был сухим догматиком без политического таланта. Люди, сменившие Хрущева, были заложниками созданных до них системы, институтов и воззрений, которыми они пользовались. Их уже не вдохновляла вера в коммунистическую идею и страсть революционных преобразований. Этих людей объединял их жизненный опыт, который сложился при Сталине и служил для них щитом от новых, неортодоксальных подходов. Вместе с тем ортодоксия этих людей проявлялась по-разному во внутренней и внешней политике {737} .

Во внутренней политике многие из «коллективного руководства» выступали за то, чтобы заморозить «оттепель», задавить инакомыслие в культуре, запретить либеральные направления в литературе и искусстве. Внутри страны назревала реабилитация вождя всех народов и его политики. Даже смена партийных вывесок напоминала о сталинских временах: Брежнев сменил титул первого секретаря партии на титул генерального секретаря, как это было при Сталине. Высший партийный орган, с 1952 по 1964 г. именовавшийся Президиумом ЦК КПСС, опять превратился в Политбюро. Снова начала набирать обороты политика русификации в республиках СССР, возобновились парады Победы на Красной площади, и возобновилась пропаганда милитаризма. В Москве, Ленинграде и Киеве интеллигенты-евреи ждали начала очередной антисемитской кампании {738} .

Новые руководители посмеивались над неудачными и безграмотными попытками Хрущева внести свой вклад в марксистско-ленинскую науку, особенно над его «редакцией» Программы КПСС. Но сами они страдали от странного комплекса идеологической неполноценности. Иными словами, они опасались, что их собственный недостаток образования и отсутствие глубоких теоретических знаний в вопросах «высокой политики» может каким-то образом завести их не туда, куда надо. Решать, что есть «правильно с идеологической точки зрения», Брежнев и другие члены Политбюро поручили Михаилу Суслову, хорошо знавшему «Краткий курс истории ВКП(б)» и классику марксизма-ленинизма. Все служебные записки по международным проблемам вначале должны были проходить через фильтры идеологического аппарата ЦК КПСС, которым управлял Суслов со своими идеологами. В основном это были выходцы из глубинки, не отличавшиеся широким кругозором. Некоторые из этих людей (как, например, завотделом науки С. П. Трапезников, руководивший отделом пропаганды и агитации В. Т. Степаков и помощник генерального секретаря В. А. Голиков) были давними друзьями Брежнева и разбирались разве что в колхозно-совхозной системе сельского хозяйства. Внутри страны они придерживались великодержавных и сталинистских взглядов.

Однако в сфере внешней политики коллективная ортодоксия новых людей у власти проявлялась по-другому. Большинство из них продолжали, подобно Косыгину и Шелепину, исповедовать идеи социалистической экспансии и великодержавия. Трапезников и его люди восхищались китайцами за то, что те в своей внешней политике не отказались от революционных идеалов. Приверженность этих аппаратчиков ортодоксальным взглядам проявилась в период подготовки текста выступления Брежнева на съезде КПСС, который должен был состояться в марте 1966 г. Идеологические советники генсека предлагали убрать из текста доклада предложения, в которых говорилось о «принципе мирного сосуществования» и «предотвращении мировой войны», «большом разнообразии условий и методов строительства социализма» в различных странах и «невмешательстве во внутренние дела» компартий других стран. В отношении США партийные идеологи придерживались пропагандистской точки зрения образца 1952 г.: им хотелось, чтобы доклад на съезде партии показал «звериную, хищническую колониальную сущность» американского империализма, его «агрессивность и бешеную подготовку к войне», а также «активное развитие фашистской тенденции в США». Во время закрытого обсуждения Голиков заявил: «Мировая война на подходе. Надо с этим считаться». В кругах партийных аппаратчиков ходили слухи о том, будто бы Шелепин бросил фразу: «Люди должны знать правду: война с Америкой неизбежна» {739} .

В январе 1965 г. МИД и отдел социалистических стран ЦК КПСС подали в Политбюро записку о необходимости принять срочные меры для улучшения отношений с Соединенными Штатами Америки, однако Политбюро ее отвергло. Шелепин обрушился с критикой на руководителей этих ведомств — Андрея Громыко и Юрия Андропова, — обвинив их в отсутствии «классового подхода» и «классового чутья». Члены нового «коллективного руководства» сошлись во мнении, что первоочередной задачей должна быть не разрядка напряженности в отношениях с Западом, а восстановление испорченных при Хрущеве отношений с «братским» коммунистическим Китаем. Кремлевские лидеры не хотели видеть того, что Мао Цзэдун, борясь за власть, для мобилизации молодежи против партаппарата взял на вооружение критику «советского ревизионизма»; Китай вползал в Великую пролетарскую культурную революцию, и в такой обстановке его примирение с Москвой было невозможно. Некоторые советские дипломаты, работавшие в Пекине, докладывали в Москву о том, что происходит в Китае, но их сообщениям либо не верили, либо не давали хода. Посол СССР в Пекине Степан Червоненко, бывший секретарь ЦК компартии Украины, отлично зная о настроениях в советском руководстве, подлаживался под них в своих донесениях. Сменивший Червоненко на должности посла в 1965 г. Сергей Лапин был циничным и прожженным аппаратчиком, и его меньше всего волновало качество и объективность информации о событиях в Китае {740} .

Эскалация войны во Вьетнаме в 1965 г. заставила Кремль впервые после ухода Хрущева произвести ревизию международного положения и внешней политики СССР. До этого советское руководство не придавало большого геополитического значения Вьетнаму и в целом Индокитаю. В Кремле тщетно искали способ отговорить вьетнамских коммунистов от начала военных действий на юге Вьетнама. Но Ханой решил любой ценой добиться объединения страны под своим контролем и свергнуть проамериканское южновьетнамское правительство. Историк Илья Гайдук, изучив документы ЦК КПСС, пришел к выводу: советские руководители опасались, что война в Индокитае станет «преградой на пути к разрядке с Соединенными Штатами и их союзниками» {741} . Однако прямое военное вмешательство США в гражданскую войну во Вьетнаме вынуждало Политбюро к ответным действиям. Возобладал идеологический мотив: исполнить «братский долг» и оказать вьетнамским коммунистам военную и экономическую помощь. Сторонники восстановления отношений с Китаем стали доказывать, что советская помощь вьетнамским коммунистам — лучший путь для достижения этой цели. Все три коммунистические страны сплотятся против общего врага — американцев. Советский Союз стал наращивать поставки оружия Северному Вьетнаму и оказывать ему другие виды помощи {742} .

В феврале 1965 г. Косыгин в сопровождении Андропова и целого ряда других официальных лиц и специалистов отправился на Дальний Восток — это была попытка выстроить новую внешнеполитическую стратегию. Официально делегация направлялась в Ханой, но она дважды останавливалась «для дозаправки» в Пекине. Сначала в пекинском аэропорту Косыгин встретился с Чжоу Эньлаем, а на обратном пути — с Мао Цзэдуном. Переговоры Косыгина в Пекине вызвали у советской стороны тяжелое чувство разочарования: китайцы вели себя непреклонно и идеологически враждебно, они подвергли СССР жесточайшей критике за «ревизионизм» и отказались от каких-либо совместных действий, даже если речь шла о помощи Северному Вьетнаму. Переговоры в Ханое также подействовали на советское руководство отрезвляюще. Александр Бовин, работавший консультантом у Андропова и участвовавший в поездке, наблюдал за тем, как Косыгин безрезультатно пытался уговорить северовьетнамских руководителей не ввязываться в полномасштабную войну с США. Несмотря на идеологическую общность вьетнамских и советских руководителей, это были люди из разных миров. В Ханое у власти находились революционеры, ветераны подполья и антиколониальной борьбы. Советский Союз возглавляли государственные управленцы, которые достигли своих постов в результате многолетних аппаратных игр. Слишком долго вьетнамские коммунисты оставались на вторых ролях, следуя советам из Москвы и Пекина. Они были исполнены решимости добиться полной победы, не считаясь ни с человеческими жертвами, ни с советами «старших друзей» {743} .

Тем не менее американское вторжение во Вьетнам распалило идеологические инстинкты членов «коллективного руководства» и высших военных чинов СССР и привело к серьезному ухудшению советско-американских отношений {744} . По всей стране организованно проходили массовые демонстрации протеста против «американской военщины» и митинги «солидарности с народом Вьетнама». Когда администрация президента Джонсона впервые обратилась к советской стороне с предложением начать переговоры по ограничению гонки стратегических вооружений, Политбюро встретило его прохладно {745} . Косыгин имел к США личные счеты: во время его официального визита в феврале 1965 г. в Северный Вьетнам американцы бомбили Ханой и порт Хайфон {746} . Тем не менее в высших дипломатических кругах было еще немало людей, полагавших, что СССР не стоит ссориться с Соединенными Штатами из-за Вьетнама. Впрочем, этим людям чаще приходилось отмалчиваться, поскольку хор голосов, возмущенно клеймивших американские бомбардировки Северного Вьетнама, набирал силу {747} .