Общественницы сажали цветы на площадях и в заводских дворах, шили скатерти и занавески для столовых, для рабочих, инженерных и солдатских общежитий, вязали салфеточки под цветочные вазы, красили стены и варили зубную пасту, разбивали огороды, ухаживали за свиньями, курами и коровами, устраивали школы и детские сады {1323} . У женщин был правильный взгляд на «мелочи жизни» {1324} ; «Жены инженеров и хозяйственников создали отряды, которые активно помогали приводить в порядок заводскую территорию, улицы новых городов, площади и парки… Тысячи общественниц пошли… на заводы и фабрики, в рабочие общежития и квартиры, помогая своим мужьям в борьбе за высокую производственную культуру» {1325} . Жены ИТР комбината «Криворожсталь» организовали секцию по искусству в ДИТР, балетную школу для детей, кукольный театр и оборудовали спортплощадку для молодежи. Кроме того, они взяли шефство над рабочим клубом, местными библиотеками, рабочим общежитием и столовыми {1326} . Женщины заботились не только о чистоте, порядке и культурных мероприятиях, которых инженерам столь часто не хватало. Они взяли на себя заботу о детях и другие социальные функции, например базовое медицинское обслуживание {1327} . Наконец, их объединения помогали им самим повышать уровень образования и готовиться к трудовой жизни. Хетагурова и ее сподвижницы в рамках движения общественниц оканчивали курсы почтовых работников, телефонисток, швей и т. п. {1328} Полина Валентиновна Берман, жена директора газового завода, вела политзанятия, преподавала стенографию и немецкий язык, руководила драмкружком, детской балетной студией, кружками пения, современных танцев и джазовым ансамблем. Белла Леонтьевна Тонезер, жена инженера электроцеха на ЮТМЗ, открыла пошивочную мастерскую и организовала курсы кройки и шитья {1329} . В публикациях о движении общественниц подчеркивалось, что женщины находят свое место в производстве и обществе в качестве «инженеров, трактористок, слесарей, директоров, политработников, парашютисток, председателей колхозов, актрис, летчиц и писательниц» {1330} . Профессиональная деятельность женщин отнюдь не дискредитировалась; «Правда» в равной мере поощряла их приход на производство и присоединение к движению общественниц {1331} . Но в 1935-1938 гг. всячески прославлялись именно жены инженеров, которые проводили всесоюзные съезды и выпускали брошюры, а иногда и роскошно оформленные фотоальбомы с отчетами о своей работе {1332} .

«Новую старую» модель семьи и разделения труда поддержала и газета «За индустриализацию», печатавшая в 1935-1936 гг. фотографии с изображением новой нуклеарной семьи. В центре обычно сидел или стоял инженер, вокруг него группировались жена и дети: вот знаменитый на весь Советский Союз ударник, начальник участка на шахте Кочегарка Никита Изотов обедает в кругу семьи, слева от него сидит жена, справа — домработница {1333} ; вот буровой мастер Малгобеков из «Грознефти» читает сыну Коле и дочке Нине новую книжку {1334} . Таким образом на сцену выводилась семья как ячейка социализма, а вместе с ней — новый принцип оплаты по труду, новые квартиры, новая мебель и товары широкого потребления {1335} .

Реабилитируя жену-домохозяйку, советская власть пошла навстречу мужской части своей новой элиты. Одновременно реабилитация семьи отвечала всеобщей тяге к социальной стабильности, желанию иметь безопасное убежище и вести жизнь нормального обывателя. Когда речь зашла о насаждении в обществе «культурности», власть обнаружила пропадавший до тех пор втуне потенциал неработающих супруг, зачастую имевших широкое гуманитарное образование, и разглядела в нем ценный капитал. В условиях, когда общественные места пребывали в запустении, заводские территории утекали в грязи, а нравы огрубели, партия признала обычную домохозяйку организующей силой и решила воспользоваться ее способностями. Благодаря представлению, будто «культурность» — в первую очередь женское дело, супруги инженеров на некоторое время оказались в зените славы, потеснив женщин-инженеров на второе место.

Смещение центра общественного внимания с промышленности и «политических» тем в сторону частной жизни отразилось и в фильмах «трех счастливых лет». Еще в 1927 г. кинематографистам внушали: «Наши фильмы должны быть на сто процентов идейно выдержанными и на сто процентов коммерчески успешными!.. Если зрители будут смотреть их с удовольствием, это только поможет делу коммунистического просвещения» {1336} . Такая позиция к середине 1930-х гг. упрочилась, и Эрвину Зинко на киностудии «Межрабпомфильм» прямо сказали, что люди больше «не хотят фильмов о крестьянах, массах и общественной борьбе, не хотят ничего, что хотя бы отдаленно напоминает пропаганду». Аполитичное искусство теперь выступало под новым девизом: «Они хотят видеть личные проблемы, семью, любовь, приключения, и чтобы все это было показано весело; хотят по возможности веселых, поднимающих настроение, легких вещей» {1337} .

В это время появились три самых знаменитых, отмеченных премиями советских развлекательных музыкальных фильма, которые до сих пор пользуются большой любовью зрителей: «Веселые ребята» (1934), «Цирк» (1936) и «Волга, Волга» (1938). «Волга, Волга» несколько выходит за рассматриваемые хронологические рамки, но все три фильма режиссера Г.В. Александрова затрагивают тему «культурности». Действие «Веселых ребят» разворачивается на курорте, а главный герой — музыкально одаренный пастух, который в конце фильма выступает на сцене Большого театра {1338} . В «Цирке» новая советская жизнь показана как сплошное развлечение: шутки на манеже, танцы на крыше новой гостиницы «Москва» {1339} . В фильме «Волга, Волга», как и в «Веселых ребятах», речь идет о музыкальном таланте — на сей раз девушки-почтальона; действие здесь по большей части происходит на борту парохода, идущего по Волге {1340} .

К этому ряду легких комедий с трюками и пением принадлежит и фильм «Вратарь» (1936), менее известный, но тоже очень забавный. В нем развивается тема спорта как занятия для досуга и соединительного элемента между инженером и рабочими (в данном случае московского завода «Гидраэр»). Один из главных персонажей — инженер Карасик в исполнении чрезвычайно популярного артиста А. Горюнова. Этот инженер — совершенно обычный человек, советский гражданин, друг и товарищ, которому не приходится постоянно доказывать свою благонадежность и любовь к пролетариату. Карасик не растворяется в массе своего коллектива, как Никитин из «Четырех визитов Самуэля Вульфа», он не технократ, как Павел из «Встречного», ему не надо учиться у рабочих, как Лазареву в том же «Встречном», или у американцев, подобно Захарову в «Делах и людях». Он не вредитель, как Скворцов во «Встречном», не лодырь, как Петров в «Делах и людях», и не колеблется, не зная, чью сторону принять, как Дик Аэросмит в «Четырех визитах Самуэля Вульфа». Не герой, но и не потенциально подозрительный элемент. Спекуляций и взяток он чурается, в отличие от Миши из «Трех товарищей». Карасик, так сказать, конечный продукт процесса производства советского инженера. Он уже не нуждается ни в какой шлифовке, и его статус члена нового общества не подлежит сомнению. Среди рабочих он пользуется бесспорным авторитетом, и в то же время он их товарищ и по работе, и по футбольной команде. В фильме над Карасиком подшучивают, но совершенно беззлобно. Маленький, кругленький, он выглядит смешным, неуклюжим и неловким, а когда над ним смеются, все время повторяет одну и ту же выспреннюю фразу: «Я лично ничего смешного на горизонте не наблюдаю». Карасик — милый и потешный, публика хохочет, наблюдая, как он один выходит против команды противника, как отбивает мяч задом, как под ним ломаются носилки, на которых его в бессознательном состоянии уносят с футбольного поля. Вместе с темой из области досуга во «Вратаре» на первый план выходит любовная история, как было уже в «Веселых ребятах» и «Цирке». Карасик безнадежно влюблен в красивую блондинку Настю, а та предпочитает ему новую футбольную звезду Антона Кандидова, которого заводской и футбольный коллектив привозит с собой из поездки по Волге. Статный белокурый юноша из провинции оказывается лучшим вратарем Советского Союза, но, опьяненный успехом, пренебрегает работой, и его выгоняют из команды. Его место в воротах занимает Карасик, надеясь тем самым завоевать и Настину благосклонность. Однако в конце концов он вынужден признать, что против Кандидова у него шансов нет. Карасик сводит влюбленных вместе, а его утешает темноволосая Груша, которая давно к нему неравнодушна {1341} . Режиссер С. Тимошенко помимо всего этого сумел поместить в свой фильм множество символов прекрасной жизни середины 1930-х гг. Карасик и его рабочие осуществляют мечту о быстром передвижении по воде и по воздуху: они строят лодку-глиссер с пропеллером, когда у них кончается бензин, пересаживаются в самолет, прыгают с парашютами. Символизирует новую жизнь и светящаяся буква «М», обозначающая станции открытого в 1935 г. метро. Москва предстает в фильме городом грез всех русских, куда люди вроде Кандидова и Груши едут из провинции за счастьем. Вместе с тем фильм показывает, что в провинции полным-полно талантливых людей и в конечном счете в каждом советском гражданине скрывается Кандидов. «Вратарь» изображает нового человека в новой столице, овладевшего новыми способами передвижения. Карасик — не только новый советский инженер, он в самом прямом смысле слова создал нового человека — робота. Этот «механический человек» еще несовершенен, он выглядит одновременно комично и угрожающе. Единственную фразу, которую он произносит: «Никого нет дома», — можно применить и к нему самому: «Я пока пуст, во мне нет жизни». Пустоту в итоге заполняет Карасик, забираясь в робота, чтобы свести вместе Антона и Настюновый человек, говорит фильм, не может быть искусственным автоматом с механическим набором действий и ценностей, который на поверку оказывается пустой машиной. Нет, это «человечный» инженер Карасик, который работает безупречно и добросовестно, но лишь благодаря своим личным слабостям становится достойным любви коллегой.

Фильм не только свидетельствует, что в середине 1930-х гг. футбол и любовные страдания стали важными темами, но и дает понять, что в это время инженер окончательно был признан членом общества и заводского коллектива.

На темы, связанные с «культурностью», которые предлагались вниманию общественности и горячо обсуждались в середине 1930-х гг., в воспоминаниях инженеров почти ничего нельзя найти. Советские инженеры так много пишут о своей работе — и так мало об условиях своей частной жизни, личных проблемах, о том, чем они занимались вне стен завода {1342} . Разве что вскользь упоминают, где жили, были ли женаты или замужем, когда родились их дети. Частной сфере не находится места в повествовании о жизни инженера, опыт, не имеющий отношения к работе, для него несуществен, малозначителен и недостаточно героичен. Селекцию достойных и недостойных отражения в биографии сведений ярко продемонстрировал Д.И. Малиованов. Во время интервью, когда речь заходила о его жене, он всегда требовал отключить диктофон: это, мол, не для записи. Подобное поведение согласуется с тезисом Светланы Бойм, что превозносимая на Западе «частная сфера» не имела в такой форме эквивалента в русском языке и вместо «приватности», «я», «менталитета» и «идентичности» здесь торжествовали «соборность», «сострадание», «тоска» и «подвиг». Человек в России и Советском Союзе переживал и воспринимал повседневность в рамках этих четырех категорий. В повествованиях о повседневной жизни определяющую роль играл подвиг, а не обыденные вещи, поскольку излишний интерес к быту считался явлением непатриотичным, вредным, нерусским и антисоветским {1343} . Культурный образец, повелевающий ставить сообщество выше индивидуума, упрочил свои позиции благодаря лозунгам первой пятилетки. Призывы не обращать внимания на условия жизни, а целиком посвятить себя строительству упали на благодатную почву, как свидетельствует В.С. Емельянов. Они с женой до отъезда в заграничную командировку жили в бывшей бане с низким сводчатым потолком и сырыми стенами, как будто навечно пропитавшимися водой. Супруги завешивали стены тряпками, когда те промокали — выжимали их и вешали снова. Но если бы кто-нибудь, по словам Емельянова, предложил упростить проект роскошных, отделанных мрамором станций метро и пустить сэкономленные деньги на жилищное строительство, он выступил бы против, как и большинство других, живших в таких же стесненных условиях: «Да, мы были мечтателями и хотели осуществить свои мечты любой ценой» {1344} .

Инженеры в особенности отличались нежеланием проронить хоть слово о личных и домашних делах, потому что идеал инженера, царивший до и после нескольких лет торжества частной жизни, изображал его немногословным и замкнутым человеком, который живет ради работы и терпеть не может отвечать на вопросы, не имеющие непосредственного отношения к его профессиональной деятельности. Биограф А.В. Винтера так представляет читателю начальника Днепростроя, который во время интервью «молчит и курит, курит и молчит»: «На Днепре знали — за внешней грубостью, невероятной требовательностью, за властностью начальника Днепростроя нет ничего личного» {1345} . Точно таким же немногословным и замкнутым предстает в описании С.М. Франкфурта И.П. Бардин: «Молчаливый, угрюмый, хмурый человек — такое впечатление производит при первой встрече Иван Павлович Бардин» {1346} . Он мало рассказывал о себе, практически ничего о своей личной жизни, и Франкфурт был очень удивлен, узнав от Бардина после двух лет совместной работы, что тот любит театр, обожает слушать классическую музыку и с удовольствием съездил бы в Москву дней на десять, чтобы приобщиться к культуре {1347} . И в художественной литературе советский инженер — скупой на слова одиночка, который не обращает внимания на то, что ему срочно нужно к врачу, что нет воды для умывания, а в столовую огромная очередь, вынуждающая его пропустить и завтрак, и обед, ужин {1348} . Менталитет рабочих и инженеров первых лет реконструкции народного хозяйства в нескольких строках выразил Я.С. Гугель: «Вот построим домну, тогда выведем клопов, тогда умоемся и побреемся… Сначала домна, а потом клопы» {1349} . О том, что образ немногословного инженера продержался до конца 1930-х гг., свидетельствует «Вестник инженеров и техников», нарисовавший в 1938 г. такой портрет идеального инженера: «Стоман чрезвычайно скуп на слова. Он не любит говорить о себе, о своей жизни, о своих делах» {1350} .