Кожевникова демонстрирует такой же несгибаемый энтузиазм: «В меня вливалось что-то мужественное, сильное, и мне казалось, что я все одолею, все смогу» {1646} . Во время войны она продолжала работать техником на аэродромах, вместе с Красной армией дошла до Берлина, в 1942 г. вступила в партию. В 1944 г. вышла замуж за боевого летчика Анатолия Леонидовича Кожевникова, после войны полностью посвятила себя воспитанию троих детей {1647} .

Эти две женщины публиковали мемуары в условиях цензуры, Е.Ф. Чалых написал свои воспоминания только после распада Советского Союза, однако и он обнаруживает точно такие же взгляды: «Часто раздумываю о давно прошедших днях. Невероятно трудной была жизнь, но одновременно она была наполнена оптимизмом и инициативой» {1648} . Он пишет это, хотя сам едва не попал в лапы НКВД и в 1940 г. вынужден был оставить пост главного инженера Челябинского электродного завода, поскольку ему дали понять, что беспартийного на такой должности больше не потерпят. В апреле 1940 г. он со всей семьей переехал в Москву, где нашел место на Московском электродном заводе (МЭЗ) {1649} . Во время войны Чалых работал на том же заводе, который эвакуировался в Челябинск. После 1945 г. его карьера шла гладко: его посылали на строительство в Северную Корею, потом он занимал различные руководящие должности в московском филиале института по проектированию электродных заводов, с 1955 г. преподавал в Московском химико-технологическом институте им. Менделеева, откуда и ушел на пенсию в 1988 г. {1650} Свои воспоминания Чалых в 1996 г. завершил цитатой из Нильса Бора: «Свое повествование собираюсь закончить словами, высказанными Нильсом Бором за год до смерти: "Было замечательным приключением жить в ту эпоху…"» {1651} Примечательно, что он не был членом партии, не вступил в нее даже по оппортунистическим соображениям в 1940 г., когда от него этого требовали, и тем не менее позиционирует себя как убежденного советского гражданина. Хотя (или потому что) он писал воспоминания послераспада СССР, Советский Союз под его пером предстает государством, создавшим бесценное культурное наследие, прежде всего в области техники и образования, которым он гордился и в 1990-е гг. А.А. Гайлит, доверивший свои воспоминания бумаге в 1980 г., судит о своей жизни в этой стране подобным же образом. Его судьба очень похожа на судьбу Чалых: с начала 1930-х гг. считался ценным специалистом, в 1937 г. попал в немилость, но ареста избежал. Его карьера продолжилась в 1939 г., когда его назначили главным инженером Главалюминия {1652} . Гайлит также был освобожден от военной службы, во время войны оставался в Москве, после войны получил очередное повышение — стал заместителем председателя Технического совета в Министерстве цветной металлургии. Но тут он чуть не пал жертвой третьей волны террора. Вследствие «клеветы» Гайлита в 1953 г. убрали из министерства за «антипартийное поведение» и в конце концов лишили даже должности обычного инженера. Лишь после обращения к Хрущеву в 1955 г. ему удалось очиститься от всех обвинений. Через два года посмертно реабилитировали и его брата. До выхода на пенсию в 1976 г. он занимал высокие посты в системе повышения квалификации работников цветной металлургии {1653} . В заключение своих мемуаров он в 1980 г. написал: «Охватывая взглядом свою жизнь, я горжусь, что в эти три четверти века, что я прожил, я никого не убил, не страдал подхалимажем, не клеветал на соседей, а, наоборот, защищал порядочных людей вне зависимости от обстоятельств, у государства ничего не хапал» {1654} . Таким образом Гайлит пытается отмежеваться от беззаконий и преступлений своего времени. Он видел недостатки в окружающей его действительности, однако они не заставили его пересмотреть в целом положительное представление о Советском Союзе 1930-х гг. Смерть брата, собственные неприятности в начале 1950-х гг. в его глазах превратились в периферийные явления, следствия «культа личности» и злодеяний Берии {1655} . Главное для него в 1930-х гг. то, что он выплавил первый алюминии и создал новую отрасль промышленности. {1656}

Если Чалых и Гайлит с гордостью, но при этом с определенной дистанции оглядываются на прожитую жизнь, то Н.З. Поздняк, неунывающий советский энтузиаст, написал свои мемуары не просто так, а к 50-й годовщине революции. Хотя и он в 1938 г. попал под подозрение, а его жену лишили возможностей для дальнейшей карьеры, в его представлении все это мелочи в сравнении со страданиями и несправедливостями, которые он терпел, когда был батраком при царизме: «В мои приезды в Каховку мы с братом вспоминаем, как в этом теперь веселом и разросшемся городке полвека назад кипела безжалостная эксплуатация» {1657} . Описывая свою жизнь при советской власти, Поздняк пишет историю собственного становления как человека и коммуниста. С этой точки зрения он осмысливает каждое явление и истолковывает каждое событие как важный элемент своего развития. Обнаруживая несправедливости, страдания, просчеты, он приказывал себе подогнать свои наблюдения под интерпретационную схему, заданную партией, и оценивать происходящее в соответствии с большевистской диалектикой. Поэтому его рассказ во многих местах получается «двуязычным».

Так же как Гайлит и Чалых, Поздняк не видел в терроре имманентный порок системы, он винил в нем «бывших кулаков», «завистников», «клеветников» и тем самым отграничивал его от собственного советского опыта: «Я всегда в первую очередь был, есть и буду коммунистом и лишь во вторую — ученым, инженером, пропагандистом и т. п. Партийные принципы я буду защищать всегда, везде и при любых обстоятельствах» {1658} . Поздняк не имел брони от службы в армии, он воевал и в финскую войну 1939-1940 гг., и в Великую Отечественную. После войны работал над развитием порошковой металлургии в различных московских научных учреждениях и на металлургических предприятиях, в 1971 г. вышел на пенсию, но до 1982 г. оставался доцентом Всесоюзного заочного политехнического института. В 1982 г. Поздняк скончался {1659} . Л.И. Логинов напоминает Поздняка своей непоколебимой преданностью советской власти. Правда, различие между этими двумя людьми заключается в том, что Логинов не говорит о формировании самосознания, уверяя, что с 1918 г. являлся коммунистом и был убежден в правильности избранного пути. Как и Поздняк, он работал над записками в 1967 г. и, очевидно, еще находился под впечатлением потихоньку завершавшегося периода «оттепели», который наконец принес ему моральное удовлетворение {1660} . Объявление, что его арест был незаконным, восстановило порядок в его мире. Между тем его хождение по мукам в 1945 г. не закончилось. Когда Логинова выпускали из тюрьмы, майор НКВД Хомич предрек ему: «Все равно мы тебе спокойно жить в Москве не дадим» {1661} . Его сразу же призвали в армию, но ввиду плохого физического состояния признали негодным. Новая жизнь Логинова в приборостроительной промышленности и в конструкторском бюро при МГУ внезапно оборвалась: он, подобно Гайлиту, стал жертвой третьей волны террора и осенью 1952 г. был выслан из Москвы. Для него наступило тяжелое время безработицы. Наконец, отважный главный инженер одного промышленного объединения доверил ему маленькую фабрику в Ивановской области. С помощью бесчисленных заявлений и протестов Логинов уже в августе 1953 г. добился, чтобы его полностью реабилитировали и снова приняли в партию. До выхода на пенсию в 1964 г. он работал в Государственном комитете Совета министров СССР по новой технике заместителем заведующего отделом приборостроения {1662} . Несмотря на все пережитое и на свою цель поведать потомкам о терроре, он вовсе не собирался разоблачать Советский Союз или отрекаться от него: «Мне, как, вероятно, многим товарищам по несчастью, хотелось в этом случае рассказать, что, находясь в тягостных и унизительных условиях, лишенных всего того, что мне было дорого и привычно, в условиях, в которых так легко потерять человеческий облик и человеческое сознание, все же я оставался по-прежнему коммунистом, членом великой организации, связанным даже здесь, в тюрьме или в лагере, той же ответственностью, теми же законами самоконтроля и дисциплины» {1663} .

Те четверо, о ком шла речь выше, в большей или меньшей степени пострадали от террора, но, тем не менее, остались убежденными советскими гражданами или коммунистами, которые к сущности советской системы относили строительство новой жизни и возможности продвижения, а отнюдь не репрессии.

«Выиграли» от террора, заняв освободившиеся посты, К.Д. Лаврененко, Д.И. Малиованов, А.С. Яковлев и А.П. Федосеев, однако у них как раз поэтому нет единого мнения о жизни в СССР. Для Лаврененко карьерный рост начался в 1937 г. с московской конторы ОРГРЭС, где он контролировал электростанции, устранял последствия аварий или принимал новые предприятия. В 1938 г. он перешел в Главное управление энергетики Наркомата тяжелой промышленности, пославшее его в Донбасс в качестве диспетчера — специалиста по чрезвычайным ситуациям и кризисам. С 1943 по 1980 г. он работал в Министерстве энергетики и электрификации, последние 12 лет был заместителем министра {1664} . Лаврененко настроен значительно критичнее, чем, например, Чалых или Гайлит, и в своей критике не ограничивается преступлениями, которые власти признали таковыми в период «оттепели». Он не только ругает брата Кагановича, с удовольствием описывает, как Винтер сопротивлялся Сталину, не только осуждает культ личности — но рассказывает и о терроре против Промпартии, и о последствиях раскулачивания {1665} . Нигде он не идентифицирует себя с партией. Вместе с тем он — один из тех инженеров, которые наиболее подробно передают свое восхищение техникой, Днепростроем и великими стройками вообще. Преклонение перед техникой и желание «не остаться в стороне» настолько перевешивали все прочее, что Лаврененко не уехал из страны, помогал ее строить, а после войны даже стал заместителем министра.

Малиованов в некотором отношении демонстрирует сходную позицию. Он видел беззаконие, но, тем не менее, остался верен своей стране. Правда, в отличие от Лаврененко, он акцентирует внимание не столько на влюбленности в технику, сколько на факторе удовольствия: откровенно поясняет, какую радость доставляла ему возможность продвигаться по карьерной лестнице в этой системе, зарабатывать деньги, делать жене подарки, наконец, как польстила ему командировка на шахты Донбасса в качестве ценного специалиста. Малиованов показывает свою восприимчивость не только к материальным привилегиям, но и к лозунгам, с которыми партия обращалась к молодым людям, внушая им, что они — новые хозяева страны. Если воспоминания Федоровой можно заподозрить в тенденциозности, то Малиованов, рассказывающий об энтузиазме 1930-х гг. в 1997 г., не оставляет сомнений в том, что люди тогда были искренне увлечены этими лозунгами. Сам он в конце концов подчинился партии, предлагавшей ему ответственные посты, и в противоположность Чалых, когда потребовалось, без возражений вступил в нее в 1939 г. Во время войны Малиованов на фронт не попал, сначала продолжал работать в Белокалитинском районе, в 1942 г. его перевели в Караганду, а в 1948 г. — в Москву, в министерство, где он трудился в технических отделах и конструкторских бюро. Кроме того, он защитил диссертацию, стал профессором и неоднократно получал награды за свои разработки {1666} . Лаврененко и Малиованов — два наглядных примера того, как инженеры, не считавшие себя коммунистами, интегрировались в систему благодаря карьере, сделанной в годы террора.

Яковлев в своих мемуарах также очень ясно показывает, как действовало продвижение молодых инженеров и как пленяли их предоставленные им ответственность и власть. Сталин, по его свидетельству, производил на него чрезвычайно сильное впечатление. Хотя Яковлев вроде бы критикует сталинскую эпоху, сам генсек в его изображении предстает щедрым покровителем авиапромышленности, мудрым и всеведущим человеком, великим примером и «верховным отцом» {1667} . При этом и Яковлев не был застрахован от нападок. В 1940 г. его назначили заместителем наркома авиационной промышленности, а в 1943 г. Сталин обозвал его «гитлеровцем», когда на сконструированных Яковлевым истребителях стала отставать обшивка с крыльев и большинство истребителей оказались небоеспособными {1668} . В 1945 г. Яковлев участвовал в демонтаже промышленных объектов в Германии; в 1946 г. «по собственному желанию», как он пишет, вернулся к конструкторской работе, а в 1948 г. стал жертвой интриг Берии, который снял с производства его самолеты. Только после смерти Сталина и ареста Берии в 1953 г. конструкторский авторитет Яковлева снова получил признание {1669} . В конечном счете Яковлев представляет себя в первую очередь энтузиастом авиации, жившим исключительно ради своих машин: «Только бы она полетела, больше мне в жизни ничего не нужно!» {1670} Он умер в 1989 году.

В то время как Яковлев лукавит и порой пишет о своем отношении к Сталину весьма противоречивые вещи, Федосеев открыто признается: он лишь позднее понял, что своим выдвижением в 1937 г. был обязан возникновению вакансий в результате массовых арестов {1671} . Собственную слепоту он объясняет следующим образом: «Такие отдельные, немногочисленные, известные мне факты политического террора я, как и многие другие, не имел основания связывать с системой как таковой. Если бы мне тогда это и разъяснили бы (а таких охотников разъяснять среди знающих практически не было), то я просто не поверил бы, настолько это расходилось с моими романтическими, но, правда, довольно смутными представлениями о будущем — моем и всей страны в целом» {1672} . Здесь он, правда, вступает в противоречие с людьми, свидетельствующими, что аресты шли повсюду и не могли остаться незамеченными. Но в то же время его слова подтверждают существование людей, не готовых их замечать. Он помогает понять позицию инженеров (в том числе, например, и Логинова), которые соглашались рассматривать террор только как исключительное явление.