Шрифт:
Солженицын (опять-таки: лагерная привычка) не предрасположен к спорам, он уверен, что в жизни все должно быть так, как он предлагает, как он видит, один к одному!
Досифей XX века, честное слово: встречаются у нас на Руси такие люди, такие характеры, которые скорее погибнут, чем уступят, чем подвинутся, причем – в любом вопросе. Иначе (они ведь глобально мыслят) нет на земле «главной правды», иначе люди, по их мысли, не живут так, как люди, а книги – уже не книги: бесплодным «да и бесполым становится само поле литературы».
Да – Досифей, да – раскольник : у него – вера, поколебать его веру немыслимо.
Слава Ростропович любил прихвастнуть, «войти в винт», как он говорил, был за ним такой грех. Но историю, которая серьезно озадачила Александра Исаевича, рассказал (в компании друзей) не Ростропович, нет, – рассказал его молодой товарищ, дирижер Павел Коган.
Лучше бы не знать… честное слово! Ведь как получается? «пришла беда – не брезгуй и ею…» – так, что ли?..
Александр Исаевич очень любил народные поговорки, записывал их; он всегда, с молодых лет, глубоко, как никто в XX веке, изучал русскую речь, ее родники…
Декабрь 73-го, страшная пора: КГБ сбился с ног в поисках «Архипелага», «Круга», всех его последних текстов; «сука власть» озверела, не знает, тварь, какой бы еще камень запустить в его сторону, какую бы гадость ему сделать…
«Гебуху» можно понять: никто не знает, что ж он, все-таки, написал. – При этом Андропов уверен, что если Александр Исаевич покажет ГУЛАГ, органы так, что вздрогнет весь мир (именно так: весь мир )… то есть будет напуган… что ж, может быть, не так уж это и плохо, в конце концов, Запад и Соединенные Штаты (если они поверят «Архипелагу») лишний раз почувствуют внутреннюю советскую силу. Мы, СССР, пугаем их ядерным оружием? Еще как! А здесь – «Архипелаг», убедительная вещь. Лагерями, трупами, кровью – убедительная. Тем более партия давно уже осудила «культ усатой личности» и формально открестилась от ГУЛАГа, в СССР давным-давно все по-другому, решения XX съезда никто пока не отменял!
Книга Солженицына в любом случае не должна ускорять историю. Тем более (это даже не обсуждается!) выкручивать истории руки.
Поэтому «гебуха» – ищет.
Солженицын по-прежнему дружески близок с Вишневской и Ростроповичем, о них, о «тройке великих негодяев», открыто пишут газеты. После статей, особенно в «Литературке», хочется, по совету писателя Солоухина, «запить так, чтобы забыть, к черту, что это – твоя страна»! Жизнь опять, как было когда-то при Сталине, похожа на «несостоявшееся самоубийство», и Александру Исаевичу, разумеется, больнее всех.
Не так давно, два года назад, чудом (опять: чудом) он остался жив – пережил покушение. Новочеркасск, подполковник КГБ Иванов, укол рицином, дикая боль, три месяца в кровати, почти парализация, волдыри по всему телу размером с кулак.
Как не умер? Бог? Какие могут быть сомнения?
«Вся возвращенная мне жизнь с тех пор не моя в полном смысле этого слова: она имеет вложенную цель…»
Понято давно, в сороковые, после победы над раком, над опухолью, от которой, казалось, нет спасения, повторено – слово в слово – тогда, в 71-м, после Новочеркасска…
Господь его хранит, Александр Исаевич обязан докатить «Колесо»…
Самое трудное для русского человека – поверить, что он, наконец, счастлив.
Так вот, история: Ростропович и Коган возвращаются с гастролей, стюардессы дружно обносят в самолете Ростроповича, не подают ему даже стаканчик с минералкой. Враг народа все-таки у него на даче, в зеленом сарайчике, похожем на ангар пожарных машин, живет Солженицын:
Над Москвой летят синицы,
В Кремль едут «Чайки»,
Проститутка Солженицын
Сочиняет байки…
Ну а самое главное – он не Солженицын, а Солженицер, сионист, да и Ростропович… этот… черт знает что такое, фамилия говорящая, с уклоном. Банда сионистов, короче.
И как таких на свободе держат?
Самолет снижается.
– У тебя, Пашенька… – Ростропович свесил очки, – с транспортом стеснения есть? Тогда, значит, во вторую машину прыгай, но не удивляйся сильно… я уж… с генералом одним… в первой поеду…
Приземлились в Домодедово. К трапу подлетают «Чайка» и «Волга», из «Чайки» выходит, улыбаясь, Николай Анисимович Щелоков, взасос целует Ростроповича, они садятся в «Чайку» и – уезжают.
– Я остолбенел, – признавался Коган. – Слушайте: явление Архангела Михаила меня б удивило меньше, чем Щелоков в мундире генерала армии; я подумал – арестовали Славу, в зидан повезли! А потом сообразил, что они просто едут куда-то на пьянку.
Подходят двое, козыряют:
– Товарищем Коганом вы будете?.. Мстислав Леопольдович приказал домой вас свезти… – «Волга» распахнулась. – Удобнее будет здесь, наверное? Или на втором сиденьице?
– А у Коленьки… праздник был, диссертация… по-моему, – объяснял Ростропович. – Ну и концертик на даче… Он ведь, сердечный, газет не читал, не имел, значит, такой привычки. Вот и пропустил легкомысленно, что я в немилость вхожу… – вот! Светланка, жена его, в те дни с Коленькой в раздрае была, это у них частенько случалось, ну а Коленька кроме Светланки и не слушал никого… – вот так меня, раба Божьего, прямо на Политбюро и доставили, мы там до ночки все развлекались…