— О, да, — кивнул Губерт.

— А до тех пор я буду заниматься живописью в моей студии, — добавила Элизабет. — Губерт обещал мне, что у меня будет мастерская в мансарде.

Я уже представляла себе новый период в жизни Элизабет — «под крышами Парижа», — отливающий серыми тонами. Под какой стереотип она будет подгонять свою жизнь? Счастье, помноженное на мудрость, на мой взгляд, должно быстро наскучить. А если бы я была Элизабет, нашла бы я себя рядом с Губертом? Если бы я была Элизабет?

— Ну что ж, вынуждены вас покинуть. Очень приятно было повидать вас. И удостовериться в полной гармонии. Я всегда стремлюсь к гармонии в математике. Вы бы удивились, какая там открывается красота. Знаете, греки считали, что именно в этом сущность добра.

— О, Доминик, что за романтизм! Я никогда не слышала, чтобы ты в таком тоне говорил о своей работе.

— Может быть, Рут, я всегда опасаюсь насмешек.

Он не сказал, с чьей стороны.

— Любовь — это чудо. Кто-то вдруг предстает в лучах света. Это похоже на мою живопись, на вышедшую из моды полную света живопись. Любовь расширяет возможности зрения. Она высвечивает того, кто любим. Только любящие воспринимают это сияние. И именно так, в лучах света, я вижу Губерта.

Элизабет произнесла эту речь и замолчала. Было странно слышать от нее подобный спич. Ее тонкое лицо стало пугающе неприятным. От изумления я даже перестала ее ненавидеть. Пыталась ли она спрятаться?

— Раньше я часто поступал плохо, эгоистично. Благодаря Элизабет я стал лучше.

Губерт — красивый, счастливый и покорный.

— И какие доказательства этого вы можете представить? — Я старалась, чтобы в моем голосе не прозвучала откровенная насмешка.

— Никаких, Рут. Но я изменился. Например, я меньше дразню людей.

Я застыла.

— Да, Губерт, ваш английский, несомненно, улучшился. Вас больше не затрудняют нюансы смысла.

Он засмеялся.

— О, Рут, надеюсь, вы тоже смягчитесь.

Доминик вздрогнул при этих словах. Он безуспешно пытался заставить меня быть менее холодной.

Элизабет вмешалась, почувствовав его замешательство.

— Думаю, Доминик делает для этого все возможное. Теперь, как истинная француженка, я должна расцеловать вас на прощание.

Она небрежно чмокнула меня. Мы распрощались с ними и вышли. Пара, сильно уступающая им в гармоничности.

Можно ли соблазнить счастливого молодожена сразу же после свадьбы? Особенно молодожена, который находит в своей жене качества, с которыми он ранее не сталкивался?

Здесь обычная стратегия бессильна. Плавать вокруг него в лексингтонском бассейне или, напялив платье с более чем нескромным вырезом — кстати, отсутствовавшее в моем гардеробе, — наклоняться вперед в порыве эмоций… Прямые атаки не годились для такого человека, как он.

На торжественном обеде в честь годовщины свадьбы моих родителей я была в темно-красном вельветовом костюме. Он подчеркивал спелость моего тела. Эффект был невелик. Я поняла это по отсутствию напряжения в его открытом веселом взгляде. По правде говоря, мне самой была не по душе некоторая вульгарность моего стиля.

Нет, муж Элизабет не был идиотом. И то, что она видела исходящее от него сияние, делало его недоступным. Я подумала, что в случае с Губертом следует проявить терпение.

Как-то мы сидели в саду. В Лексингтоне. Одни. Я пристально смотрела на него. Я немного пододвинулась к нему. Он взглянул на меня. Холодно. Понял ли он меня? Он поднялся.

— Пойду проведаю Элизабет. Извините меня, Рут.

Была ли это демонстрация? Воспринял ли он мой сигнал? «Держись подальше». Заглотил ли он наживу? Или просто понял мои намерения?

Вскоре после этого я заболела. После больницы я чувствовала себя очень слабой. Доминик осаждал меня мольбами, и я уже подумывала о том, чтобы сдаться. И выйти замуж. Почему бы нет?

Моя тайная жизнь с ее страшными лабиринтами и душераздирающей какофонией голосов — мой собственный всплывший голос — эхо, отрицающее воображаемые голоса моих жертв, — порабощала меня и лишала сил.

Моя работа, никогда не занимавшая центрального места в моей жизни, все больше и больше отходила на периферию моих интересов. «Пробивать себе дорогу» в издательском деле не было необходимости — и из соображений материальных, и потому, что мне это не представлялось особенно увлекательным. Я внушила себе, что у меня достаточно знаний и что я достаточно дисциплинированна, чтобы преуспеть в той области, которую я выберу. Мои амбиции имели свое особое приложение.

И в этом смысле Доминик меня устраивал. Мне нравилось то обожание, с которым он относился ко мне. Я полностью контролировала его. Мысль о соединении с ним набирала силу. Доминик, уже чувствуя себя победителем, предпринял решительный штурм. Выдохшаяся, довольная, я уступила.

Мы поженились без всякой шумихи в Лондоне. Лексингтон уже был однажды декорацией торжественного венчания. Мне не хотелось повторения.

Но вскоре я снова оказалась обойденной. Элизабет ждала ребенка. Путем кесарева сечения на свет появился мальчик, к великой радости Элизабет и Губерта. Их квартиру пришлось переоборудовать, и с возвращением в Париж было решено повременить. Гордый отец — счастливый муж — оставался незапятнанным.