Повести и рассказы

Аннотация

Дорогие ребята! Наверное, многие из вас кое–что читали из этой книги раньше.

Здесь повесть о двух весёлых приятелях — «Наши с Вовкой разговоры».

Повесть о мальчике, который попал в необыкновенный город на море.

И весёлые рассказы.

Есть рассказы о Нике, у которого часто всё не так получается. О нём вы узнаете, когда прочтёте книгу. И очень даже может быть, кто–нибудь из ваших друзей чем–то похож на него.

Здесь есть рассказы о Пете и Вове.

В этой книжке ещё много рассказов о других ребятах, о их забавных историях.

И ещё вы увидите здесь рисунки, которые я нарисовал к этим повестям и рассказам.

Автор

 

Голявкин Виктор Владимирович. Повести и рассказы ПОВЕСТИ НАШИ С ВОВКОЙ РАЗГОВОРЫ Про меня и про Вовку Я живу с папой, мамой и сестрой Катей. В большом доме рядом со школой. В нашем доме ещё живёт Вовка. Мне шесть с половиной лет, и я в школу пока не хожу. А Вовка во второй класс ходит. Мы с ним очень большие друзья, только он дразниться любит. Например, он нарисовал рисунок: дом, солнце, дерево и корову. И говорит, что нарисовал меня, хотя каждый скажет, что там меня нет. А он говорит: «Ты здесь, ты за дерево спрятался». Или ещё что–нибудь такое. Однажды он меня спрашивает: — Знаешь что? Я ему отвечаю: — Не знаю. — Эх, ты, — говорит, — не знаешь! — Как же я могу знать? — А я знаю, на небе звёзды есть. — Это и я знаю. — Что ж ты сразу мне не сказал? — И смеётся. — Вот в школу пойдёшь, всё будешь знать. Я подумал немножко, потом говорю: — Знаешь что? — Чего? — Эх, ты, — говорю, — не знаешь! — Чего не знаю? — Что я с тобой рядом стою. А ещё школьник! Вовка сразу обиделся. — Мы ведь с тобой друзья, — говорит, —а ты дразнишься. — Это ты, — говорю, — а не я дразнился. С тех пор Вовка стал меньше дразниться. Потому что я передразнил его. Но всё–таки он иногда забывал и опять начинал дразниться. И всё потому, что он в школу ходит, а мне в школу никак нельзя. Про то, как я решил в школу пойти В прошлом году со мной вот что случилось… У Вовки был способ запоминать. Если Вовка хотел что- нибудь запомнить, он вслух пел. Я тоже запомнил, как Вовка пел буквы: «А–а-а–а бвгд–э-э–э…» Хожу и пою во всё горло. Получалось всё как у Вовки. Только Катя мне очень мешала. Она ходила за мной и тоже пела. Ей всего только пять лет, а она всюду лезет. Во все дела свой нос суёт. У неё несносный характер. От неё никому нет покоя. Она много бед натворила: разбила графин, три тарелки, две чашки и банку с вареньем. Я в ванной заперся буквы петь. А она в дверь стучит и плачет. И чего человеку нужно! Зачем ей со мной петь? Непонятно. Хорошо, мама её увела, а то я бы спутал буквы. А так я всё прекрасно запомнил. Пришёл в Вовкин класс и сел за парту. Какой–то мальчишка стал гнать меня, а я в парту вцепился и не ухожу. Ему пришлось сесть за другую парту. Учитель сразу заметил меня. Он спросил: — Ты откуда, мальчик? — Мне девять лет, — соврал я. — Не похоже, — сказал учитель. — Я сам пришёл, — сказал я, — я могу буквы петь. — Какие буквы? — А–а-а–а бвгд–э-э–э… — А дальше как? — спрашивает учитель. — А разве ещё буквы есть? — Конечно, есть. — И показывает мне книжку. Ох и много там букв! Я испугался даже. — Я не могу столько, я ещё маленький… — А ты думал, что ты уже большой? — Я не думал, что я такой маленький. Я ростом как Вовка. — А кто такой Вовка? — Вон он сидит, — сказал я. — Мы с ним мерялись… — Врёт он! — крикнул Вовка. — Я выше! Все засмеялись. Учитель сказал: — Я вам верю обоим. Тем более, что вы мерялись. Но ты ведь всех букв не знаешь. — Это верно, — сказал я. — Но я их выучу. — Вот когда выучишь, приходи. А сейчас рановато. — Обязательно, — говорю, — приду. До свидания. — До свидания, — говорит учитель. Вот как всё получилось! Я думал, Вовка дразниться будет. Но Вовка не стал дразниться. Он сказал: — Не горюй. Тебе ждать только два годика. Это совсем немного ждать. Другим ждать гораздо больше. Моему брату пять лет надо ждать. — Я не горюю… — Чего горевать!.. — Нечего горевать, — сказал я. — Я не горюю… На самом деле я горевал. Но я не показывал этого. — У меня букварь лишний есть, — сказал Вовка. — Один букварь мне папа купил, другой — мама. Хочешь, я тебе дам букварь? Я хотел ему дать взамен ленту гвардейскую. Он давно у меня эту ленту просил. А он ленту не взял. — Я за букварь, — говорит, —ленту брать не буду. Учись, пожалуйста. Мне не жалко. — Тогда просто так, — говорю, — возьми ленту. — Просто так можно. — Я тебе дал бы свой сон, — говорю. — Но сон никак нельзя дать. Ты ведь знаешь. Дело в том, что Вовке петухи всегда снятся. И ничего другого не снится. Он сам мне про это рассказывал. А мне разные сны снятся. Как я по горам лез, ох и трудно было! Я даже проснулся. Как я вратарём стоял. Сто мячей поймал. — А мне всё петухи… — вздохнул Вовка. — Так скучно! — А ты гони их. — Как же их гнать? Ведь они во сне… — Всё равно гони. Мне очень хотелось ему помочь. Чтобы ему снились нормальные сны, а не петухи какие–то. Но что я мог поделать! Я с удовольствием отдал бы ему свой сон! Про единицу и двойку Сегодня Вовка пришёл из школы злющий. Ни с кем говорить не хочет. Я сразу понял, в чём дело. Двойку, наверное, получил. Каждый вечер он во дворе играет, а тут вдруг дома сидит. Наверное, мама его не пустила. Уже один раз так было. Он тогда единицу принёс. И зачем люди двойки хватают? Да ещё единицы. Как будто нельзя обойтись без них. Несознательные, как говорит мой папа. Я непременно сознательным буду. Ведь от двоек всем горе —и папе, и маме… Может быть, в школе учиться трудно? Вон как Вовка страдает от этого. Сидит дома, во двор его не пускают. Тяжело, значит, в школе учиться. Вдруг и мне–будет трудно учиться? Мама будет меня ругать, ставить носом в угол, не пускать во двор поиграть с ребятами. Что это будет за жизнь? Нужно с Вовкой поговорить. Узнать у него всё про школу. А то потом будет поздно. Я сам начну ходить в школу. Лучше уж всё сейчас узнать. Может быть, взять и уехать? Куда–нибудь на край света? Вечером я спросил у папы, почему это Вовка двойки хватает. — Он попросту лодырь, — ответил папа. — Он несознательный. Государство его бесплатно учит. На него педагоги тратят время. Для него школы построены. А он. знай себе двойки приносит… Так вон какой Вовка! Он лодырь. Я даже себе представить не мог, как это можно! Ведь для него даже школу построили. Этого я не мог понять. Для меня если б школу построили… да я бы… я бы всё время учился. Из школы бы просто не выходил. Я встретил Вовку на другой день. Он шёл из школы. — Пять получил! — крикнул он радостно. — Врёшь ты всё, — сказал я. — Это я–то вру?! — Потому, что ты лодырь! — Ты что это?! — удивился Вовка. — Лодырь ты, и всё. Так мой папа сказал. Понятно? Вовка стукнул меня изо всей силы в нос, потом толкнул меня, и я упал в лужу. — Получил? — крикнул он-. — Ещё получишь! — И ты получишь! — Смотрите какой! Ещё в школу не ходит! — А ты лодырь! К нам подошёл дядя Витя. Дядя Витя—лётчик. Мы его все очень любим. Он нас на самолёте катал. — Мир, — сказал дядя Витя, — немедля! Я совсем не хотел мириться. Во–первых, нос у меня болел ужасно, а во–вторых, раз Вовка лодырь... Но дядя Витя заставил. Пришлось помириться. Дядя Витя повёл нас на улицу и купил по мороженому. Мы молча съели мороженое. Вовка достал из кармана деньги и предложил: — У меня вот тут деньги есть… Купим ещё? Мы купили стаканчик мороженого и пополам съели. — Хочешь ещё? — спросил я. — Хочу, — сказал Вовка. Я побежал домой, взял у мамы денег, и мы купили ещё стаканчик. Мы опять стали с Вовкой друзьями. Как будто бы и не ссорились. Оказалось, он вовсе не лодырь. Двойку он получил случайно. Это вполне может быть со всеми. Вот как было дело: он решал задачу. Хотел точку поставить, и вдруг клякса — бац! Он хотел её промокашкой снять, а она расползлась. Не Вовка же виноват, — всё проклятая клякса. Если б Не клякса, он пять получил бы. И единицу он получил случайно. Вот как было дело: он в окно посмотрел на какую–то птицу и забыл, что он в классе. И стал разговаривать с этой птицей. В это время его к доске вызвали — чтобы он повторил, что сейчас объяснили. А он ничего не смог повторить. Птица всё виновата. А Вовка тут ни При чём. Это каждому ясно. Про Вовкину физкультуру По физкультуре Вовка четвёртый по счёту. То есть он на четвёртом месте. Они там места себе распределили. По прыжкам в высоту—он первый в классе. А по всей физкультуре — четвёртый. Он по бревну ходить не может. Это, наверное, очень трудно. У них в зале есть такое бревно. Они там по бревну ходят. А Вовка падает. У него нет равновесия. «Я, — говорит он, — не тренировался, потому я с бревна падаю. А прыгаю я хорошо. Потому что я опытный. Я каждый день тренируюсь». Утром он во дворе всегда прыгает. Днём тоже прыгает. Вечером прыгает. Всё тренируется. Через скамейку прыгает. — Ну, как, — говорит, — хорошо получается? — Замечательно, — говорю. — А ну, — говорит, — смотри, как я сейчас… — Я так не могу, — говорю. — И я не мог. Всё тренировка! Уроки вот не успеваю делать, а так всё в порядке. Видишь, как прыгаю! А по бревну я последний по счёту. Зачем мне тренироваться? Я удивился и говорю: — Как же так?! Значит, больше надо ходить по бревну. А он говорит: — Раз там последний по счёту, пусть и буду последним. Зато по прыжкам я первый! Я марку держу! — Какую ещё такую марку? — Спортивную, — говорит. — А ты думал какую? — А зачем держать, — говорю, — эту марку? — Ты, — говорит, — ничего не знаешь. Марку нужно держать. Вот и всё. Мне совсем не было это понятно. По–моему, он ошибается. Ему надо ходить по бревну, а не марку держать. Я так думаю. Про звёздочку — Видал? — Вовка распахнул пальто. На груди у него была красная звёздочка. — Я теперь октябрёнок. По–октябрятски жить буду! Вовка сиял от счастья. — Как это по–октябрятски жить? — Эх, ты! Нужно знать октябрятские правила. Ведь я будущий пионер. Понятно? Это значит весело жить, трудиться, помогать старшим. Быть честным. — А ещё что? — …хорошо учиться, любить школу, быть дружным. — А ещё? ...петь, рисовать...А если я не хочу петь?Не хочешь, не пой, пожалуйста, вот чудак!А мне можно по-октябрятски жить?Видишь ли, — сказал Вовка, — как сказать... Я думаю, что, конечно, можно. Вот, например, я подмёл пол сегодня. И ты вполне можешь это сделать.Конечно, могу.Ну вот, — продолжал спокойно Вовка,— ты можешь, конечно, это сделать. Но ты можешь этого и не делать. А мне нельзя. Я — октябрёнок! Я завидовал Вовке. Он такой счастливый. Ещё бы! У него звёздочка. Он октябрёнок. Он настоящий школьник. У него заботы, обязанности. А я могу ничего не делать... Мне было так грустно! — Ну, мне пора, — сказал Вовка, — дела не ждут. Совсем другим человеком стал! Про сложное дело Я заболел. Я по двору без шапки бегал. Уже зима. Разве можно зимой без шапки бегать? А «я бегал. Вот и простудился. Ко мне пришёл Вовка. Раньше он только дразнился, а теперь даже к больному приходит. Мы с _ним стали беседовать. Вовка любит беседовать. И я тоже люблю беседовать. Поэтому мы и беседуем. — Ты только не кашляй, — говорит Вовка. — Старайся не кашлять. Ладно? — Я стараюсь, — говорю, — а всё равно кашляется. — Значит, плохо стараешься, — говорит. — Да нет, я хорошо стараюсь. Как только хочется кашлянуть, я вовсю щёки надую, и сперва не кашляется, а потом всё равно кашляется. — Давай про дела говорить, — сказал Вовка. —Дела ведь бывают разные. Есть дела сложные, есть ерундовые. Вот в старших классах опыты делают. Делать опыты — очень важно. Тогда всё на свете поймёшь и всё будешь знать. — Неужели всё? — удивился я. — Почти что всё. — А ты видел опыт когда–нибудь? — Конечно, видел. В шестом классе опыт делали. Я в приоткрытую дверь смотрел. Вот это был опыт! Там жужжала машина с большим колесом. Вот так — жжж! А вокруг летят искры. — И всё? — Ну конечно, всё. А чего же ещё? Этот опыт для важного дела. Он не просто так. Ты не поймёшь. Это всё очень сложно. Так Шурик сказал. Он шестиклассник. Он–то знает. У них там опыты делают, тысячи! — Вот бы нам сложным делом заняться! — Тебе ещё рано. — А тебе? — И мне рановато. — Значит, нам двоим рано? — Почти что двоим. Только я октябрёнок. Мне не так рано. — А мне? — И тебе, — сказал Вовка. — Скорей поправляйся. В дверях Вовка махнул на прощание рукой и подмигнул. Вот это друг! Про то у кем мы будем Ура! Я выздоровел. Очень уж мне надоело болеть. Лежишь, в потолок глядишь… День глядишь, два глядишь… Никогда теперь простужаться не буду. Мы вышли с Вовкой во двор. Вовка мне говорит: — Хорошо, что ты выздоровел. — Я давно хотел выздороветь, но никак не мог. — Ну, теперь–то ты выздоровел. — Теперь–то я выздоровел. Когда я лежал, я о будущем думал. Я хотел быть милиционером. А сейчас опытником хочу быть. — Как это опытником? — Ну разные опыты делать. — А я художником буду. Я портрет Пушкина нарисовал. Цветными карандашами. Я, правда, не Пушкина рисовал, а просто так, кто получится. А у меня получился Пушкин. Мама спросила: «Это Пушкин?» Я удивился и говорю: «Ага, Пушкин». Потом к нам гости пришли. И всем очень понравилось. Говорят, настоящий Пушкин. Точь–в-точь получился. Я теперь буду всегда рисовать. Раз у меня талант есть. — А ты себя можешь нарисовать? — Себя я не пробовал рисовать. Но, наверно, смогу. Раз Пушкина смог, то себя нарисую. Пушкина ведь рисовать труднее. Я себя каждый день в зеркало вижу. — И меня сможешь нарисовать? — И тебя смогу. Тебя–то я и без зеркала вижу. Долго мы так с ним беседовали. Вдруг видим: идёт по двору Шуркин папа; он капитан теплохода. Папа Шурика плавал в разные страны. Он побывал везде на свете. Он даже в Африке был. Где река Лимпопо. Мы долго глядели вслед капитану. Потом Вовка сказал: — Пожалуй, я капитаном буду. Я подумал и говорю: — И я, пожалуй, капитаном буду. Про большую лопату Вовка мне постучал в окно. Значит, дело есть. Я надел шапку и вышел. У Вовки в классе — урок труда. Они там стругают палочки. По этим палочкам в первом классе считают. А в старших классах лопаты делают, чтобы снег разгребать. И Вовка хотел лопату сделать. А учитель Пётр Ильич сказал: «Не сумеешь, малыш». — «Я не малыш», — ответил Вовка. «А кто же ты?» — спросил Пётр Ильич. «Я октябрёнок». Пётр Ильич сказал: «Неужели?» Вовка тогда показал ему звёздочку. Пётр Ильич удивился и говорит: «Ну, тогда ты всё можешь!» Так вот Вовка решил лопату сделать, а меня взять в помощники. Я немедленно согласился. Палку мы с Вовкой сразу достали. Пошли фанеру искать. Ко всем соседям ходили. У всех фанеру спрашивали. Любопытные все. Спрашивают, для чего нам фанера. А потом говорят: «У нас нет фанеры, а то с удовольствием дали бы». Дядя Миша нам вынес заржавленный примус. Он думал^ нужен металлолом. — Давай примус возьмём, — сказал я. Вовка сказал: — Нам примус тоже нужен. Но сейчас нам очень фанера нужна. А за примусом мы в другой раз зайдём. Тётя Поля чуть–чуть приоткрыла дверь и закричала: — Фанеры нет! Лома нет! Макулатуры тоже нет! Фанеры не было ни у кого. К вечеру мы на чердак забрались. Там кусок фанеры нашли, как раз для лопаты. Вовка от радости стал плясать и петь песню: Мы сделаем лопату! Прекрасную лопату! Чудесную лопату! Отличную лопату! Потом он кончил петь и сказал: — Эх! Будет лопата! Мы ведь вдвоём её будем делать. Она у нас выйдет вдвое лучше! Начали мы мастерить лопату. Лопата, конечно, — простая вещь. Но сделать её оказалось трудно. Стали мы гвозди в фанеру вбивать. Один гвоздь вбили — мало. Фанера на палке крутится. Второй гвоздь стали вбивать — фанера треснула. — Пропало всё, — сказал я. А Вовка сказал: — Я придумал. Давай вытащим гвозди. Перевернём фанеру и снова прибьём. Мы так и сделали. Я дышать перестал, когда гвозди вбивали. Я всегда не дышу, когда какое–нибудь ответственное дело делаю. Мне казалось: а вдруг опять лопнет. Но все хорошо обошлось. Только я себе палец ушиб. И Вовка — два пальца. Огромная получилась лопата. Выше меня и Вовки. — Мы её будем вдвоём нести, — говорит Вовка. — Я впереди, ты сзади. — Нет, уж лучше ты сзади иди, — говорю. — Не хочу я сзади, — говорит Вовка. — Что ж, по–твоему, я должен сзади плестись? — А я должен сзади плестись? Я подумал и так решил: по–моему, всё равно, впереди идти или сзади. По–моему, это одно и то же. — Пожалуйста, — говорю, — шагай себе впереди. Мне не жалко. — А мне, думаешь, жалко? — говорит Вовка. — Пожалуйста, где хочешь шагай. Мне всё равно. — Напрасно мы из–за этого спорим, — говорю. — Из–за этого спорить совсем не стоит. Тем более, что мы можем оба идти впереди. — Тогда мы всю дорогу закроем, — говорит Вовка. — Люди поймут нас, — говорю. Понесли мы лопату с песней. Один прохожий сказал: — Ого! Это лопата! В жизни не видел таких лопат! Ему очень понравилась наша лопата. Иначе он не сказал бы так. Принесли мы лопату в школу. Весь Вовкин класс сбежался. Шумят. Кричат. Не поймёшь, нравится им она или нет. Потом Пётр Ильич подошёл. Осмотрел нашу лопату и, улыбнувшись, сказал: — Вот так маленькие! Вы, ребята, совсем большие. — А как же, — сказали мы, — конечно. Про октябрятское дело Я давно по–октябрятски живу. Не всегда получается, но я стараюсь. Ничего, что я не октябрёнок. Скоро я в школу пойду. Там меня в октябрята примут. Я все правила октябрятские знаю. Иногда я помогаю маме, но не всегда. Она меня часто гонит, чтоб я не мешал. Как будто бы я специально мешаю. Попробуй тут помогай старшим! За собой я всегда убираю. Сам одеваюсь, песни пою — живу очень весело. Но это всё не большие дела. Это маленькие дела. А мне хотелось большого дела. Что–нибудь очень большое сделать. И Вовке тоже хотелось. Только мы не знали, что сделать. Первый я придумал. — Давай, — говорю, — во дворе каток сделаем. Все будут кататься и нас вспоминать. Вовке эта идея понравилась. Мы снег расчистили и дрова убрали. Потом ещё подошли ребята. Стали нам помогать. Работа вовсю закипела. Потом Шурик вдруг появился. Он посмотрел, как мы трудимся, и говорит: — Вот, вот, прекрасно! Давайте, давайте! У меня как раз коньки новые. — Стоит и смотрит на нас. Мы ему ничего не ответили. Мы думали, он помогать нам пришёл. А он: — Левей, левей! Вон там ещё не расчистили. Эй, Вовка, как держишь лопату? Не так надо держать! А ты что зазевался? Рот разинул? А ну смелей! Но тут все на него закричали: «Бессовестный, — говорят, — не хочет помочь в общем деле. Малыши трудятся, а он стоит, смотрит!» Его чуть не побили. У нас во дворе есть ребята сильные. Они бы ему задали трёпку. А то командир нашёлся. «Левей, — говорит, — давайте». Нам таких командиров не надо. Нам помочь надо, а не командовать. Больше всех нам помог дядя Гриша, наш дворник. Без него мы бы долго ещё трудились. Когда мы всю площадку очистили, оставалось её водой полить, дядя Гриша принёс длинный шланг, привинтил шланг к трубе, открыл кран и полил водой нашу площадку. Дядя Гриша нас здорово выручил. А то бы нам пришлось вёдрами воду таскать. Хороший каток получился. Все ребята сбежались кататься. Из другого двора прибежали. Даже Катя явилась. Тоже хочет кататься, хотя она не умеет кататься. Только Шурик один не пришёл. Вовка мне привинтил коньки к валенкам. Так только Вовка умеет привинчивать. Я потом домой прямо в коньках пришёл. Снять–то я их сниму, а потом как надену? Катались мы дотемна. Устали, но были очень довольны. Как–никак свой каток. Полезное дело мы сделали. Октябрятское. Я всё папе и маме рассказывал, какое мы дело сделали. А они мне советуют скромным быть. Про школьную ёлку Наступил Новый год. Мне купили ёлку. Я пригласил к себе Вовку на ёлку. А Вовка меня пригласил к себе. Потом Вовка меня повёл в школу на ёлку. Вовку спросили, откуда я. Он ответил, что я приглашённый. Но я не был приглашённый. Мне было обидно, что я неприглашённый и не такой, как Вовка в собственной школе. «Ничего, — думал я, — мало ждать осталось». В зале стояла огромная ёлка: больше, чем на работе у папы. Было много мальчиков и девочек. Играла музыка. Все смеялись. — А подарки дадут? — спросил я. — Непременно дадут, — сказал Вовка. — Красивая ёлка. — Ещё бы! — А много подарков дадут? — А ты что, из–за подарков пришёл сюда, что ли? — Нет, — сказал я — Я просто так. — Тогда не спрашивай, — сказал Вовка. — А танцевать можно? — Танцуй себе сколько хочешь. Елка моя. — Как это гак, твоя? — Ну, наша, школьная. Всё равно. Это значит: моя и других, и третьих. Так что танцуй. Мне не жалко. Танцуй! Я со всеми пел песни, плясал вокруг ёлки. Мне ёлка очень понравилась. Я забыл, что неприглашённый, и веселился вместе со всеми. Потом Вовке дали подарок. Вовка поровну разделил свой подарок: одну. половину дал мне и спросил: — Тебе весело? — Очень весело, — сказал я. — Это самая лучшая ёлка. Никогда я так не веселился. Про весёлую книжку У Вовки каникулы. Он в школу не ходит. Мы всё время с ним вместе. Вовка учит меня читать. Я все слова не могу прочесть, хотя некоторые могу. Зато Вовка всё может прочесть. Он замечательно читает. Мы вчера с ним прочли одну книжку. Он читал, а я слушал. Интересная была книжка. Про мальчика. Сначала он одеваться не мог. Его одевали папа с мамой, хотя он уже в школу ходил. Не такой уж он маленький был. Знал почти все буквы. Это было очень смешно. Мы с Вовкой долго смеялись. Потом Вовка сказал: — Хорошо, что мы одеваемся сами. Хорошо, что это всё не про нас. А то бы все над нами смеялись. — Ещё бы, — сказал я. — Совсем хорошо. Потом мы стали дальше читать. Дальше опять про мальчишку было. Про то, как он с птицей беседовал в классе. Она на окне сидела. И он с ней беседовать стал. В это время его к доске вызвали, чтоб он повторил, что учитель рассказывал. А он не мог ничего повторить, потому что не слышал. Учитель ему единицу поставил. Птица тотчас же улетела, а единица так в дневнике и осталась. Вовка не дочитал до конца. Он понял, что этот рассказ про него. У него был точно такой же случай. — Про тебя, — сказал я, — про тебя… Ну и ну! — Может, не про меня? — А про кого же? Я засмеялся. Вовка совсем не смеялся. Над собой никому неохота смеяться. У него был очень печальный вид. — Я никому не скажу, — сказал я. — Ты не бойся… — Писатель во всём виноват, —сказал Вовка. —Только ведь ч его в классе не было. Как он всё это узнал, —непонятно! Про то, для кого Вовка учится Вовка учится для себя, а не для других людей. Он это прекрасно знает. Да ему ещё все говорят об этом. Как будто он сам не знает. Папа с мамой ему говорят: — Ты для себя в школе'учишься. Бабушка говорит: — Ты для себя в школе учишься. Даже Шурик сказал: — Ты для себя в школе учишься, ясно? Вовка знает, что учится он для себя. Но он и другим людям хочет помочь, а не только в школу ходить. Только ему говорят: «Ты маленький. Ты подучись сначала. Потом нам поможешь как следует». Значит, он для себя учится и для других тоже. Про Луну и про технику Мы с Вовкой беседовали о Луне. О том, как мы на Луну полетим. Нам хочется на Луну посмотреть, какая она. Погулять по Луне. На коньках по Луне покататься. А если там катка нет? Тогда свой каток сделаем. Мы где угодно каток можем сделать. — Туда очень быстро лететь, —сказал Вовка, — фьють — и там. — Так быстро? — Я не поверил. — А ты, —сказал Вовка, —что думал? — Я думал, дольше. — Ты газеты читал? — А ты читал? — Я не читал, но знаю. Все знают, что нам на Луну лететь — фьють — и там! У нас техника знаешь какая? Космическая! Я не знал, что такое «космическая». Но я у Вовки не стал спрашивать. Пусть не думает, что я не знаю. Подумаешь, школьник! Я осенью тоже в школу пойду. Пусть только пройдут весна и лето. А про Луну я у папы спрошу. Он лучше Вовки знает. Вовка ведь тоже газет не читает, хотя он и школьник. Папа мне всё рассказал про Луну. Ракета летит на Луну двое суток, а не фьють — и там. Попался Вовка. Что теперь он ответит? Ведь он не знает! Но Вовка совсем не смутился. — Ну и что же, — сказал он, — Луна знаешь где? — Известно где, — говорю, — на небе. — В том–то и дело, что на небе. Чего, думаю, он хитрит? Уж сознался бы. Я ему про Луну, а он мне про небо. — …Луна на небе. Она далеко. На поезде до неё миллион дней нужно ехать. А на ракете всего двое суток. Вот и получается: фьють — и там! Я ему ничего не ответил. Потому что он прав оказался. Про весну — Понимаешь, весна, — заявляет Вовка. — Нужно съездить за город. — Зачем, — спрашиваю, — за город ездить? — Там природа. Там весна настоящая. Нам учитель рассказывал. Мы только летом за город ездим. Мы весны настоящей не видели. В городе это разве весна? Давай за город поедем. Прямо сейчас! — Сейчас уже поздно. В темноте разве весну увидишь? — Весна ведь пахнет… — Стоит ли из–за запаха ехать? — А может быть, пахнет так здорово, так чудесно, ну просто, ну… удивительно. — Так не может быть. — А откуда ты знаешь? Ты весной за городом не был. И не говори, раз не был. — А где мы ночевать там будем? — В лесу, конечно. Над нами звёзды, лес, тишина кругом… А утром проснулись — солнце из–за деревьев выглядывает. Звери, птицы, шум, гам… — В лесу сейчас холодно. — Мы костёр разожжём. Вот будет здорово! Костёр— это знаешь какая штука? Кругом темно, а тебе светло. И волков не нужно бояться. — Если костёр, тогда поеду. Я давно мечтал у костра посидеть. — У костра хорошо, — продолжает Вовка. — У костра что хочешь делай. Хочешь — сиди на костёр смотри, хочешь — разговаривай, хочешь — спи. Вовка пошёл за чайником, чтоб на костре чай варить, а я за сухарями пошёл. Меня поймали у двери, когда я с мешком выходил. У Вовки чайник отняли, а самого дома заперли на весь день. Меня папа и мама всё спрашивали, куда я так поздно с мешком выходил, кому я нёс сухари. Но я им ничего не сказал. Это была наша с Вовкой тайна. Мы с ним так решили: на будущий год подрастём немного. Я буду тогда уже в школу ходить. А Вовка уже в третьем классе будет. Так что нас могут вполне отпустить. Про зиму и про лето Я много болтаю, сказал мой папа. Нужно меньше болтать. Нужно больше полезных дел делать, меньше болтать. Я совсем немного болтаю. Я только с Вовкой беседую. Мы с ним очень большие друзья, —как же мне с ним не беседовать? Мы с ним обо всём говорим. Про всё, что приходит в голову. Нам в голову всё на свете приходит. Сначала одно приходит, потом другое. Всё самое разное. Сегодня я вдруг о лете вспомнил. Потому что я люблю лето. — Летом лучше всего, — сказал я. — Мне зимой больше нравится, — сказал Вовка. — Летом солнышко, загоратьможно. — А зимой снег, можно на санках кататься. — Зато летом купаться можно. — А зимой можно сосульки сосать… — Летом я уезжаю на дачу. — Зато зимой ёлка бывает. Подарки дают. А летом ни ёлки нет, ни подарков. — Ну и что же, — сказал я, — а летом арбузы! — Зимой я в школу хожу, — разозлился Вовка, — а ты в школу не ходишь, арбуз! — Ты сам арбуз! — сказал я. Но всё–таки мне обидно было. Ведь в школу–то я не хожу. Это правда. Поэтому мне нравится лето… Про то, как меня Вовка выручил Я дома в буфете съел все конфеты. Очень вкусные были конфеты. Наверное, я их полкило съел, даже, может быть, больше. Я съел их, а потом испугался. Что я маме скажу, когда спросит? Я пошёл за советом к Вовке. Так и так, говорю, вот ты мой друг; я из буфета съел все конфеты; помоги, что мне делать. Замечательные конфеты были! — Эх, — вздохнул Вовка, — люблю конфеты! Только мне их не дают помногу. Говорят, от них зубы портятся. Но я в это не верю. Вот ты сколько съел — и все зубы на месте. — И мне не дают. Только к чаю дают. А просто так ни за что не дают. Поэтому я и съел их… Может быть, мне отказаться? Говорить, что я их не брал — и всё? Все подумают, что конфеты пропали или их кто–нибудь съел другой. — Как же могут конфеты пропасть? Я тоже однажды съел варенье и врал, что даже не видел его. Только мне никто не поверил. — А вдруг мне поверят? — Тогда тоже плохо. Все подумают, твоя Катька их съела. Мне врать можно было. Я честно врал. Я знал, что мне не поверят. Я просто так врал. Нарочно. Когда мама сказала мне: «Ты ведь врёшь!» — я сказал: «Ага, вру». — «Зачем же ты врёшь?» — спросила мама. «Просто так, — говорю, — чтоб меня не ругали». У меня всё вышло наоборот. За варенье меня не ругали, а за враньё выдрали. Вот как бывает. — Я врать — не буду, — сказал я, — потому что мне могут поверить. Катьку буду ругать. Как же мне быть? — Я подумаю —сказал Вовка. — Дай мне подумать. — Пожалуйста, — попросил я, — подумай. Как можно лучше подумай. Вовка немного подумал и говорит: — И зачем ты съел эти конфеты? Не нужно было тебе это делать. — Это верно, — сказал я. — Зачем я их съел? Но они очень вкусные были. Просто жуть. — Не нужно было их есть, — сказал Вовка. — Но раз ты их съел, — сознаваться надо. Пойдём. Я скажу твоей маме всё как было. Я скажу, что ты это случайно сделал. Больше это не повторится. И пусть тебя не ругают. Потому что ты больше не будешь. Я очень был благодарен Вовке. Он меня выручил. Хорошо иметь друга, который тебя может выручить, за тебя поручиться. А Вовка как раз такой друг. Вы же видите сами. Про то, как мы с Вовкой расстались Весна прошла быстро. Вовка кончил учиться. Он перешёл в третий класс. Ему папа купил путёвку в лагерь. Мы с Вовкой долго прощались. Мне было грустно. И Вовке было грустно. Вовка всегда на дачу ездил, с папой и мамой. Он никогда не был в пионерском лагере. Он очень хотел меня взять с собой, но я должен был ехать на дачу с мамой. Я сказал: — Очень плохо, что ты уезжаешь. Вовка сказал: — И что ты уезжаешь, тоже плохо. Потому что ты не со мной уезжаешь. — Клянусь в дружбе навеки! — крикнул я потом снял свою шапку и дал её Вовке. А Вовка мне дал свою шапку. И тоже сказал: «Клянусь в дружбе навеки!» У нас во дворе был такой обычай. Если мы в чём–нибудь клялись друг другу, то менялись шапками. Тогда клятва считалась навеки. Целый день я не знал, что мне делать. Вот что значит уехал друг! Я не увижу Вовку всё лето. Скучно мне будет без Вовки! Про конец августа Лето прошло быстро. В конце августа мы приехали с дачи. Погода стояла хорошая. Всем хотелось остаться на даче. Но из–за меня не могли остаться: нужно было готовиться в школу. Катя опять подняла страшный рёв. Она там подружилась с козлёнком и не хотела с ним расставаться. Мы её обманули: как будто козлёнок с нами поедет и будет у нас в квартире жить, как будто он будет есть суп и котлеты. И спать будет как все люди. На настоящей кроватке. А гулять его будут водить на верёвочке. Как собачку. Иногда маленьких нужно обманывать. Ей бы только козлёнка дали. Остальное её не касается. Разве ей объяснишь, что мне нужно в школу, узнать, в каком классе я буду учиться. У каждого класса буква есть: первый А, первый Б, первый В, и так далее. Я очень хотел быть в первом А. Этот класс, наверное, самый лучший. Я так думал. А потом я узнал, для чего эти буквы, и очень смеялся. В школе несколько первых классов. У каждого класса своя буква, — чтобы классы не перепутали. Без букв можно все классы перепутать, не знать, в каком классе ты учишься. Лучший класс не от буквы зависит, а от тех, кто там учится. От самих ребят. Иначе и быть не может. Мама купила мне школьную форму, портфель кожаный и будильник. Чтобы будильник меня будил в школу. На другой день приехал Вовка. В пионерлагере Вовке понравилось. Ему там очень весело было. — Я там в разные игры играл, — говорит. — Столько там разных игр было, что просто все игры не помню. Я всё спрашивал: — А ещё что там было? — Ещё море было. Каждый день в море купался. — И не утонул? — Нет, конечно. Я потихонечку плавал по морю, и всё. — По всему морю плавал? — Не по всему, а по отдельному куску. — Разве в море есть отдельные куски? — Вот пристал! Это я говорю «по отдельному куску», а на самом деле там, конечно, нет никаких кусков, просто я плавал там, где все плавают. — А ты разве плавать умеешь? — Там, брат, всему научат. Разве можно сравнить лагерь с дачей! Лагерь лучше в тысячу раз, — сказал Вовка. — Мы теперь туда вместе поедем! Вовка привёз ракушки и камушки, и большую раковину. Если раковину приложишь к уху, слышно, как раковина гудит. Как будто море шумит вдалеке. В первый день мы говорили столько, что больше уже не могли говорить. До того наговорились. На второй день мы говорили меньше. — Ну вот, — сказал Вовка, — а ты горевал. Время быстро летит. Завтра в школу. Для тебя теперь новая жизнь начнётся. — Новая, — говорю, — это верно… — Я буду тебя навещать, — сказал Вовка. — Приходить к вам на первый этаж. А ты ко мне на второй приходи. Только смотри, на. перилах не езди. Это не разрешается. — А зачем мне на перилах ездить? Совсем не нужно мне на них ездить. — Так все говорят, а потом всё же ездят. — Ты за меня не волнуйся. — Я не волнуюсь. Я ведь по–дружески. — Сказал один раз, и хватит. Вовка подумал, потом сказал: — Если двое вдруг нападут на тебя, ты ко мне обращайся. — Если двое, — сказал я, — тогда обращусь. А что, часто здесь нападают по двое? — Бывает, — ответил Вовка. — Я не маленький, —сказал я, — но всё же ты заступайся на всякий случай. — Главное, — сказал Вовка, — кляксы. Следи за ними. — Как это следить за кляксами? Что, кляксы живые, что ли? — А вот увидишь. Они ещё хуже живых. — Ладно уж, — сказал я, — постараюсь. Про самый последний вечер Катя пошла телевизор смотреть, а я спать пошёл. Мама потрогала мою голову и говорит: — Жара нет. — Какой ещё жар? — удивился я. — Устраиваешь тут какие–то фокусы! Ты что, болен? Я говорю: — Вовсе я не болен. Просто мне завтра в школу. Завтра нужно пораньше проснуться. Вдруг Катя встаёт со стула и заявляет: — И я спать иду. Я хочу посмотреть, как он в школу пойдёт. Мне, конечно, обидно стало. Что это такое? Я занятой человек. Мне нужно лечь спать раньше всех. У меня завтра важное дело. Мне завтра в школу идти. А она просто так идёт спать. Видали? Я ей кричу: — Тебе нечего, нечего… ты сиди! — Не хочу я сидеть… Всё назло делает. Это всё потому, что я в школу иду, а ей только ещё шесть лет. Она через год пойдёт в школу. А я — завтра утром. У меня новая школьная форма. Портфель кожаный. Завтра пойду я по улице. На меня»все смотреть будут и говорить: «Смотрите, школьник… школьник идёт…» ГОРОД В МОРЕ Город в море Разве могут по морю машины ездить? Разве могут в море дома стоять? Нет, такого, наверно, не может быть! — Значит, не веришь? — говорит папа. Мой папа морской нефтяник. Он берёт чемоданчик с рабочей одеждой, подмигивает мне одним глазом: мол, как хочешь, верь не верь — и уходит. Он уходит туда, в морской город. Я смотрю из окна на море. Я не вижу там никакого города. Я стараюсь увидеть хоть что–нибудь. Хоть какой–нибудь маленький домик. Один раз мне казалось, я вижу машину. Будто едет по морю грузовичок. Совсем как игрушечный. Далеко, далеко. Потом вижу: да это же пароход! Показалось мне. Я всё думал о городе в море. Даже нарисовал его. Каким я себе его представлял. Наверное, это большущий плот и на плоту дом и вышки. Плот на якоре. Чтобы он не уплыл куда–нибудь. Но ведь это я всё представлял. Может быть, он не такой? Но какой же? Я решил непременно у папы выпросить, чтобы он меня взял с собой. Чтобы всё своими глазами увидеть. Через десять дней папа вернулся. Я ходил за ним, приставал, чтобы взял меня. Он не хотел. А я приставал, пока он не сказал: — Собирайся, поедем! Мама всё повторяла: — Напрасно! Напрасно! Папа мне говорит: — Смотри, там кругом море! Я никогда не ходил по морю. Я немного боялся. Но не показывал виду. Я в домике буду всё время сидеть и на всё смотреть. Я так решил на всякий случай. Мама достала рубашку белую, штаны и сандалии новые. Папа увидел, как я нарядился, и говорит. — Не к чему это. — Ничего страшного, — говорит мама, — просто нужно быть осторожным. — Так–то так, — сказал пала. И мы поехали. Долго на пароходе плыли. Я стоял на палубе, вдаль смотрел. Ждал, когда город появится. Я папу спрашивал: — Скоро? Папа мне отвечал: — Скоро, скоро. Вдруг я как закричу: — Вижу! Вижу! Что это? — Эстакады, — ответил кто–то. — А–аа… —сказал я, ничего не поняв. Когда подъезжать ближе стали, я вижу — дома на площадках стоят. И вышки стоят на площадках. Площадки на столбах железных. А столбы в дно моря вбиты. От площадок мосты идут в разные стороны. Это и есть эстакады. По мостам люди ходят, едут машины. Я сразу понял, что папа ходит по этим мостам, а не по морю, конечно. Но зато мосты — в море! Нигде кругом никакой земли. Кто–то сказал: — Подумать только! Одни ведь тюлени да чайки были! Папа мне и говорит: — А ты не верил. Пароход подошёл к большой площадке. Поднесли к пйлубе мостик с перилами — трап называется. Мы по трапу прошли на площадку. И по лесенке на эстакаду. Папа меня вёл за руку. И приговаривал: — Осторожно, смотри, осторожно! Это чтоб я с лесенки не упал. И солнце мне светит на голову. И ветерок. И радио поёт с мачты. Так вот он какой, город в море! Кто–то руку мне подаёт. Ой, да это же дядя Ага, наш сосед! Дядя Ага вместе с папой работает. Он тоже морской нефтяник. — Здравствуйте, дядя Ага! Папа тоже с ним поздоровался и говорит: — Возьми Петьку с собой. Покажи ему вышки. Я очень скоро освобожусь. — Ну что ж, пойдём, — сказал дядя Ага. —Давай руку. Про нефть, которая делает чудеса До вышек было идти далеко. Мы в грузовик по дороге. сели. Дядя Ага стал про..нефть мне рассказывать, сколько всего из нефти делают: масла разные, кожу, капрон, каучук, спирт, бензин, краски и много другого. Вдруг машина остановилась. Шофёр говорит: — Мы должны вернуться. Я забыл машину заправить. И мы обратно поехали. Приехали на большую площадку. Ох, и много машин там стоит! Одни машины просто стоят. Возле других шофёры возятся. Наш шофёр ушёл. Мы сидим ждём. Дядя Ага говорит: — Где он ходит? Мы бы пешком быстрей дошли. А шофёра всё нет. — Я сейчас приду, — сказал дядя Ага. — Сиди, жди. Никуда не ходи. Только он отошёл, шофёр вернулся. Стал заправлять машину. — Снимите меня отсюда, — попросил я. — Пожалуйста. Пока мы не едем, я тут постою, рядом с вами. — Ну, иди, — сказал он. — Только рядом стой. — Не беспокойтесь, — говорю. Я постоял рядом с ним. Отошёл в сторонку. Ого, труба! Приложил к трубе ухо. Шумит. Нефть шумит. Я лёг на трубу животом и стал слушать. — А ну–ка вставай, — говорит шофёр. — Покажись в новом виде. — Как это в новом виде? — Нефть делает чудеса! — Знаю, —сказал я, —кожу, капрон… — Вот именно, — говорит шофёр. — Каучук, — говорю. — Вот именно. — Дальше забыл, — говорю. — Не уследил за тобой. Вмиг нефтяником стал. — Ой, рубашка моя! Вся в мазуте! — И уши и нос. Попадёт нам с тобой. Лицо–то, пожалуй, можно отмыть, а вот рубашку навряд ли. Иди в машину. Про морских футболистов Я как заору: — Ой, смотрите, ко мне мячик катится! Я схватил его и держу. Потом дядька к нам подбежал. В трусах. Босиком. И весь мокрый–мокрый. — Это ваш мячик? — спрашиваю. А он быстро–быстро так говорит: — Мой, мой, скорей, скорей! Схватил мяч и помчался обратно. — Каков футболист? — спросил шофёр. — Он футболист? — А ты погляди. Где машин не было, — был футбол. Только совсем необычный футбол. Мяч летел часто в море. Кто в море ударит, тому в воду прыгать. Я понял, зачем дядька так спешил. Он спешил гол забить. Забить гол очень трудно. Мяч всё время летит не в ту сторону. Футболисты все были мокрые. Им вовсе не было жарко. Хотя солнце светило так сильно, что голова у меня стала тёплой. Я её рукой потрогал — совсем, совсем тёплая голова. А им ничего. В «аут» бьют и купаются. Кричат: — Слава, прыгай! — Алик, прыгай! — Давай, прыгай! Я так засмотрелся — про всё, забыл. Как вспомнил, — к машине вернулся. Не успел в кузов залезть, — мотор как зарычит, заработает! И машина поехала. Дядя Ага ведь ещё не пришёл! А машина выехала на эстакаду, и мы уже мчимся во весь дух. Только ветер свистит. Представляете? — Стойте! — кричу. — Подождите! — стучу по кабине. Но всё напрасно. Не слышит шофёр. Мимо люди идут. Я кричу, , чтоб остановили машину. В ответ мне помахали руками. Счастливого, мол, пути. До свидания! Что я увидел, когда ехал Я увидел двадцать или тридцать, а может быть, пятьдесят или сто домов, сад, который рос в бочках, пожарную машину и пожарную вышку с пожарником, маленькие вагончики, которые ехали по рельсам, киоски с мороженым и лимонадом, магазин с конфетами и печеньем, разные другие магазины, пароходы, лодки, баржи, катера; пять барж были с арбузами и две баржи без арбузов. Я увидел кино без крыши с большим экраном, и жалко, что был не вечер и ничего не показывали. И ещё я увидел скалы, — на одних люди лежали и загорали, а на других птицы сидели. Я увидел машину, которая сама вбивала в дно моря железные столбы. Я увидел заводы, которые дымили; баки с нефтью, которые блестели на солнце, а вышек вокруг было намного больше, чем арбузов, барж, катеров и всего остального. Чего я никак не мог увидеть Никак не мог я увидеть, где кончается город. Как я ни вертел головой во все стороны. Куда меня привезли Но вот грузовик стал медленнее ехать. Свернул к вышке и остановился. Я опять стал стучать по кабине. Боялся, дальше поедем. Выходит шофёр, но совсем другой, не тот, который был раньше. — Что за стук, — говорит он, — в чём дело? Я вижу, это другой шофёр, понял, что это другая машина, но не понял, как всё получилось. Шофёр говорит: — Что за фокусы? Ты почему в моей машине? Я отвечаю: — Я сам не знаю. Но я почему–то в вашей машине. А почему — не знаю. Шофёр говорит: — Не морочь мне голову. — Я совсем её не морочу. — Почему же ты здесь?! — Это вы повезли меня, и я поехал. — Куда же ты ехал? — С дядей Агой. — С какой Агой?! Нас окружили: — Чумазый! — Откуда он! — Чей это? Я всё рассказал, как было. Значит, я влез в другую машину! Шофер сказал: — Ладно. Всё ясно. Управлюсь тут, и обратно двинем. А пока здесь побудь. Кто–то сказал: — Его же ищут! Ребёнка нужно срочно отправить. Но шофёра уже рядом не было. — Не понятно, — сказал один> рабочий, — зачем это тащат сюда детей! — Меня не тащили, — сказал я. — Я сам хотел. — А ремня не хотел? Ишь ты какой! Пойдём–ка со мной и во всём меня слушай. — А мне не попадёт? — Ну вот ещё! Это я так. Я сначала подумал, что он очень злой. А потом вижу, совсем он не злой. Раз он всё просто так говорит. Про два моря Мы подошли совсем близко к вышке. Я видел вышки на берегу, только издали. А близко так никогда не видел. Оказалось, вышка—целый завод! Столько там механизмов разных! Вокруг работа кипит, шум, грохот. Каждый свою работу делает. Возле вышки лежало много труб. Я спросил, для чего они. — Они пойдут в землю. К другому морю. — Как так к другому? — Там, под землёй, тоже море есть. — И пароходы, и лодки? — Нет, море там нефтяное, особое. — Значит, здесь, под дном моря, ещё море есть? А под нефтяным морем тоже есть море? А под третьим — четвёртое? — Может быть. — А под пятым — шестое? — Всё может быть. Нужно будет проверить. А пока просверлят глубоко дно моря. Дойдут трубы до нефти, и нефть вверх пойдёт. В резервуары. Потом танкер подъедет. Пароход, в котором нефть возят. Перельют нефть в танкер. А танкер нефть на завод повезёт. — И будет, — сказал я, — кожа, капрон… — А из капрона сосиски сделают. — И котлеты и сардельки? — Нет, это другие сосиски, огромные! В них нефть будут возить, как в танкерах. Словно киты, будут плыть они по морю. И будет тащить их один пароходик. А люди будут говорить: — Глядите–ка, глядите! Сосиски плывут! Какие замечательные сосиски! Про укротителя Мы стояли около вышки… И я всё видел: как вверх брызнул чёрный фонтан. Как всё кругом залило нефтью. Кто–то крикнул: «Возьмите мальчишку!» Кто–то меня потянул за рукав. Оттащил в сторону. Я кричал: «Мой сандаль! — Сандаль!» А потом успокоился. Что же делать, раз он потерялся! Тем более, я уже рядом с шофёром. Мы мчимся обратно во весь дух. Шофёр говорит: — Нефтяной фонтан. Спешить надо. Вот мы и спешим. — Куда спешим? — За укротителем. — А зачем? — Вот чудак! Нефть льётся в море. А ты — сандаль! — А укротитель? — Он знает, что сделать. С фонтаном страшно. Фонтан слов не слышит и плётки не видит. Сейчас фонтан — редкость. Сейчас нефть прямо в трубы идёт. А тут не учли что–то. Вот и фонтан. — А раньше? — Раньше только фонтана и ждали. Ямы рыли. В них нефть собирали. И черпали оттуда нефть вёдрами. А в море вообще вышек не было. Я думал: «Всё–таки я попал под фонтан! И не под какой- нибудь там фонтан в парке, а под настоящий фонтан — нефтяной. Кто в классе у нас попадал под фонтан? Никто! Даже Дятала, который жил в тундре. Даже он не попадал под фонтан!» О том, нак надо водить машину Я спросил: — Очень трудно водить здесь машину? Кругом ведь море! — Смотря как водить, — сказал шофёр. — А как надо водить? — Умеючи. — А ещё как? — Больше никак. — И это всё? — Пожалуй, всё. — А вы много учились? — Порядочно. — Сколько? — Всю жизнь. Рассказ шофёра про ветер — Очень у нас неспокойный ветер. Как разозлится, — один не ходи. Улетишь в море вместе с карманами. — Как это с карманами? — Очень просто. — А как же ходить? — Вдвоём или втроём. Друг за друга держись. Тогда всё нипочём. Так вот, ветер такой. А потом вдруг всё тихо. Ходи себе. Песни пой. И купайся. — А дальше? — Дальше ветер опять. И опять берегись. — А потом? — Потом всё сначала. Нужен Яшин, а его нет — Ну, слезай, — сказал шофёр, — приехали. На дверях дома — дощечка. Я успел только слово прочесть: УПРАВЛЕНИЕ. Остальное я не успел прочесть. Шофёр меня привёл в комнату. Спросил: — Яшин здесь? — Нет Яшина, — сказала девушка. — А где он? — спросил шофёр. — Он был здесь, — ответила девушка. Тогда я сказал: — Это я Яшин. — Ты Яшин? — удивилась девушка. — Я Петя Яшин. Честное слово. — Так, значит, ты Яшин Петя? Тебя ищет папа? — Нужен Яшин, — сказал шофёр. — На буровую. Срочно. Где он? — Не знаю, — сказала девушка. Она сняла трубку телефона и стала звонить по разным номерам и спрашивать Яшина. Потом она положила трубку, сказала: — Нигде нет Яшина. Шофёр сказал: — Бьёт фонтан. Нужен Яшин. Она опять позвонила куда–то. И снова сказала: — Его нигде нет. — Возьмите ребёнка, —сказал шофёр. —Где же Яшин? — Он выбежал, хлопнув дверью. Значит, папа мой укрощает фонтаны! Я очень гордился папой. — Ты не бойся, — сказала девушка. — Вот возьми яблоко. Ешь. Скоро папа придёт. Только ты очень грязный… — Кругом нефть, — сказал я, — что же делать! Она на машинке стала печатать, а я смотрел и думал: как быстро! Я спросил: — Как это вы так быстро? — Ну, — сказала она, — это вовсе не быстро. — И вы тоже учились всю жизнь? Как тот шофёр? — Нет, столько я не училась. — А сколько? — Поменьше. «Немного больше, —думал я, —немного меньше, но, в общем, всю жизнь учатся. Как тот шофёр. Или эта вот девушка». — А я в первом классе учусь! — сказал я. — Замечательно, — сказала девушка. Она встала и вышла куда–то. А я остался. И стал смотреть в окно. Что я увидел в окно А в окно я увидел катер. Он стоял как раз напротив. Вот это катер! С капитанским мостиком. На палубе двое ели арбуз. Один был усатый, другой без усов. Усатый увидел меня. Стал смеяться. И показывать на меня пальцем. И другой стал смеяться. И всё потому, что я грязный. Вот что значит быть грязным. — Иди, — говорят, — сюда, иди! — Не могу, — говорю, — я папу жду. Усатый смеётся: — Как чёрт из сказки. — Я не из сказки… Я из Баку… Они машут мне. Мне очень на катер хочется. Но вдруг опять потеряюсь? А катер какой! С капитанским мостиком! Ну что за катер! — Сейчас, — говорю. Написал на листке: «ПОШОЛ НА КАТИР» И оставил листок на столе. Вася и Веня Я спустился по лесенке к морю. На маленькую площадку. И прошёл по трапу на катер. Мне дали большой кусок арбуза. — Меня зовут Вася, — сказал усатый. — Могу тебе якорь дать. Золотой. Дарю. Он дал мне блестящий маленький якорь. — Насовсем дарите? — спросил я. — Факт, насовсем. Что за слова! — А ты что дашь мне? — спросил я другого. — Меня зовут Веня, — сказал другой. — Я тебе ничего не дам. — Почему? — Потому что ты просишь. — А Вася мне якорь дал. — Ты у него не просил, он и дал. А попросил бы, он тоже не дал бы. Неудобно просить. Ты что, не знаешь? Я молчал. — Ну вот и хорошо, — сказал Веня. — Не просишь. За это теперь что угодно проси. Я весёлый. Могу тебе зайцем мяукнуть. — Ха! — сказал я. — Разве заяц мяукает? — Бывает, — сказал Веня, — всё бывает. — Неправда. — Факт, неправда, — сказал Вася. — Он так. Просто он весёлый. Никогда я не видел таких весёлых! Кот, который плавает в море — Познакомьтесь–ка, — говорит Веня. — Лошадь. — Он подводит ко мне кота за лапу. Кот стоит на задних лапах. — Он не лошадь, — говорю я. — Я ведь вижу, что это кошка. — И мы видим, — говорит Веня. — Мы тоже видим, — говррит Ваея. — Но тем не менее он всё же Лошадь. Его так зовут. Так что он, в общем, кот, хотя и Лошадь. — Ну и ну! — сказал я. — Вот так кот! — Редкий кот. Часто плавает в море. — Без лодки? — Конечно, без лодки. Плывёт, как моторка. — Сам? — Факт, сам. — Не может быть! — Ну–ка, Лошадь, нырни! Кот пошёл на нос катера и… бултых в воду! И поплыл. Даже не обернулся. — Куда он? — спросил я. — Может быть, в Иран. Любит разные страны. Морская душа! Я смотрел вслед коту. — Ешь арбуз, — сказал Веня. — Всё плывёт, — сказал я. — Плывёт Лошадь… — Ешь арбуз, —сказал Веня, — и слушай загадку. Загадка про две воды — Сколько воды в нашем городе? — Целое море. — Так сколько воды? — Очень много. — А сколько? — Не знаю. — Так знай. Море — это одна вода. А всего две. Где вторая? Я не знал, где вторая вода, и молчал. Я не знал, что бывает вторая вода. Никогда я об этом не слышал. — Вот вторая вода, — сказал Веня. Он налил в стакан воду из бака и выпил. Я совсем забыл! Ведь из моря воду не пьют. Потому что она солёная. Вышка в море — Покатайте меня, — попросил я, — на катере. — Ешь арбуз, — сказал Веня. — В другой раз. Видишь, вон островок вдали? Это вышка в море. Там люди работают. Мы их на работу отвозим. И с работы тоже. Сейчас капитан придёт. И отправимся. — Вот бы мне туда съездить! — Тебя ждут. Вон в том окошке. — Никто там не ждёт меня! Честное слово! — Ну, ты только не ври. Бери арбуз. И заходи. Не стесняйся. И они спустились по лесенке. Внутрь катера. Под койкой А я прошёлся по палубе. И увидел другую лесенку. Мне захотелось спуститься по лесенке. Ну и лесенка! По ней очень трудно ходить! Я чуть не свалился. Но всё–таки я спустился вниз. В такую красивую комнатку! В стенах окошечки круглые. Столик и стульчики. И две койки. Только совсем необычные. Друг над другом. В два этажа. И в стене шкафчик. Мне так интересно стало! Я решил: я полезу под койку и спрячусь там. Катер поедет, и я тогда вылезу и всё увижу: и вышку ту, что стоит одна в море, и как рабочих увозят. Я за чемоданом спрятался. Чтоб меня видно не было. И так лежу. Очень долго лежал. Чуть не заснул. Потом вдруг катер весь затрясся. Затарахтело, застучало. Я даже хотел сейчас же вылезти. Потом всё прекратилось, и я не вылез. Я понял, что мы уже едем. И, может быть, уже вышка скоро. Но я боялся вылезти и всё лежал. Вдруг слышу чьи–то шаги. И кто–то стал тянуть чемодан. Но я крепко держал его за ручку. С той стороны подёргали. Потом голос Вени сказал: — Что такое? — А что? — спросил Вася. — Чёрт знает что! — В чём дело? — Попробуй достань чемодан! — Ну, — сказал Вася, — тяни, что же ты! Я крепко вцепился в ручку. — Слышишь? Шевелится! Кто–то сопит! — Что за глупости! — Явно сопит! — Эй, кто там есть? Выходи! Что такое?! Тогда я сказал: — Вылезаю… Сейчас… — Я думал, мне здорово попадёт, и заплакал. — Как ты здесь очутился?! — Сам… — Что сам? — Сам очутился. — Ну, хватит плакать. Пошли к капитану. — Что такое? — сказал капитан. — Ванин сын? В таком виде? Я сразу узнал дядю Акстафу. Он приходил к папе в гости. Они иногда за столом пели песни. Акстафа пел по–азербайджански. А папа — по–русски. А тут он стоял у штурвала. Управлял катером. И я плакать совсем перестал. И даже штурвал потрогал. И глядел в окошечко. И видел вышку. Мы к ней уже подъезжали. Возле вышки стояли люди. Они махали руками. Катер приветствовали. — Где отец? — спросил Акстафа. — Он потерялся, — сказал я. — Его все ищут. — Ну, хорошо, а тебя не ищут? — Он под койкой был, — сказал Вася. — Это я увидел его, — сказал Веня. — Этот мальчик, — сказал капитан, — Яшин Петя. Но я не пойму, почему он здесь. — Обстоятельства, — сказал Веня. — Так точно, — сказал Вася. — Папа мой, — сказал я, — укротитель! — Потом разберёмся, — сказал капитан. Катер подъехал к вышке. С вышки все перешли на катер. И катер повернул обратно. А я пошёл к этим людям на палубу. Про этих людей На палубе были скамейки. И на скамейках они сидели. Один что–то вслух читал, и все смеялись. Я сказал: — Здравствуйте! Мне сказали: — Здравствуй! Здравствуй! Один был без рубашки. С такими мускулами! Как у борца. Я спросил: — Вы борец? — Я не борец, — ответил он. — Как же так? — удивился я. — Я был уверен, что он борец. — Я с вышки, — сказал он. — Вон оттуда. — Значит, вы не борец? У вас мускулы — во! — Я–то что! Вон сидит Ибрагим. Это да! — Будьте добры, — сказал я Ибрагиму, — сожмите руку. Вот так. — Мне не жалко, — сказал Ибрагим. — Я–то что! Вот Андрей — это да! Попроси его. — Пожалуйста, — попросил я Андрея, — сожмите руку. Ух ты!!! — Не такой уж я сильный, — сказал Андрей. — Марк самый сильный. Он рвёт канат. — Ерунда, — сказал Марк. — Все рвут канат. Акпер тоже рвёт канат. — Вы рвёте канат? — спросил я Акпера. — Очень просто, — сказал он. — Давай канат. — Кто–то принёс кусок каната. Акпер накрутил концы на руки — и раз, два! — пополам канат! Вот это мускулы! Вот это да! Что может капитан Я тоже попробовал рвать канат. — Не получается, — говорю. — Не у всех получается. — А капитан может рвать канат? — Про канат не знаю. Но он всё может. Поднялся однажды сильный шторм. В это время мы были на вышке. Ветер воет. Вышка качается. День свистит ветер. Два дня. Пить–есть нечего. Три дня бьют волны. Катера в такой шторм не ходят. Очень волны большие. Вдруг видим — катер идёт. Сквозь волны идёт, как подводная лодка. Близко он подойти не может. Ударит катер волной о вышку. Забросили мы на катер канат. Там к канату мешок привязали. И мы его за верёвку — к себе. А в мешке: консервы, хлеб, сыр, яблоки, фляга с водой… Два шара на башне — Гляди вон на ту башню. Что там наверху? — Верхушка. — Два шара на верхушке видишь? Их только что повесили. Это знак такой. Шторм будет. Вот мы приплывём и начнётся… И вправду ветер подул. Я вытащил из кармана фантики. Чтобы показать их всем. Но ветер вырвал их и унёс в море. Как маленькие птички, полетели мои конфетные бумажки. Такие замечательные фантики, за которые я отдал Вовке крышку от нашей большой кастрюльки! Мой папа Я издали увидел папу. И с ним дядю Агу. Я закричал: — Папа! Папа! Папа тоже увидал меня. Погрозил мне пальцем. И дядя Ага погрозил. И вот я иду с капитаном по трапу. И капитан говорит: — Бери, Ваня, сына. — Беру, — говорит мой папа. — Я попал под фонтан, — говорю. — Я тебе покажу! — грозит папа. — Я ведь не специально. Случайно попал. — Он босой и чёрный! — говорит папа. Я смотрю на папу. Он тоже весь в нефти. У него даже волосы в нефти. Наверно, он победил фонтан. Я прощаюсь со всеми. — Будь здоров! — говорят мне. — Привет земле! Папа держит меня крепко за руку, а дядя Ага–за другую. Они идут очень быстро. Я не успеваю за ними. — Не тащись! — кричит папа. — Не тащись! А я не тащусь! Разве я тащусь! Я почти бегу. Нас обгоняют машины. Едут с вахты нефтяники. А впереди садится солнце. Большущий такой красный шар. И всё небо красное. А море жёлтое. И кое–где зажглись огни. РАССКАЗЫ ЧТО НИКЕ ДЕЛАТЬ? Всё будет прекрасно Ника был вовсе не маленький мальчик. Он даже в школу ходил. Знал почти все буквы. Наверняка он не маленький был, а большой. Но… Он не мог сам одеваться. Его одевали папа с мамой. Папа с мамой его оденут, и он идёт в школу, так, словно он сам оделся. А раздеваться он почему–то мог. Это он умел делать вполне. У него получалось это. Папа с мамой, бывало, ему говорят: — Ведь ты сам разделся. Теперь сам попробуй одеться. Точно так же, как раздевался. А он машет руками. Ногами стучит. Согласиться не хочет. И зря… Вот что вышло. Был урок физкультуры. Наш Ника разделся со всеми. Побегал, попрыгал. Потом урок кончился, все оделись. А Ника не знает, что делать. Он сам ведь не может одеться. Его должны мама с папой одеть. А их нету. Они дома. Как же они его оденут? Держит Ника под мышкой штаны и рубашку. И ждёт чего–то. Но ждать–то нечего. Кого ждать? Пришлось ему самому одеться. Он надел туфли не на ту ногу. Задом наперёд рубашку. А штаны так и не смог надеть. Так и пошёл домой в трусиках. Со штанами в руках. Хорошо ещё, была осень. А если бы вдруг зима была? Самому надо делать всё с самого детства. И всё будет тогда прекрасно! Паровозик в небе Шёл Ника в школу, остановился. Стал в небо смотреть, на облака. Даже рот раскрыл, до того засмотрелся. Плывут облака по небу. Вон одно облако, как петух. Вон другое — похоже на зайца. Третье — белый медведь бежит. «Чудеса какие! — думает Ника. — Забавно как получается: по небу звери и птицы плывут!» Спешат мимо ребята в школу. Только Ника пока не торопится. Он слегка недоволен небом. Одни только звери плывут по нему. Вот если бы паровозик проплыл! Хорошо бы с вагончиками. Без вагончиков тоже не плохо. Но с вагончиками все же лучше. Ждёт Ника паровозик. А его нет. А Ника ждёт. А паровозик всё не появляется. Может, ещё появится? Так бы и сказал Ника сломал у стула ножку. Но этого в классе никто не видел. Ника приставил ножку к стулу, чтобы стул кое–как стоял. И поставил его на место. Косится одним глазом: интересно всё же, кто сядет на стул! Но никто, как назло, не садится. На другой день Ника забыл про стул. Сам сел на него и свалился со стулом на пол. — Кто стул сломал? — крикнул Ника. — Так это же ты сломал! Ведь ты только что упал со стулом! — Я вчера сломал, а не сегодня! — Значит, ты два стула сломал! — Я нечаянно! — Так бы и сказал. Ну и что же! — Ты опять на мороз выбегаешь без шапки? — Ну и что же? — говорит Ника. — Ты опять болтал на уроках? — Ну и что же? — говорит Ника. — Ты опять твердишь «ну и что же»? — Ну и что же? — говорит Ника. Прямо сладу с ним нет! Вот однажды Ника лёг спать, и ему приснилось: идёт он по дорожке. Навстречу ослик бежит. — Кря–кря, — сказал ослик. — Не кря–кря, а иа, — сказал Ника. — Ну и что же? — сказал ослик. Удивился Ника и дальше пошёл. Навстречу курица скачет. — Ау! — сказала курица. — Не ау, а куд–кудах, — сказал Ника. — Ну и что же? — сказала курица. Удивился Ника и дальше пошёл. Навстречу верблюд бежит. — Мяу–мяу! — сказал верблюд. — Не мяу, а по–другому, — сказал Ника. — Ну и что же? — сказал верблюд. — Опять «ну и что же»?! — крикнул Ника. И проснулся. Сел на кровати, думает: «Как хорошо, что это сон». С тех пор он не говорит «ну и что же». Нехорошо получилось Перед уроком ребята построились в пары. Таня — дежурная — проверила у всех руки, уши: чистые ли? А Ника за парту спрятался. И сидит, как будто его не видно. Таня кричит ему: — Ника, иди покажи свои уши. Не прячься! А он словно не слышит. Сидит под партой, не шевелится. Таня опять ему: — Ника, ну! Покажи свои уши и руки! А он опять ни слова. Когда Таня у всех проверила, она подошла к парте, где спрятался Ника, и говорит: — А ну, вставай! Как не стыдно! Пришлось Нике вылезти из–под парты. Таня вскрикнула: «Ой!» — и попятилась. Ника был весь в чернилах — лицо, руки, даже одежда. А он говорит: — У меня немножко руки грязные были. А чернила я только что пролил. Когда залезал под парту. Вот как нехорошо получилось! Рассеянный Бывают же такие рассеянные люди! Вот послушайте. У Ники с парты упала ручка. И он полез искать ручку под партой. Он долго ползал под партой, до тех пор, пока Анна Петровна ему не сказала: — Ну, Ника, хватит тебе там ползать! — Я сейчас, — говорит Ника. И он вылезает из–под парты, только совсем из–под другой, и садится совсем за другую парту, с Костей Кошкиным. Костя в этот раз один сидел. Кошкин даже испугался, — представляете, вдруг вылезает кто–то и садится! Тем более, он не узнал сразу Нику. Он как закричит: — Ой, кто это?! А Ника тоже сразу не понял, в чем дело. Растерялся и говорит: — Это я. Тут Костя Кошкин узнал Нику и говорит: — Ты зачем тут очутился? Ника растерянно отвечает: — Не знаю. — Как это так не знаешь? — Я думал, я сел за свою парту. А оказалось вдруг — не за свою. Это как–то так получилось! Вот да! Анна Петровна спрашивает: — Ну, а ты ручку нашёл? — Ой, — говорит Ника, — я забыл, зачем я полез под парту… Поющая Катя У нас в квартире Катя живёт. Она трусиха. Если слышится из коридора песня, — это Катя от страха поёт. Она темноты боится. Она свет в коридоре зажечь не может и песни поёт, чтоб не страшно было. Я темноты не боюсь нисколько. Чего мне темноты бояться! Я вообще никого не боюсь. Кого мне бояться? Я удивляюсь тому, кто боится. Например, Ника. Я Кате рассказал про Нику. Мы летом в палатках жили. Прямо в лесу. Как–то вечером Ника ушёл за водой. Прибегает вдруг без ведра и кричит: — Ой, ребята, там чёрт с рогами! Пошли, посмотрели, а это пень. От пня ветки торчат, как рога. Мы весь вечер над Никой смеялись. Пока не уснули. Утром взял Ника топор, пошёл пень выкорчёвывать. Ищет, ищет — не может найти. Пней много. А того пня, что на чёрта похож, нигде нет. В темноте пень был похож на чёрта. А днём он совсем не похож на чёрта. Отличить его от других невозможно. Смеются ребята: — Зачем тебе пень выкорчёвывать? — Как же так, — отвечает Ника, — ведь я ночью опять испугаюсь? Ребята ему говорят: — Ты вот что сделай. Все эти пни выкорчуй. Среди них непременно тот пень будет. И ходи себе смело. Глядит Ника на пни. Много пней. Штук сто. А может быть, двести. Попробуй все выкорчуй! Махнул Ника рукой на пни. Пусть стоят. Пни ведь не черти. Послушала Катя рассказ про Нику. Смеётся. — Ой, какой Ника смешной! У Ники новые лыжи Лыжи — очень хорошая вещь! На лыжах можно с трамплина прыгать. Можно бегать наперегонки… Замечательная вещь — лыжи! На дворе зима. Прелесть. Снежок летает. На лыжах девочки с гор съезжают. И Ника с лыжами ходит. Он их на плече носит. Ходит и носит. Походил, походил, постоял, посмотрел. И снова ходит. Потом посидел на лавочке. И опять стал ходить. И лыжи с плеча не спускает. На лыжах кататься можно. С гор съезжать. Не у каждого есть свои лыжи. Вот он с ними и ходит. Ходил, ходил, трудно лыжи носить. Переложил их на другое плечо. И снова ходит. Ходит и думает: «На меня все смотрят. Все видят: я настоящий лыжник. У меня совсем новые лыжи. Красивые. На них можно с гор кататься. Можно бегать наперегонки. Замечательная вещь — лыжи». И продолжает ходить. Как ни в чём не бывало. Ходит и думает: «Как хорошо! Папа мне купил лыжи. Захочу — встану на них и поеду. Захочу — с горки спущусь. Хорошо иметь лыжи!» И продолжает ходить. Ходит себе и ходит. По сторонам посматривает. Носит лыжи на плече. И думает. Он думает, как хорошо иметь лыжи. И прочее. А на дворе уже солнце садится. Все кончают кататься. Все кладут лыжи на плечи. И идут домой. Наконец–то! У Ники лыжи давно на плечах. Идёт Ника домой со всеми. Несёт на плече свои лыжи. И думает: «Лыжи — хорошая вещь. На них можно с гор кататься. Можно бегать наперегонки. И прочее». В том–то и дело Зима. Мёрзнут Никины уши. И вдруг Ника видит такую картину. Он видит в проруби человека. И человек не кричит: «Спасите!» Он никого не зовёт на помощь. Напротив. Он совершенно спокойно сидит в воде. Он даже с улыбкой фыркает. Человек вылез из проруби. Поплясал на снегу и опять полез в прорубь. «Ну и ну! — удивляется Ника. — Как он может сидеть в этой проруби?! Он, наверно, выносливый и отважный: зимой сидит в проруби, когда все в шубах. Вот бы мне посидеть в этой проруби! Чтобы меня видели все, как я там сижу. Чтобы весь наш класс видел: Таня, Славик, Андрюша, Марик. Они сказали бы: «Ну и ну! Посмотрите! Он вон где!» Я улыбался бы, сидя в проруби. Мне были бы нипочём все болезни…» Человек тем временем вылез из проруби и преспокойно с улыбкой оделся. Он не стучал зубами от холода, он не ёжился. Ничего такого не делал. Сн продолжал улыбаться. Удивлённый Ника спросил: — Вам не холодно? — Жарко, — ответил тот просто. — Вот это да! — сказал Ника. — Вы спортсмен? — В том–то и дело, — сказал спортсмен. После зимы будет лето Ника учился плавать давно. Ещё зимой. Он быстро ходил по комнате и разводил перед носом руками. Вот так: раз–два. И получалось совсем неплохо — стиль брасс. При этом он фыркал, будто в воде, — ну, как настоящий пловец! Он не раз видел, как плавают, даже видел, как чемпион плавал. Чемпион точно так же фыркал и разводил точно так же руками. Чемпион, правда, плыл в бассейне, а Ника ходил по комнате, — но надо же научиться когда–то? Не сразу же начинать!.. Постепенно надо… Бабушка, видя, как Ника старается, говорила: — Вот так. Во–во!.. Хорошо! А ну, ещё! И Ника вовсю старался. Ходил и фыркал. Но вот и лето пришло. Поехал Ника в деревню. В деревне пруд. Большущий такой, пребольшущий. Пошёл Ника к пруду. Замечательный пруд. Стоит Ника, смотрит. А в воду влезть не решается. Ребята плескаются, плавают, а он стоит и смотрит. Ему кричат: — Ты чего рот разинул? Иди сюда. Вода тёплая. — Я потом, — отвечает Ника. А про себя думает: «Ещё рано. Нужно ещё подучиться зимой. Потренироваться. Дома как–то. спокойней. Спешить- то некуда. Не последнее лето. Будет ведь лето ещё!» И верно. Будет зима. Потом будет лето. Потом снова будет зима. Потом опять лето… Что верно, то верно! Ника на даче Ника составил себе план на лето. Он составил себе такой план: «Посадить сад на даче. Научиться варить уху, загореть так, чтобы стать чёрным и непременно спасти тонущего». Приехал Ника на дачу. За дело взялся. Хотел сад посадить, но лопаты нет. Раз лопаты нет, — сада не будет. Как же землю копать? «Посажу сад потом, — решил Ника. — Лучше буду уху варить». Собрался Ника уху варить. Кастрюлька есть — рыбы нету. Вся рыба в речке. Поймай, попробуй! «Буду я загорать», — решил Ника. Целый день лежал Ника на солнце. И до того загорел, что вся кожа облезла. Охает и даже плачет. Больше он не загорал, конечно. Хотя чёрным так и не стал почему–то. «Пойду–ка я лучше к речке. Может быть, там кто–нибудь тонет». Но там никто не тонул. Ника очень расстроился и от расстройства, наверное, сам стал тонуть. Он плавать совсем не умел. Быть беде, если б не девочка Катя. Она крикнула Нике: — Не бойся, здесь мелко! Вылез Ника на берег. Сердитый. — Терпеть, — говорит, — не могу девчонок. Вечно не в своё дело лезут! Что Нике делать? Ника часто опаздывал в школу. Наверное, он не мог встать пораньше. А то бы он не опаздывал. Учительница сказала Нике: — Передай маме записку. Пусть придёт вечером в школу. Мне нужно поговорить с твоей мамой. Но Ника не передал записку. Он решил, что так будет лучше. На другой день он встал пораньше и раньше всех пришёл в школу. Наверно, решил не опаздывать больше. Он хотел идти в класс, но задумался. Вспомнил вдруг про записку. «Что же мне делать? — думает Ника. — Как же я в класс пойду? Что Анне Петровне скажу? Лучше я спрячусь». И Ника спрятался. в гардероб. Устроился у батареи в углу. Кругом пальто висят. Никто не увидит, что он здесь сидит. Сиди себе, сколько хочешь. Тепло и уютно. Только очень скучно стало. И от скуки Ника уснул. Проспал все уроки. Проснулся Ника от шума. Это. ребята пришли за своими пальто. Прошмыгнул Ника мимо ребят и, как ни в чём не бывало, пошёл домой. На другой день он опять встал пораньше. Опять пришёл в школу вовремя. И в школе опять про записку вспомнил. А ещё идти в гардероб не хочется. Невозможно всё время сидеть в гардеробе! Стоит он посреди коридора и думает: «Что же делать?» Звонок прозвенел. Все в классы ушли, а Ника всё думает. Трудно сказать, что Нике делать… ТЕТРАДКИ ПОД ДОЖДЁМ Всему свое место Я бросил решать задачку и побежал в сад к ребятам. Бегу — навстречу идёт наш учитель. — Как дела? — говорит. — Догоняешь ветер? — Да нет, я так, в садик. Иду рядом с ним и думаю: «Вот сейчас спросит меня про задачу — какой ответ получился, — а я что скажу? Ведь я ещё не успел решить». А он: — Хороша погода… — Ну да, — отвечаю, — конечно… — А сам боюсь: про задачу вдруг спросит. А он: — Нос–то у тебя красный! — и смеётся. — У меня всегда нос красный, такой уж у меня нос. — Что ж ты, так и собираешься с таким носом жить? Испугался я: — А что мне с ним делать? — Продать его и купить новый. — Это вы шутите. Он опять смеётся. Я жду, когда же он про задачу спросит. Так и не спросил про задачу. Забыл, наверное. На другой день вызывает меня: — А ну, покажи задачу. Не забыл, оказывается. Тетрадки под дождём На перемене Марик мне говорит: — Давай убежим с урока. Смотри, как на улице хорошо! — А вдруг тётя Даша задержит с портфелями? — Нужно портфели в окно побросать. Глянули мы в окно; возле самой стены сухо, а чуть подальше — огромная лужа. Не кидать же портфели в лужу! Мы сняли ремни с брюк, связали их вместе и осторожно спустили на них портфели. В это время звонок зазвенел. Учитель вошёл. Пришлось сесть на место. Урок начался. Дождь за окном полил. Марик записку мне пишет: Я ему отвечаю: Он мне пишет: Я ему отвечаю: Вдруг вызывают меня к доске. — Не могу, — говорю, — як доске идти. «Как же, — думаю, — без ремня идти?» — Иди, иди, я тебе помогу, — говорит учитель. — Не надо мне помогать. — Ты не заболел ли случайно? — Заболел, — говорю. — Ас домашним заданием как? — Хорошо с домашним заданием. Учитель подходит ко мне. — А ну, покажи тетрадку. Я молчу. — Что с тобой происходит? Я молчу. — Придётся тебе поставить двойку. Он открывает журнал и ставит мне двойку, а я думаю о своей тетрадке, которая мокнет сейчас под дождём. Поставил учитель мне двойку и спокойно так говорит: — Какой–то сегодня ты странный… Яандреев Всё из–за фамилии происходит. Я по алфавиту первый в журнале; чуть что, сразу меня вызывают. Поэтому и учусь хуже всех. Вот у Вовки Якулова все пятёрки. С его фамилией это нетрудно, — он по списку в самом конце. Жди, пока его вызовут. А с моей фамилией пропадёшь. Стал я думать, что мне предпринять. За обедом думаю, перед сном думаю— никак ничего не могу придумать. Я даже в шкаф залез думать, чтобы мне не мешали. Вот в шкафу–то я это и придумал. Прихожу в класс, заявляю ребятам: — Я теперь не Андреев. Я теперь Яандреев. — Мы давно знаем, что ты Андреев. — Да нет, — говорю, — не Андреев, а Яандреев, на «Я» начинается — Яандреев. — Ничего не понятно. Какой же ты Яандреев, когда ты просто Андреев? Таких фамилий вообще не бывает. — У кого, — говорю, — не бывает, а у кого и бывает. Это позвольте мне знать. — Удивительно, — говорит Вовка, — почему ты вдруг Яандреевым стал! — Ещё увидите, — говорю. Подхожу к Александре Петровне: — У меня, знаете, дело такое: я теперь Яандреевым стал. Нельзя ли в журнале меня изменить. Чтобы я на «Я» начинался. — Что за фокусы? — говорит Александра Петровна. — Это совсем не фокусы. Просто мне это очень важно. Я тогда сразу отличником буду. — Ах, вот оно что! Тогда можно. Иди, Яандреев, урок отвечать. Я пуговицу себе сам пришил! Я пуговицу себе сам пришил. Правда, я её криво пришил, но ведь я её сам пришил! А меня мама просит убрать со стола, как будто бы я не помог своей маме, — ведь пуговицу я сам пришил! А вчера вдруг дежурным назначили в классе. Очень мне нужно дежурным быть! Я ведь пуговицу себе сам пришил, а они кричат: «На других не надейся!» Я ни на кого не надеюсь. Я всё сам делаю — пуговицу себе сам пришил… Как я под партой сидел Только к доске отвернулся учитель, а я раз — и под парту. Как заметит учитель, что я исчез, ужасно, наверное, удивится. Интересно, что он подумает? Станет спрашивать всех, куда я делся, — вот смеху–то будет! Уже пол–урока прошло, а я всё сижу. «Когда же, — думаю, — он увидит, что меня в классе нет?» А под партой трудно сидеть. Спина у меня заболела даже. Попробуй–ка так просиди! Кашлянул я — ни какого внимания. Не могу больше сидеть. Да ещё Серёжка мне в спину ногой всё время тычет. Не выдержал я. Не досидел до конца урока. Вылезаю и говорю: — Извините, Пётр Петрович… Учитель спрашивает: — В чём дело? Ты к доске хочешь? — Нет, извините меня, я под партой сидел… — Ну и как, там удобно сидеть, под партой? Ты сегодня сидел очень тихо. Вот так бы всегда на уроках. Передвижение комода Маше семь лет. Она ходит в школу в первый класс и учится на «отлично». Её ставят в пример, как лучшую ученицу. А однажды вот что случилось. Она не выучила урока и вообще ничего не могла ответить. Весь класс пришёл в удивление, и все мальчики и девочки подумали: «Вот это да!» Учитель строго взглянул на неё. — Объясни мне, что это значит? Маша заплакала и объяснила всё по порядку. — У нас большое несчастье. Мама передвигала комод. А братик сидел на полу. Он крутил волчок. Волчок закатился под комод. Братик полез за волчком. И мама ему прищемила живот. Братика увезли в больницу. Все плакали очень сильно, и я не могла учить урок. Мальчики и девочки подумали: «Вот это да!» А учитель сказал: — Раз такое дело, это совсем другое дело. — И погладил Машу по голове. Прошло несколько дней. Учитель встретил Машину маму. Он ей говорит: — У вас такое несчастье. Вы придавили сына комодом. Мы все вам сочувствуем. — Что вы, что вы! — сказала мама. — У меня нет ни комода, ни сына. У меня только дочка. Болтуны Сеня и его сосед по парте не заметили, как вошёл учитель. Сеня нарисовал на ладони себя и показал соседу. — Это я, — сказал он. — Похоже? — Нисколько, — ответил Юра, — у тебя не такие уши. — А какие же у меня уши? — Как у осла. — А у тебя нос, как у бегемота. — А у тебя голова, как еловая шишка. — А у тебя голова, как ведрб. — А у тебя во рт>у зуба нет… — А ты рыжий. — А ты селёдка. — А ты вуалехвост. — А что это такое? — Вуалехвост — и всё. — А ты первердер… — Это ещё что значит? — Значит, что ты первердер. — А ты дырбыртыр. — А ты выртырвыр. — А ты ррррррр… — А ты ззззззз… — А ты… — сказал Юра и увидел рядом учителя. — Хотел бы я знать, — спросил учитель, — кто же всё- таки вы такие? Как мы на самолёте летали Приезжаем на аэродром. Нас шефы–лётчики пригласили. Весь класс наш в один самолёт уместился. Прямо дом, а не самолёт! Хочешь сиди, хочешь стой — что хочешь делай! Валерка петь стал. Только когда загудел самолёт, он почему–то вдруг перестал петь. — Летим уже? — спрашивает. — Или нет? Кто–то как закричит: — Летим! Летим! — Я боюсь, — говорит Валерка. — Зачем я только в кино не пошёл! — и зубами стучит. Я ему говорю: — С непривычки это бывает. — А ты раньше летал? — спрашивает Валерка. — Я на катере ездил. А это почти что одно и то же. Мы с отцом с катера рыбу ловили. Вдруг выходит к нам дётчик. Улыбается, спрашивает: — Ну как? Валерка как заорёт: — Ой, идите за руль! Самолёт упадёт! — И заплакал. Лётчик смеётся. — Не беспокойся. Там ведь ещё лётчик есть. Валерка перестал плакать. — Эх ты, плакса! — говорит лётчик. — Девочки на тебя смотрят. Катя услышала и говорит: — Мы на него совсем не смотрим. Мы в окно смотрим. А лётчик не отстаёт: — Они даже смотреть на тебя не хотят; эх ты, трусишка! Миша Колосов говорит: — Чудак Валерка. Сначала пел, а потом стал бояться. Ленька Скориков говорит: — Это он, наверно, от страха пел. Тут самолёт на снижение пошёл. Вышли мы из самолёта. — Эх, —говорит Валерка, —хорошо бы ещё покататься. — Вот и прекрасно, — улыбается лётчик, — сейчас будем на вертолёте кататься. Я обернулся — нет Валерки. — Где Валерка? — спрашивают ребята. Наверное, он в кино пошёл!.. Лукьян Катю вызвали отвечать урок, а Маша в окно засмотрелась. Катя подсказку ждёт, а Маша видит собаку Лукьяна и говорит тихо, вслух: — Лукьян… Катя думала, ей подсказали, и повторяет: — Лукьян… — При чём тут Лукьян?! — удивился учитель. Учитель сердито смотрит на Катю. Катя сердито смотрит на Машу. А Маша спокойно смотрит в окно. Закутанный мальчик Этот мальчик был так закутан, что на него нельзя было смотреть без смеха. Поверх всего он был–обмотан большим шерстяным платком. Из сплошного клубка одежды торчали лишь нос и два глаза. — Как ты на коньках катаешься? — спросил я. — Никак. — И на лыжах не катаешься? — Не катаюсь. — Вот так и стоишь у стены без движения? — А зачем мне движенье? — Так ты бы лучше дома сидел. — Я вышел воздухом подышать. — Научить тебя на коньках кататься? — Не надо. — Тебе одежда мешает? Так ты разденься. — Мне холодно будет. — На коньках холодно не бывает. — Мне и так тепло. — Вот чудак! Ну и стой возле стенки, только смешно смотреть на тебя. Как чучело. — Сам ты чучело. — Это ты, брат, чучело. — А вот и нет. — Как же нет, когда вон ты какой смешной! — Не смей смеяться, я тебя стукну! — Как же ты стукнешь? Тебе и руку поднять невозможно. Я побежал кататься. Закутанный мальчик очень обиделся, побежал за мной, но сейчас же упал. Он встал, сделал шаг и опять упал. — Поставьте его у стены, — сказал кто–то, — а то он так будет всё время падать. Привычка Не успели приехать в пионерлагерь, а уже тихий час! Не хочется человеку спать, — так нет, спи, хочешь не хочешь! Как будто мало спать ночью — ещё днём спи. Тут бы пойти искупаться в море, — так нет, лежи, да ещё глаза закрой. Книжку и то почитать нельзя. Стал я напевать чуть слышно. Напевал, напевал и заснул. За ужином думаю: «Ага, вот оно что: чтоб заснуть, нужно что–нибудь спеть. Иначе никак не уснёшь». На другой день я как только лёг, так сейчас же тихонечко и запел. Я даже сам не заметил, как стал так громко петь, что прибежал наш вожатый Витя. — Это что ещё за певец такой? Я ему отвечаю: — Я иначе уснуть не могу, вот поэтому и напеваю. Он говорит: — А если все запоют, — тогда что будет? — Ничего, — говорю, — не будет. — Тогда сплошное пенье будет, а не сон. — А может быть, тогда все уснут? — Ты не выдумывай чепуху, а закрой глаза и спи. — Не могу я без песни спать, у меня без этого глаза не закроются. — Закроются, — говорит, — вот увидишь. — Нет, не закроются, я себя знаю. — У всех ребят закрываются, а почему у тебя не закроются. — Потому что я так привык — А ты попробуй не вслух пой, а про себя. Тогда ещё скорее уснёшь и товарищей не разбудишь. Стал я петь про себя, пел разные песни и незаметно уснул. На другой день мы на море пошли. Купались, в разные игры играли. Потом на винограднике работали. И я перед сном забыл песню спеть. Как–то сразу уснул. Совершенно внезапно. Совсем неожиданно. Вот это да! Иду я как–то по пионерлагерю и в такт напеваю что попало. Замечаю, — получается в рифму. Вот, думаю, новость! Талант у меня открылся. Побежал я к редактору стенгазеты., Женька–редактор пришёл в восторг. — Замечательно, что ты стал поэтом! Пиши и не зазнавайся. Как я писал стихи Я написал стихотворение о солнце: Льётся солнца луч На голову мне. Эх, хорошо Моей голове! — Сегодня с утра идёт дождь, — сказал Женька, — а ты пишешь о солнце. Поднимется смех и всё такое. Напиши о дожде. Мол, не беда, что дождь, мы всё равно бодры и всё такое. Стал я писать о дожде. Правда, долго не получалось, но наконец получилось: Льётся дождь На голову мне. Эх, хорошо Моей голове! — Не везёт тебе, — говорит Женька, — дождь–то кончился — вот беда! И солнце пока не показалось. Сел я писать о средней погоде. Тоже сразу не выходило, а потом вышло: Ничто не льётся На голову мне. Эх, хорошо Моей голове! Женька–редактор мне говорит: — Смотри, вон солнце опять показалось. ^ Тогда я сразу понял, в чём дело, и на другой день принёс такое стихотворение: Льётся солнца луч На голову мне, Льётся дождь На голову мне, Ничто не льётся На голову мне. Эх, хорошо Моей голове! Как я помогал маме мыть пол Я давно собирался пол вымыть. Только мама не разрешала мне. «Не получится, — говорит, — у тебя…» — Посмотрим, как не получится! Трах! — опрокинул ведро и пролил всю воду. Но я решил, так даже лучше. Так гораздо удобней мыть пол. Вся вода на полу; тряпкой три — и всё дело. Воды маловато, правда. Комната–то у нас большая. Придётся ещё ведро на пол вылить. Вылил ещё ведро, вот теперь красота! Тру тряпкой, тру— ничего не выходит. Куда же воду девать, чтобы пол был сухой? Без насоса тут ничего не придумать. Велосипедный насос нужно взять. Перекачать воду обратно в ведро. Но когда спешишь, всё плохо выходит. Воды на полу не убавилось, и в ведре пусто. Наверно, насос испортился. Тут мама в комнату входит. — Что такое, — кричит, — почему вода? — Не беспокойся, мама, всё будет в порядке. Надо только насос починить. — Какой насос? — Чтобы воду качать… Мама взяла тряпку, смочила в воде, потом выжала тряпку в ведро, потом снова смочила, опять в ведро выжала. И так несколько раз подряд. И воды на полу не стало. Всё оказалось так просто. А мама мне говорит: — Ничего. Ты мне всё же помог. Новая рубашка Хотя на дворе мороз и снег, я расстегнул пальто на все пуговицы и заложил за спину руки. Пусть все видят мою рубашку, которую мне сегодня купили! Я ходил по двору взад–вперёд, поглядывая на окна. Шёл с работы мой старший брат. — О, — сказал он, — какая прелесть! Только смотри не простудись. — Он взял меня за руку, привёл домой и надел мне рубашку поверх пальто. — Теперь гуляй, — сказал он. — Какая прелесть! Все куда–нибудь идут После лета все во дворе собрались. Петя сказал: — Я иду в первый класс. Вова сказал: — Я во второй класс иду. Маша сказала: — Я в третий класс иду. — А я? — спросил маленький Боба. — Выходит, я никуда не иду? — И заплакал. Но тут Бобу позвала мама. И он перестал плакать. — Як маме иду! — сказал Боба. И он пошёл к маме. Неохота всё время пешком ходить Неохота всё время пешком ходить. Прицепился сзади к грузовику и еду. Вот и школа за поворотом. Только вдруг грузовик быстрей пошёл. Будто нарочно, чтоб я не слез. Школу уже проехали. У меня уже руки держаться устали. И ноги совсем затекли. А вдруг он так целый час будет мчаться? Пришлось в кузов забраться. А в кузове мел был какой–то насыпан. Я в этот мел и упал. Такая пыль поднялась, что я чуть не задохся. Сижу на корточках. За борт машины держусь руками. Трясёт вовсю! Боюсь, шофёр меня заметит, — ведь сзади в кабине окошечко есть. Но потом понял: он не увидит меня, — в такой пыли трудно меня увидеть. Уже за город выехали, где дома новые строят. Здесь машина остановилась. Я сейчас же выпрыгнул — и бежать. На улице все на меня смотрели. Даже пальцем показывали. Потому что я весь белый был. Один мальчишка сказал: — Вот здорово! Это я понимаю! А одна девочка маленькая спросила: — Ты настоящий мальчик? Потом собака чуть не укусила меня… Не помню уж, сколько я шёл пешком. Только, к школе когда подходил, все из школы уже выходили. Был не крайний случай В классе все пересказ писали, а я, как назло, в этот день заболел. Через пять дней только явился в школу. Анна Петровна сказала мне: — Вот возьми домой книжку, прочти её и напиши своими словами. Только не больше двух раз прочти. — А если я не запомню? — Пиши, как запомнишь. — А третий раз ни за что нельзя? — В крайнем случае — можно. Пришёл я домой. Прочёл два раза. Как будто запомнил. Забыл только, как слово «окно» писать — через «а» или «о». А что если книжку открыть и заглянуть разок? Или это не крайний случай? Наверное, это не крайний случай. Ведь в основном я всё запомнил. Спрошу–ка я лучше у папы, можно мне заглянуть в третий раз или нет. Папа сказал: — Этот случай не крайний. Есть правило о безударных гласных. И ты должен знать это правило. Правило я забыл. Пришлось наугад писать. Анна Петровна прочла пересказ. — Что же ты слово «окно» через «а» написал? Я говорю: — Был не крайний случай. И я не мог в третий раз заглянуть в книжку. А то бы я правильно написал. Моя работа Старший брат мастерил приёмник, а младший ходил вокруг и мешал. — И я работать хочу, — просил он. — Вот пристал, — сказал старший брат. — На тебе молоток и гвоздь. Младший нашёл кусок фанеры и приступил к работе. Тук–тук–тук — вся фанера в дырках! Даже вся табуретка в дырках. Даже в пальце чуть–чуть не сделал дырку. — А ну–ка, — сказал старший брат, — дай сюда. —И прибил фанеру к приёмнику. — Вот и всё, — сказал старший брат, — готов приёмник. Младший вышел во двор и. привёл ребят. — Это я сделал. Моя работа! — Весь приёмник сделал? — Не весь, конечно, но главную часть. Без неё приёмник бы не работал. Сумку я спрятал под лестницу. А сам за угол завернул, на проспект вышел. Весна. Солнышко. Птички поют. Неохота как–то в школу. Любому ведь надоест. Вот и мне надоело. Никакой я горчицы не ел Иду, витрины разглядываю, во весь голос песни пою. Попробуй в классе запой — сразу выгонят. А тут пой, сколько твоей душе угодно. Так до конца проспекта дошёл. Потом обратно. Хорошо ходить! Ходи себе и ходи. Смотрю — машина стоит, шофёр что–то в моторе смотрит. Я его спрашиваю: — Поломалась? Молчит шофёр. — Поломалась? — спрашиваю. Он молчит. Я постоял, постоял, говорю: — Что, поломалась машина? На этот раз он услышал. — Угадал, — говорит, — поломалась. Помочь хочешь? Ну, давай чинить вместе. — Да я… я не умею… — Раз не умеешь, не надо. Я уж как–нибудь сам. Что мне оставалось делать? Вздохнул и дальше пошёл. Вон двое стоят. Разговаривают. Подхожу ближе. Прислушиваюсь. Один говорит: — Как с патентом? [1] Другой говорит: — Хорошо с патентом. «Кто это, — думаю, — патент? Никогда я про него не слышал». Я думал, они про патент ещё скажут. А они про патент ничего не сказали больше. Про завод стали что–то рассказывать. Один заметил меня, говорит другому: — Гляди–ка, парень как рот раскрыл. И ко мне обращается: — Что тебе? 1 Патент — документ, дающий изобретателю исключительное право на изобретение. — Мне ничего, — отвечаю, — я просто так… — Тебе нечего делать? — Ага. — Вот хорошо! Видишь, вон дом кривой? — Вижу. — Пойди подтолкни его с того боку, чтоб он ровный был. — Как это? — А так. Тебе ведь нечего делать. Ты и подтолкни его. И смеются оба. Я что–то ответить хотел, но не мог придумать. По дороге придумал, вернулся к ним. — Не смешно, — говорю, — а вы смеётесь. Они как будто не слышат. Я опять: — Не смешно совсем. Что вы смеётесь? Тогда один говорит: — Мы совсем не смеёмся. Где ты видишь, что мы смеёмся? Они и правда уже не смеялись. Это раньше они смеялись. Значит, я опоздал немножко… О! Метла у стены стоит. И никого рядом нету. Дворник вдруг из ворот выходит. — Не тронь метлу! — Да зачем мне метла? Мне метлы не нужно… — А не нужно, так не подходи к метле. Метла для работы, а не для того, чтобы к ней подходили. Какой–то злой дворник попался! Метлы даже жалко. Эх, чем бы заняться? Домой идти ещё рано. Уроки ещё не кончились. Ходить по улицам скучно. Ребят никого не видно. На леса строительные залезть?! Как раз рядом дом ремонтируют. Погляжу сверху на город. Вдруг слышу голос: — Куда лезешь? Эй! Смотрю — нет никого. Вот это да! Никого нет, а кто–то кричит! Выше стал подниматься — опять: — А ну слезь! Головой верчу во все стороны. Откуда кричат? Что такое? — Слезай! Эй! Слезай, слезай! Я чуть с лестницы не скатился. Перешёл на ту сторону улицы. Наверх, на леса смотрю. Интересно, кто это кричит? Вблизи я никого не видел. А издали всё увидел — рабочие на лесах штукатурят, красят… Сел на трамвай, до кольца доехал. Всё равно идти некуда. Лучше буду кататься. Устал ходить. Второй круг на трамвае сделал. На то же самое место приехал. Ещё круг проехать, что ли? Не время пока домой идти. Рановато. В окно вагона смотрю. Все спешат куда–то, торопятся. Куда это все спешат? Непонятно. Вдруг кондукторша говорит: — Плати, мальчик, снова. — У меня больше денег нету. У меня только три копейки было. — Тогда сходи, мальчик. Иди пешком. — Ой, мне далеко пешком идти! — А ты попусту не катайся. В школу, наверное, не пошёл? — Откуда вы знаете? — Я всё знаю. По тебе видно. — А чего видно? — Видно, что в школу ты не пошёл. Вот что видно. Из школы ребята весёлые едут. А ты как будто горчицей объелся. — Никакой я горчицы не ел… — Всё равно сходи. Прогульщиков я не вожу бесплатно. А потом говорит: — Ну уж ладно, катайся. В другой раз не разрешу. Так и знай. — Но я всё равно сошёл. Неудобно как–то. Место совсем незнакомое. Никогда я в этом районе не был. С одной стороны дома стоят. С другой стороны нет домов; пять экскаваторов землю роют. Как слоны по земле шагают. Зачерпывают ковшами землю и в сторону сыплют. Вот это техника! Хорошо сидеть в будке. Куда лучше, чем в школу ходить. Сидишь себе, а он сам ходит, да ещё землю копает. Один экскаватор остановился. Экскаваторщик слез на землю и говорит мне: — В ковш хочешь попасть? Я обиделся. — Зачем мне в ковш? Я в кабину хочу. И тут вспомнил я про горчицу, что кондукторша мне сказала, и стал улыбаться. Чтоб экскаваторщик думал, что я весёлый. И совсем мне не скучно. Чтобы он не догадался, что я не был в школе. Он посмотрел на меня удивлённо: — Ты что? — А что? — Вид у тебя, брат, какой–то дурацкий. Я ещё больше стал улыбаться. Рот чуть не до ушей растянул. А он: — Что с тобой? — А чего? — Что ты мне рожи строишь? — На экскаваторе покатайте меня. — Это тебе не троллейбус. Это машина рабочая. На ней люди работают. Ясно? Я говорю: — Я тоже хочу на нём работать. Он говорит: — Эге, брат! Учиться надо! Я думал, что это он про школу. И опять улыбаться стал. А он рукой на меня махнул и залез в кабину. Не захотел со мной разговаривать больше. Весна. Солнышко. Воробьи в лужах купаются. Но почему мне так скучно? Путешественник Я твёрдо решил в Антарктиду поехать. Чтоб закалить свой характер. Все говорят, бесхарактерный я: мама, учительница, даже Вовка. В Антарктиде всегда зима. И совсем нет лета. Туда только самые смелые едут. Так Вовкин папа сказал. Вовкин папа там был два раза. Он с Вовкой по радио говорил. Спрашивал, как живёт Вовка, как учится. Я тоже по радио выступлю. Чтобы мама не волновалась. Утром я вынул все книжки из сумки, положил туда бутерброды, лимон, будильник, стакан и футбольный мяч. Наверняка морских львов там встречу, — они любят мяч на носу вертеть. Мяч не влезал в сумку. Пришлось выпустить воздух. Наша кошка прогуливалась по столу. Я её тоже сунул в сумку. Еле–еле всё поместилось. Вот я уже на перроне. Свистит паровоз. Как много народу едет! Можно сесть на какой угодно поезд. В конце концов, можно всегда пересесть. Я влез в вагон, сел, где посвободней. Напротив меня спала старушка. Потом со мной сел военный. Он сказал: «Привет соседям!» — и разбудил старушку. Старушка проснулась, спросила: — Мы едем? — и снова уснула. Поезд тронулся. Я подошёл к окну. Вот наш дом, наши белые занавески, наше бельё висит на дворе… Уж не видно нашего дома. Мне стало сначала немножко страшно. Но это только сначала. А когда поезд пошёл совсем быстро, мне как- то даже весело стало! Ведь еду я закалять характер! Мне надоело смотреть в окно. Я снова сел. — Тебя как зовут? — спросил военный. — Саша, — сказал я чуть слышно. — А что же бабушка спит? — А кто её знает! — Куда путь держишь? — Далеко… — В гости? — Угу… — Надолго? Он со мной разговаривал, как со взрослым, и за это очень понравился мне. — На пару недель, — сказал я серьёзно. — Ну что же, неплохо, — сказал военный, — очень даже неплохо. Я спросил: — Вы в Антарктиду? — Пока нет; ты в Антарктиду хочешь? — Откуда вы знаете? — Все хотят в Антарктиду. — И я хочу. — Ну вот видишь! — Видите ли… я решил закаляться… — Понимаю, — сказал военный, — спорт, коньки… — Да нет… — Теперь понимаю — кругом пятёрки! — Да нет… — сказал я, — Антарктида… — Антарктида? — переспросил военный. Военного кто–то позвал сыграть в шашки. И он ушёл в другое купе. Проснулась старушка. — Не болтай ногами, — сказала старушка. Я пошёл посмотреть, как играют в шашки. Вдруг… я не поверил даже — навстречу шла Мурка. А я и забыл про неё! Как она смогла вылезть из сумки? Она побежала назад — я за ней. Она забралась под чью–то полку — я тоже сейчас же полез под полку. — Мурка! — кричал я. — Мурка! — Что за шум? — закричал проводник. — Почему здесь кошка? — Это кошка моя. — С кем этот мальчик? — Я с кошкой… — С какой кошкой? — С моей. — Он с бабушкой едет, — сказал военный, — она здесь рядом в купе. Проводник повёл меня прямо к старушке. — Этот мальчик с вами? — Он с командиром, — сказала старушка. — Антарктида… — вспомнил военный. — Всё ясно… Понимаете ли, в чём тут дело: этот мальчик решил махнуть в Антарктиду. И вот он взял с собой кошку… И ещё что ты взял с собой, мальчик? — Лимон, — сказал я, — и ещё бутерброды… — И поехал воспитывать свой характер? — Какой плохой мальчик! — сказала старушка. — Безобразие! — подтвердил проводник. Потом почему–то все стали смеяться. Даже бабушка стала смеяться. У неё из глаз даже слёзы пошли. Я не знал, что все надо мной смеются, и потихоньку тоже смеялся. — Бери кошку, — сказал проводник. — Ты приехал. Вот она твоя Антарктида! Поезд остановился. Неужели, думаю, Антарктида? Так скоро? Мы сошли с поезда на перрон. Меня посадили на встречный поезд и повезли домой. В любом деле нужно уметь работать У нас в школе открылась секция бокса. Туда записывали самых смелых. Подающих надежды. Я сейчас же пошёл записаться, потому что давно подавал надежды. Так все ребята считали. После того как я хотел Мишку стукнуть и промахнулся. И кулаком попал в стенку. И кусок штукатурки отбил. Все тогда удивились. «Вот так дал! — говорят. — Вот это удар!» Я всё ходил с распухшей рукой и всем показывал: «Видишь? Вот у меня удар какой! Не выдерживает рука. А то я, пожалуй, и стенку пробил бы!» — Насквозь?! — удивлялись ребята. С тех пор за мной пошла слава сильнейшего. Даже после того, как рука прошла. И показывать было нечего. И вот я пришёл первым в секцию. И записался. И ещё ребята пришли. И Мишка тоже записался. Начались занятия. Я думал, нам сразу наденут перчатки и мы будем драться друг с другом. Я всем дам нокаут. Все скажут: «Вот это боксёр!» А тренер скажет: «Эге, да ты чемпионом будешь! Надо тебе шоколад больше есть. Мы попросим у государства, чтоб государство тебя бесплатно кормило. Шоколадом и разными там сладостями. Раз такой редкий талант появился». Но тренер не дал перчаток. Он выстроил нас по росту. Сказал: «Бокс — дело серьёзное. Пусть все об этом подумают. А если кто из вас по–другому думает, то есть что бокс несерьёзное дело, пусть тот спокойно покинет зал». Зал никто не покинул. Построились в пары. Как будто бы не на бокс пришли, а на урок физкультуры. Потом разучивали два удара. Махали руками по воздуху. Иногда тренер нас останавливал. Говорил, мы неправильно делаем. И начиналось сначала. Один раз тренер сказал кому–то: — Вон там, в широченных штанах, что ты делаешь? Я вовсе не думал, что это мне, а тренер ко мне подошёл и сказал, что я бью левой рукой вместо правой, в то время как все бьют только правой, и неужели нельзя быть внимательней. Я обиделся и не пришёл больше. Очень мне нужно, думал я, заниматься какой–то глупостью. С моим–то ударом! Когда я стенку могу пробить. Очень мне всё это нужно! Пусть Мишка там занимается. И другие. А я приду, когда будут драться. Когда наденут перчатки. И тогда мы посмотрим. Очень мне нужно просто руками махать! Это прямо смешно. Я перестал ходить в секцию. Только Мишку спрашивал: — Каково? Всё руками машете? Я всё смеялся над Мишкой. Дразнил его. И всё спрашивал: — Ну, каково? А Мишка молчал. Иногда говорил: — Никакого. Однажды он мне говорит: — Завтра спарринг. — Чего? — говорю. — Приходи, — говорит, — сам увидишь. Спарринг — это учебный бой. Мы, в общем, драться будем. То есть работать. По- нашему так. — Ну, работай, работай, — я говорю. — Зайду завтра к вам, поработаем. Захожу в секцию на другой день. Тренер спрашивает: — Ты откуда? — Я, — говорю, — здесь записан. — Ах, вот оно что! — Я в спарринг хочу. — Ну! —сказал тренер. — Ну да! — сказал я. — Всё ясно, — говорит тренер. Он надел мне перчатки. И Мишке надел перчатки. — Слишком ты боевой, — сказал он. Я сказал: — Разве это плохо? — Хорошо, — сказал он. — Очень даже. Мы с Мишкой вышли на ринг. Я размахнулся и как ударю! Но мимо. Я второй раз размахнулся — и сам упал. Значит, опять промахнулся. Я смотрю на тренера. А тренер говорит: — Работай, работай! Я встал и опять замахнулся, как вдруг Мишка мне как стукнет! Я хотел его тоже стукнуть, а он мне как трахнет в нос! Я даже руки опустил. И не пойму, в чём дело. А тренер говорит: — Работай, работай! Мишка говорит тренеру: — Мне с ним неинтересно работать. Я разозлился, на Мишку кинулся и упал снова. Не то споткнулся, не то от удара. — Нет, — говорит Мишка, — я с ним работать не буду. Он всё время падает. Я говорю: — Я не всё время падаю. Я ему дам сейчас! А он мне в нос как даст снова! И я опять на пол сел. А Мишка уже перчатки снимает. И говорит: — Нет, это просто смешно мне с ним работать. Он совсем не может работать. Я говорю: — Ничего нет смештюго… Я сейчас встану… — Как хочешь, — говорит Мишка, — можешь и не вставать, это вовсе не важно. Пара пустяков Как только учебный год кончился, весь класс во дворе собрался. Обсуждали, что будут летом делать. Все разное говорили. А Володя сказал: — Давайте Анне Петровне письма напишем. Где кто будет, оттуда напишет. О том, что увидел летом. Как провёл время. Все закричали: — Правильно! Правильно! На том и порешили. Разъехались все кто куда. Клим в деревню поехал. Он там сразу письмо написал — пять страниц. Он написал: «Я в деревне спасал тонущих. Они все остались довольны. Один спасённый мне сказал: «Если б не ты, я бы утонул». А я ему сказал: «Для меня это пара пустяков». А он сказал: «А для меня не пара пустяков». Я сказал: «Конечно, для тебя не пара пустяков, а для меня пара пустяков». Он сказал: «Спасибо тебе большое». Я сказал: «Совсем не за что, потому что для меня это пара пустяков». Я спас человек пятьдесят или сто. Даже, может быть, больше. А после они перестали тонуть, и спасать стало некого. Тогда я увидел лопнувший рельс. И остановил целый поезд. Люди выбежали из вагонов. Они обнимали меня и хвалили. А многие целовали. Многие просили мой адрес, и я им давал свой адрес. Многие дали свои адреса, и я брал с удовольствием их адреса. Многие мне предлагали подарки, но я сказал: «Только, прошу вас, без этого». Многие меня фотографировали, со многими я фотографировался, многие мне предлагали ехать сейчас же с ними, но бабушку я не мог оставить. Я ведь не предупредил её! Потом я увидел горящий дом. Он горел вовсю. А дыму было сколько угодно. «Вперёд! — сказал я сам себе. — Непременно там кто–нибудь есть!» Кругом меня падали балки. Несколько балок упало сзади меня, а несколько — впереди. Несколько балок упало сбоку. Одна балка упала мне на плечо. Две или три балки упали с другого бока. Пять балок упало мне прямо на голову. Несколько балок ещё где–то упало. Но я не обращал внимания. Я рыскал по всему дому. Но никого, кроме кошки, там не было. Я выбежал с кошкой на улицу. Хозяева дома были тут. В руках они держали арбузы. «Спасибо за Мурку, — г- сказали они. — Мы только что из продмага». Они дали мне один арбуз. Потом все тушили дом… Потом я увидел старушку. Она переходила улицу. Я сейчас же пошёл ей навстречу. «Разрешите, пожалуйста, — сказал я, — перевести вас на другую сторону». Я перевёл её на ту сторону и вернулся обратно. Подошли ещё старушки. Их тоже я перевёл на ту сторону. Некоторым старушкам не нужно было на ту сторону. Но я говорил: «Пожалуйста, я переведу вас туда и обратно. И вы снова будете на этой стороне». Они все говорили мне: «Если б не ты, мы не перешли бы». А я говорил: «Для меня это пара пустяков». Две или три старушки не хотели переходить. Они просто сидели на лавочке. И смотрели на ту сторону. Когда я спросил, не нужно ли им на ту сторону, они сказали: «Нам туда не нужно». А когда я сказал, почему бы им не прогуляться, они сказали: «Действительно, почему бы нам не прогуляться?» Я их всех перевёл на ту сторону. Они там сели на лавочку. Обратно они не хотели идти. Как я их не упрашивал». Клим много всего написал. Он был очень доволен своим письмом. И отправил письмо по почте. Потом лето кончилось. Начались занятия. На уроке Анна Петровна сказала: — Очень многие написали мне письма. Хорошие, интересные письма. Некоторые я вам прочту. «Сейчас начнётся, —думал Клим. —В моём письме много геройских поступков. Все будут хвалить меня и восхищаться». Анна Петровна прочла много писем. А его письма не прочла. «Ну, тут всё ясно, — подумал Клим. — Письмо в газету отправили. Там его напечатают. Может быть, будет мой портрет. Все скажут: «Ой, это он! Смотрите!» А я скажу: «Ну и что же? Для меня это пара пустяков». А сегодня ей опоздать нельзя Кто Валю не знает? Всегда опаздывает на линейку. А тут вдруг до сигнала явилась. Стоит одна, улыбается. Не шелохнётся, руки по швам. Ждёт звука горна. Удивляются ребята. Удивляется вожатый. Только Валя не удивляется. Сегодня ей опоздать нельзя. Вчера она помогала на кухне. Начистила целый таз картошки. Сегодня ей благодарность вынесут! "Козёл–баран" У нас в школе есть урок пения. Мы там разные песни поём. Я вообще люблю песни петь, только слов я иногда не знаю. Учить слова никому неохота. Хорошо, когда сразу запомнишь. Только разве сразу запомнишь? Однажды Вовка пел песню. Он совсем слов не знал. Так он пел другие слова. Какие попало. И никто не заметил. В одной песне я тоже слов не знала. Учитель вызвал меня эту песню спеть. Я сказала учителю: — Пожалуйста, я вас прошу погромче. А то мне не слышно будет. А про себя думаю: «Он не услышит, что я буду петь, а я буду петь что попало». Он посмотрел на меня и сказал: — С удовольствием! — и заиграл во всю силу. А я тихо запела. Я пела два слова: «Козёл–баран». Только мотив я верно пела. А слова были «козёл–баран». Учитель не остановил меня. Он не сделал мне замечания. Только когда я петь кончила, он спросил: — Хорошо было слышно? — Хорошо, — говорю, — очень даже! — А теперь, — говорит, — я играть буду тихо. А ты пой погромче. Только, пожалуйста, без козла. И без барана, конечно… Второклассники и старшеклассники Второклассники были взволнованы. Они шумели. Вот один октябрёнок влез на стул и, обращаясь к старшим, сказал: — Вы наши шефы. Мы все вас очень любим. И поэтому мы вам хотим помочь. Вы плохо натёрли пол в коридоре. Он совсем не блестит. А он должен блестеть — это каждый знает. Разрешите, пожалуйста, нам это сделать. Натереть пол в коридоре, чтоб он блестел. Старшеклассники были очень сконфужены. Они написали в стенгазету: «Мы шестиклассники. Нам стыдно вчерашних позорных минут. Мы переживаем. Мы плохо натёрли пол в коридоре. И мы благодарны второму «А», который пришёл нам на помощь. Но мы исправим свою ошибку. Мы в скором времени соберёмся и все вместе, всем коллективом, натрём пол до блеска. Пусть второклассники не беспокоятся. Всё будет сделано. Мы всё сделаем сами». Но октябрята не стали ждать. Они натёрли пол в тот же день. А на другой день прочли стенгазету. И написали свою заметку. «Мы, второклассники, извиняемся. Мы без разрешения натёрли пол. Не переживайте. Мы всё сделали сами». Пятнадцать третьих Все столпились возле бильярда. — Довольно играть просто так, — сказал он. —Я играю на третье. К примеру, кисель дадут, или компот, или там шоколад, ну не важно что, ясно? Всем было ясно. Стали играть. К обеду он выиграл пятнадцать третьих. Подали чай. Все кричали: — Чай! Чай! Даже повар сказал: — Во как любят чай! Он залпом выпил один стакан, второй, третий, четвёртый… — Стойте… — сказал он. — Сейчас… погодите… Залпом он уже пить не мог. Все обступили его. Он сидел перед стаканами, тяжко вздыхал, говорил «погодите» и отпивал каждый раз по глотку. Кругом шумели. Давали Советы. Кто–то пощупал его живот. — Живот не хватать, — сказал он, — нечестно… Но больше он уже пить не мог. Он стал бледен, таращил глаза и икал. Позвали вожатого. — Что с ним такое? — спросил вожатый. — Да вот чаю попил, — сказал кто–то. С трудом его подняли со стула. Взяли под руки. И повели. Крути снежные вертя — Буря мглою небо кроет, Вихри снежные крутя… — орал я на весь дом. Я отложил книжку в сторону и с выраженьем прочёл: — Кроя мглою бурю кроет, Крути снежные вертя… Что–то не то. Я опять начал снова: — Буря мглою… Я забыл вдруг, что буря кроет. Я стал думать и вскоре вспомнил. Я так обрадовался, что начал снова: — Буря кроет небо мглоет… МГЛОЕТ? Что это такое? Мне стало не по себе. Такого, по–моему, не было. Я поглядел в книжку. Ну так и есть! МГЛОЕТА нету! Я стал читать, глядя в книжку. Всё получалось как в книжке. Но как только я закрыл книжку, я вдруг прочёл: — Утро воет небо могилою… Это было совсем не то. Я это сразу понял. Я всегда вижу, когда не то. Но в чём тут дело, в конце концов? Почему я никак не запомню? — Не нужно зубрить, — сказал старший брат, — разберись, в чём там дело. Я стал разбираться: значит, буря покрывает небо своей мглою и в то же время крутит что есть силы снежные вихри. Я закрыл книжку и чётко прочёл: — Буря мглою небо кроет, Вихри снежные крутя… Больше я не ошибался. Дело не в тот, что я мяч не поймал Я вообще вратарь неплохой. А тут вот случилось такое. Стою я в воротах. Вдруг вижу — Таня идёт. Я сразу вратарскую позу принял. И одной рукой защищаюсь от солнца. И всё из–за солнца вышло. Солнца–то не было. Я из–за позы всё. И тут мне — бац! — гол забили. Я прыгнул — поздно. На уроке Таня записку мне пишет: «Ты очень здорово падаешь». Ох и разозлился я! Значит, я только падаю здорово, а вратарь, значит, я никудышный? Не буду с ней разговаривать. Целый месяц с ней не разговаривал. Через месяц стал разговаривать. Ей. и вправду понравилось, как я падал. Как в кино, говорит. Зря я месяц с ней не разговаривал. Пароход и лошадь Когда я ходил в школу, в первый класс, я любил рисовать пароходы. Я всем хвалился: вот какие замечательные пароходы я могу рисовать! И вот однажды я спросил одного мальчишку, может ли он нарисовать такой же замечательный пароход. Я тут же нарисовал большой пароход с трубами, всё как полагается. Потом я подрисовал море синим карандашом, а красным карандашом — флаг на мачте, и получилось совсем хорошо: плывёт по морю пароход, а на мачте у него развевается красный флаг. Мальчишке понравился мой корабль, но он мне сказал: — Я могу лошадь нарисовать. И он нарисовал лошадь. Эта лошадь была так хорошо нарисована, что я больше не хвалился своими пароходами, потому что такую лошадь я не сумел бы нарисовать никогда! Абсолютно верно! — Ты опять завтракаешь на уроке? Валя быстро спрятала завтрак в парту. — Что будет, — сказал учитель, — если все будут завтракать на уроке? Класс зашумел. Потому что каждый хотел сказать, что тогда будет. Коля сказал: — Будет очень смешно! Миша сказал: — Жеванье будет! Маша сказала: — Все сытые будут! — А чего не будет? — спросил учитель. Класс молчал. Чего не будет — никто не знал. Учитель хотел уже сам ответить, как вдруг кто–то крикнул: — Урока не будет! — Абсолютно верно! — сказал учитель. Как я встречал Новый год Новый год в двенадцать часов приходил, а я в это время всегда уже спал. Прошло столько Новых годов! А я ни одного не видел. И мама и тётя Вера встречали его, а я спал. Я всегда засыпал перед Новым годом. А просыпался утром, и мама мне дарила подарки и говорила: «Ну вот, Новый год!» Но я–то знал, что он ночью был. А сейчас его нету. Я спрашивал маму: — Ты его встретила? «Мама мне говорила: — Встретила. — И ты его видела? Мама смеялась. — Конечно, видела! — И папа видел, и тётя Вера? Так мне обидно было! Я представлял себе Новый год в большой шапке–ушанке и в валенках. Как на новогодней открытке. В двенадцать часов он стучится в дверь. И его все встречают. Все обнимаются с ним, хлопают по плечу Новый год и говорят: «Наконец- то приехал!» Он вытаскивает из мешка подарки, всё дарит, кому что надо, и говорит: «Я спешу. Меня ждут в других квартирах». Все провожают его до угла, потом возвращаются и идут спать. Вот так представлял я себе Новый год. Как старался я не заснуть в Новый год! И каждый раз засыпал где попало. А просыпался всегда в кровати. И рядом были подарки. Мой брат раньше меня встретил Новый год. Несмотря на то, что он младше меня. Он вот что сделал. Чтоб не заснуть, он залез под стол. Сначала он там, конечно, заснул, а когда все сели за стол, стало шумно. И он моментально проснулся. И вы знаете, что он сказал мне? Он мне сказал: — Его не было. — Как так не было?! — сказал я. — Очень просто. — А ты там не спал под столом? — спросил я. — Вот ещё! —говорит Котька. —Бой часов был, это верно. А Нового года не было. Как только все стали кричать: «С Новым годом!» — я вылез. — Кого же тогда вы встречали? — Новый год, — говорит Котька. — Как же так вы его встречали? Разве так в жизни бывает? Если ты, например, меня встречаешь, то ты видишь, что ты меня встречаешь. А то как же ты меня встречаешь, если ты меня не встречаешь? — Сам увидишь, — говорит Котька. — На будущий год увидишь. Никакого там Нового года не будет. Бой часов будет. А Нового года не будет. — Наверно, ты спал под столом, — говорю, — и сквозь сон слышал бой часов. А Нового года не видел. — Я не спал, — говорит Котька. — Значит, спал, — говорю, — раз не видел. — Ты сам спал, —говорит Котька. — Я–то спал, — говорю, — но ты тоже спал. Только я спал в кровати, а ты — под столом. Лучше бы ты уж спал в кровати. — Я не спал, — говорит Котька. — Почему же тогда ты его не видел? — Его не было, — говорит Котька. — Ты просто спал, — говорю, — вот и всё! На этом наш спор закончился. Он обиделся и ушёл. И хотя он на меня обиделся, всё равно я думал, что он там спал и не видел Нового года с подарками. Вот так я себе представлял Новый год, когда был совсем ещё маленький. Друзья Андрюша и Славик друзья. Они всё делают вместе. Когда Андрюша упал с веранды, Славик тоже хотел упасть с веранды, чтобы доказать, что он истинный друг. Когда Славик пошёл вместо школы в кино, то Андрюша тогда был с ним вместе. А когда они принесли в класс кошку и учитель спросил, кто из них это сделал, Андрюша сказал: — Это Славик сделал. А Славик сказал: — Это всё Андрюша… Так всегда бывает Мяч свой я у них отобрал. Потому что мяч мой. Кидаю мяч в стену и сам ловлю. Очень мне все нужны! Хватит мне этой стенки. Вот я и ловлю мяч от стенки. А Гога кричит: — Смотрите–ка, он сам с собой играет! Разве я сам с собой играю? Я со стеной играю. Пёс Катушка ко мне привязался, вокруг бегает, машет хвостом. А Гога кричит: — Ой, глядите, с Катушкой играет! — Не я с Катушкой играю, а Катушка со мной играет. И продолжаю играть. Играю себе и играю. Вдруг пёс Катушка — пап мячик! — и всё… Превратился мячик в лепёшку. А Гога орёт: — Так всегда бывает! Врёт наверное… Кисель Одному пионеру в пионерский лагерь мама привезла кисель. Она привезла его в маленьком жбанчике. Надо сказать, она зря привезла. Там прекрасно кормили. Четыре раза. И, в общем, кисель был совсем ни к чему. Но раз она привезла его, сын взял кисель, чтобы мать не обидеть. И обещал непременно съесть. Чтоб к учебному году поправиться. Этот мальчик, его звали Федя, был добрый. Он взял этот жбанчик, принёс к ребятам и прямо сказал: — Кому надо кисель? Но ребята все были сыты. Они ему прямо сказали: — Мы не хотим. Тогда он стал думать, куда деть кисель, раз уж так получилось. Но он ничего не смог придумать. Поставил жбанчик на тумбочку. А сам пошёл прогуляться. Он гулял, бегал, поужинал. А вечером он пошёл спать. Перед сном подумал о жбанчике. Но ненадолго. Он скоро уснул. Ночью проснулся, опять видит — жбанчик. Что делать? Не выливать же кисель! Тогда он решил: «Днём нас кормят. А ночью не кормят. Вот самое время съесть кисель!» Он немного отпил из жбанчика. И разбудил соседа. Тот, правда, не понял, в чём дело. Но выпил всё остальное. После этого оба заснули. А к учебному году поправились. Больные — У тебя правда нога болит? — Никакая нога у меня не болит! — А у тебя в животе правда колет? — Ничего у меня в животе не колет. Ловко мы с тобой в классе остались! — Ребята сейчас там на физкультуре прыгают, а мы с тобой просто сидим — красота! — Эх, хорошо просто так сидеть!.. Давай через парту прыгать! Вязальщик Конечно вы удивитесь. Потому что я мальчик… Но не в этом дело. Дело в том, что я вязать умею. Меня бабушка научила. Я сам себе шапочку для катка связал. Так вот. Надо мной все смеяться стали: «Эх, ты, девчонка! Это только девчонки вяжут! А мальчишки не вяжут! Эх, ты!..» Очень мне неприятно было. Кому приятно, когда тебя дразнят. Я пробовал даже отказываться. Уверял, что не умею вязать. Ну чуть не плачу! Но Шурик видел, как я вязал. Он ко мне приходил и видел. Он мне говорит: «Не ври! Я видел!» Стали меня звать вязальщиком. — Вон вязальщик пришёл!.. Эй, вязальщик!.. Вязальщик пришёл!.. Представляете, какой ужас?! Но я вязать продолжал. Всё равно ведь дразнят! Лучше уж продолжать вязать. И бабушка говорит: — Ты вяжи, вяжи, а то тебя зазря дразнят. Связал я себе свитер. Такой жёлтый свитер с полосками. Полоски зелёные. Очень красиво. Правда, бабушка помогла. Но в основном я всё сам связал. Прихожу в этом свитере в класс. Ребята увидели свитер. И не дразнят. А только смотрят. Потом Шурик вдруг говорит: — Вот это свитер!.. И Мишка тоже: — Вот это свитер!.. Я не выдержал, говорю: — Сам связал! — Да ну? — удивились ребята. — Уж что–что, — говорю, — а вязать я умею. Смотрят ребята на свитер. Нравится им свитер. И никто уж не дразнит, конечно. Чего уж тут дразнить. Вязальщиком быть совсем не плохо. Это всем стало ясно. Я смотрю в окно Я жду окончания урока. Смотрю со двора в окно класса. Мой папа стоит у доски, что–то пишет. Я вижу весь класс. Вон сидит толстый мальчишка. Я вижу, как он лезет в парту, берёт булку и суёт в рот. Правда, булка не очень большая, но как мог он её запихать всю в рот? Это очень меня удивило. Он даже не смотрит на папу. Он смотрит куда–то в сторону и всё жуёт и жуёт. Вон рыжий стучит крышкой парты. Он стучит не так, чтобы сильно, но а слышу стук… Вон скорчил рожу мальчишка, потом вдруг запел. Поёт он не очень громко, но я слышу, как он поёт: С моей родною конницей Связался я навек… А папа стоит к ним спиной. На доске что–то пишет. Он не слышит, наверное, ни стука, ни песни, не видит, как толстый ест булку… Мальчишка поёт всё громче: С моей родною конницей Связался я навек… Вот папа кончил писать. Он повернулся к классу. Убрал со лба волосы. Положил мел. Стук и пение прекратилось. Только толстый мальчишка жуёт. Он не может сжевать свою булку. Ещё бы! Правда, булка не очень большая, но сразу её не сжуёшь. — Вы поняли? — говорит папа. — Поняли! — кричит толстяк. Он почти что сжевал свою булку. Я не думаю, чтобы он понял. Он ведь ничего не слышал. Он совсем не смотрел на доску. — Все списали? — говорит папа. — Все! — кричит толстый мальчишка. Хотя он ничего не списал. Я же видел. — Запишите задание на дом. Папа диктует задание. Но записывают не все. Я же вижу, кто записывает, а кто не записывает. Я отхожу от окна. Мне не хочется, чтоб меня папа увидел. Не знаю сам почему. Сейчас будет звонок, папа выйдет. Я жду папу возле дверей. Я часто сюда прихожу. Жду здесь папу. И мы с ним идём домой. Правда, дом наш напротив школы. Но что ж из этого? Так веселей мне и папе. Скоро и я пойду в школу. Неужели и я точно так же не буду слушать учителя, а только буду стучать крышкой парты и вот так на уроке пихать булку в рот и петь песни? Нет, ни за что на свете! А вот и папа! Мы с ним обнимаемся. И вместе идём домой. Тыква в сундуке Вы видели мою тыкву? Не видели? Я её сам вырастил. И не где–нибудь, а у нас на балконе, в старом бабушкином сундуке. Насыпал я в сундук земли. Оторвал крышку. Посадил туда семена, и у меня тыква выросла. Я всем гостям тыкву показывал. Удивляются все и руками машут. Шутки ли, в сундуке тыква?! На выставку, говорят, её надо. В Москву. Пусть видят, какие у нас растут тыквы! Я этой тыквой очень гордился. Я глаз с неё не спускал. — Смотри, как выросла! — кричу маме. — Вчера она меньше была, замечаешь? Это мне казалось, как будто она за ночь выросла. Иногда мне наоборот казалось — как будто она меньше стала. Хотя этого быть никак не могло. Я всё мечтал о выставке. Как я повезу свою тыкву на выставку. Скажу: «Вот я вырастил тыкву! В сундуке!» Мне скажут: «Какая прелесть! Неужели она в сундуке росла? Такой тыквы у нас ещё не было! Давайте сюда вашу тыкву». Положат её на полочку, прибьют рядом дощечку. А на дощечке напишут: «Сундучная тыква», потому что она в сундуке росла. А рядом моя фамилия. Потому что я её вырастил. И, может быть, дадут премию. Я всё рассуждал о тыкве. Всё поливал её. И всё спрашивал папу и маму, правильно ли я ращу тыкву. Зато папа не мог о тыкве слышать. — Надоела мне, — говорит, — ваша тыква. Она меня просто с ума сведёт. Всё время только о ней разговоры Я прихожу с работы. Мне хочется отдохнуть, почитать… А ко мне лезут с этой тыквой!.. Я прошу оставить меня в покое! Он уходил в свою комнату и запирался на ключ. Со всеми я говорил о тыкве. Засыпал я с мыслями о тыкве. Просыпался с мыслями о тыкве. Снились мне сундуки и тыквы. Решил всё сосед Алька. — Что это? — спросил он. — Тыква? — Конечно, — сказал я, — а ты что думал? — Я думал, — сказал он, — что это орех. — Какой орех?! — возмутился я. — Какая же это тыква? — Он привёл меня на пришкольный участок. Вот там я увидел тыквы! Это были громадные тыквы. Десятки тыкв. — Сами вырастили, — сказал Алька. Стыдно мне было за свою тыкву. Но я сказал: — Моя тыква — сундучная. Я её в сундуке растил! Птичка Вышел я на перемене во двор. Погода чудесная. Ветра нет. Дождя нет. Снега нет. Только солнышко светит. Вдруг вижу, крадется куда–то кошка. Куда, думаю, кошка крадётся? Любопытно мне стало. И я осторожно за кошкой пошёл. Вдруг кошка — прыг! Гляжу, у неё в зубах птичка. Воробышек. Я хвать кошку за хвост и держу. «А ну, отдай птичку! — кричу. — Сейчас же отдай!» Отпустила кошка птичку — и бежать. Принёс я птичку в класс. Кусочек хвоста у неё оторван. Все окружили меня, кричат: — Глядите, птичка! Живая птичка! Учитель говорит: — Кошки птичек за горло хватают. А здесь повезло твоей птичке. Кошка ей только хвост повредила. Просят меня подержать дать. Но я её никому не дал. Птички не любят, когда их держат. Положил я птичку на подоконник. Обернулся, а птички нет. Ребята кричат: «Лови! Лови!» Улетела птичка. Но я не горевал. Ведь я спас её. А это самое главное. Коньки купили не напрасно Я не умел на коньках кататься. И они лежали на чердаке. И, наверное, ржавели. Я очень хотел научиться кататься. У нас во дворе все умеют кататься. Даже маленький Шурик умеет. Мне было стыдно выйти с коньками. Все смеяться будут. Пусть уж лучше коньки ржавеют! Однажды папа сказал мне: — Коньки я тебе купил напрасно! И это было справедливо. Я взял коньки, надел их и вышел во двор. Каток был полон. Кто–то смеялся. «Начинается!» — подумал я. Но ничего не начиналось. Меня пока не замечали. Я вышел на лёд и упал на спину. «Сейчас начнётся», — подумал я. С трудом поднялся. Мне было трудно стоять на льду. Я не двигался с места. Но самое удивительное было то, что никто, абсолютно никто не смеялся, не показывал на меня пальцем, а, наоборот, Маша Кошкина подбежала ко мне и сказала: — Дай руку! И хотя я упал ещё два раза, а всё равно был доволен. И я сказал Маше Кошкиной: — Спасибо, Маша! Ты научила меня кататься. А она сказала: — Ой, что ты, что ты, я только тебя держала за руку. В шкафу Перед уроком я в шкаф залез. Я хотел мяукнуть из шкафа. Подумают, кошка, а это я. Сидел в шкафу, ждал начала урока и не заметил сам, как уснул. Просыпаюсь — в классе тихо. Смотрю в щёлочку—никого нет. Толкнул дверь, а она закрыта. Значит, я весь урок проспал. Все домой ушли, и меня в шкафу заперли. Душно в шкафу и темно, как ночью. Мне стало страшно, я стал кричать: — Э–э-э! Я в шкафу! Помогите! Прислушался — тишина кругом. Я опять: — О! Товарищи! Я в шкафу сижу! Слышу чьи–то шаги. Идёт кто–то. — Кто здесь горланит? Я сразу узнал тётю Нюшу, уборщицу. Я обрадовался, кричу: — Тётя Нюша, я здесь! — Где ты, родименький? — В шкафу я! В шкафу! — Как же ты, милый, туда забрался? — Я в шкафу, бабуся! — Так уж слышу, что ты в шкафу. Так чего ты хочешь? — Меня заперли в шкаф. Ой, бабуся! Ушла тётя Нюша. Опять тишина. Наверное, за ключом ушла. Опять шаги. Слышу голос Пал Палыча. Пал Палыч — наш завуч… Пал Палыч постучал в шкаф пальцем. — Там нет никого, — сказал Пал Палыч. — Как же нет. Есть, — сказала тётя Нюша. — Ну где же он? — сказал Пал Палыч и постучал ещё раз по шкафу. Я испугался, что все уйдут, я останусь в шкафу, и изо всех сил крикнул: — Я здесь! — Кто ты? — спросил Пал Палыч. — Я… Цыпкин… — Зачем ты туда забрался, Цыпкин? — Меня заперли… Я не забрался… — Гм… Его заперли! А он не забрался! Видали? Какие волшебники в нашей школе! Они не забираются в шкаф, в то время как их запирают в шкафу. Чудес не бывает, слышишь, Цыпкин? — Слышу… — Ты давно там сидишь? — спросил Пал Палыч. — Не знаю… — Найдите ключ, — сказал Пал Палыч. — Быстро. Тётя Нюша пошла за ключом, а Пал Палыч остался. Он сел рядом на стул и стал ждать. Я видел сквозь щёлку его лицо. Он был очень сердитый. Он закурил и сказал: — Ну! Вот до чего доводит шалость! Ты мне честно скажи, почему ты в шкафу? Мне очень хотелось исчезнуть из шкафа. Откроют шкаф, а меня там нет. Как будто бы я там и не был. Меня спросят: «Ты был в шкафу?» Я скажу: «Не был». Мне скажут: «А кто там был?» Я скажу: «Не знаю». Но ведь так только в сказках бывает! Наверняка завтра маму вызовут… Ваш сын, скажут, в шкаф залез, все уроки там спал, и всё такое… Как будто мне тут удобно спать! Ноги ломит, спина болит. Одно мученье! Что было мне отвечать? Я молчал. — Ты живой там? — спросил Пал Палыч. — Живой… — Ну сиди, скоро откроют… — Я сижу… — Так… — сказал Пал Палыч. — Так ты ответишь мне, почему ты залез в этот шкаф? Я молчал. Вдруг я услышал голос директора. Он шёл по коридору: — Кто? Цыпкин? В шкафу? Почему? Мне опять захотелось исчезнуть. Директор спросил: — Цыпкин, ты? Я тяжело вздохнул. Я просто уже не мог отвечать. Тётя Нюша сказала: — Ключ унёс староста класса. — Взломайте дверь, — сказал директор. Я почувствовал, как ломают дверь, — шкаф затрясся, я стукнулся больно лбом. Я боялся, что шкаф упадёт, и заплакал. Руками упёрся в стенки шкафа, и, когда дверь поддалась и открылась, я продолжал точно так же стоять. — Ну, выходи, — сказал директор. — И объясни нам, что это значит. Я не двинулся с места. Мне было страшно. — Почему он стоит? — спросил директор. Меня вытащили из шкафа. Я всё время молчал. Я не знал, что сказать. Я хотел ведь только мяукнуть. Но как я сказал бы об этом… Секрет У нас от девчонок секреты. Мы ни за что на свете не доверяем им свои секреты. Они по всему свету могут разболтать любую тайну. Даже самую важную государственную тайну они могут разболтать. Хорошо, что им этого не доверяют! У нас, правда, нет таких важных секретов, откуда нам взять их! Так мы их сами придумали. У нас был такой секрет: мы зарыли в песок пару пулек и никому не сказали об этом. Был ещё секрет: мы собирали гвозди. Например, я собрал двадцать пять самых разных гвоздей, но кто знал об этом? Никто! Я никому не проболтался. Сами понимаете, как нам трудно приходилось! Через наши руки прошло столько секретов, что я даже не помню, сколько их было. И ни одна девчонка не узнала ничего. Они ходили и косились на нас, разные кривляки, и только о том и думали, чтобы выудить у нас наши тайны. Хотя они у нас ни разу ни о чём не спрашивали, но это ведь ничего не значит! До чего хитрые всё–таки! А вчера я хожу по двору с нашей тайной, с нашим новым замечательным секретом и вдруг вижу Ирку. Я прошёл мимо несколько раз, и она на меня покосилась. Я ещё походил по двору, а потом подошёл к ней и тихо вздохнул. Я нарочно несильно вздохнул, чтобы она не подумала, что я специально вздохнул. Я ещё раза два вздохнул, она опять только покосилась, и всё. Тогда я перестал вздыхать, раз никакого от этого толку нету, и говорю: — Если бы ты знала, что я знаю, ты бы прямо здесь, на месте, провалилась. Она опять покосилась на меня и говорит: — Не беспокойся, — отвечает, — не провалюсь, как бы ты сам не провалился. — А мне–то чего, — говорю, — проваливаться, мне–то нечего* проваливаться, раз я тайну знаю. — Тайну? — говорит, — какую тайну? Смотрит на меня и ждёт, когда я ей начну рассказывать про тайну. А я говорю: — Тайна есть тайна, и не для того она существует, чтобы каждому эту тайну разбалтывать. Она почему–то разозлилась и говорит: — Тогда уходи отсюда со своими тайнами! — Ха! — говорю, — вот ещё не хватало! Твой двор это, что ли? Мне прямо смешно даже стало. Вот ведь до чего докатились! Мы постояли, постояли, потом вижу — она снова косится. Я сделал вид, что уйти собрался. И говорю: — Ладно. Тайна при мне останется. — И усмехнулся так, чтобы она поняла, что это значит. Она голову даже ко мне не повернула и говорит: — Нету у тебя никакой тайны. Если у тебя какая–нибудь тайна была бы, ты бы давно уже рассказал, а раз ты не рассказываешь, — значит, ничего такого нету. Что, думаю, она такое говорит? Ерунду какую–то? Но, честно говоря, я немножко растерялся. И правда, ведь могут мне не поверить, что у меня есть какая–то тайна, раз, кроме меня, никто не знает о ней. У меня в голове здорово все перемешалось. Но я сделал вид, что у меня там ничего не перемешалось, и говорю: — Очень жалко, что тебе доверять нельзя. А то я бы тебе всё рассказал. Но ты можешь оказаться предательницей… И тут я вижу, она опять на меня одним глазом косится. Я говорю: — Дело тут не простое, ты это, надеюсь, прекрасно понимаешь, и обижаться по всякому поводу, я думаю, не стоит, тем более если бы это был не секрет, а какой–нибудь пустяк, и если бы я тебя знал получше… Говорил я долго и много. Почему–то у меня такое желание появилось — долго и много говорить. Когда я кончил, её рядом не было. Она плакала, прислонившись к стене. Её плечи дрожали. Я слышал всхлипыванья. Я сразу понял, что она ни за что на свете не может оказаться предательницей. Она как раз тот человек, которому спокойно можно всё доверить. Я это сразу понял. — Видишь ли… — сказал я, — если ты… дашь слово… и поклянёшься… И я ей рассказал весь секрет. На другой день меня били. Она разболтала всем… Но самое главное было не то, что Ирка оказалась предательницей, не то, что секрет был раскрыт, а то, что потом мы не могли придумать ни одного нового секрета, сколько мы ни старались. Мы играем в Антарктиду Мама куда–то ушла из дому. И мы остались одни. И нам стало скучно. Мы перевернули стол. Натянули на ножки стола одеяло. И получилась палатка. Словно мы в Антарктиде. Там, где сейчас наш папа. Мы с Витькой влезли в палатку. Мы были очень довольны, что вот мы с Витькой сидим в палатке, хотя и не в Антарктиде, но как будто бы в Антарктиде, и вокруг нас льды и ветер. Но нам надоело сидеть в палатке. Витька сказал: — Зимовщики не сидят так всё время в палатке. Они, наверное, что–нибудь делают. — Наверняка, — сказал я, — они ловят китов, тюленей и что–нибудь ещё делают. Конечно, они не сидят так всё время! Вдруг я увидел нашу кошку. Я закричал: — Вот тюлень! — Ура! — крикнул Витька. — Хватай его! — Он тоже увидел кошку. Кошка шла нам навстречу. Потом остановилась. Внимательно посмотрела на нас. И побежала обратно. Ей не хотелось быть тюленем. Она хотела быть кошкой. Я это сразу понял. Но что мы могли поделать! Мы ничего не могли поделать. Надо же нам ловить кого–то! Я побежал, споткнулся, упал, поднялся, но кошки уже нигде не было. — Она здесь! — орал Витька. — Беги сюда! Из–под кровати торчали Витькины ноги. Я полез под кровать. Там было темно и пыльно. Но кошки там не было. — Я вылезаю, — сказал я. — Здесь кошки нет. — Здесь она, — доказывал Витька. — Я видел, она побежала сюда. Я вылез весь пыльный и стал чихать. Витька всё под кроватью возился. — Она там, — твердил Витька. — Ну и пусть, — сказал я. — Я туда не полезу. Я целый час там сидел. С меня хватит. — Подумаешь! — сказал Витька. — А я?! Я больше тебя здесь лазаю. Наконец Витька тоже вылез. — Вот она! — крикнул я. Кошка сидела на кровати. Я чуть было её не схватил за хвост, но Витька толкнул меня, кошка прыг — и на шкаф! Попробуй её достань со шкафа! — Какой же это тюлень, — сказал я. — Тюлень разве может сидеть на шкафу? — Пусть это будет пингвин, — сказал Витька. —Как будто бы он сидит на льдине. Давай будем свистеть и кричать. Он тогда испугается. И со шкафа прыгнет. На этот раз мы пингвина схватим. Мы стали орать и свистеть что есть мочи. Я, правда, свистеть не умею. Свистел только Витька. Зато я орал во всё горло. Чуть не охрип. А пингвин будто не слышит. Очень хитрый пингвин. Притаился там и сидит. — Давай, — говорю, — в него что–нибудь кинем. Ну, хотя бы подушку кинем. Кинули мы на шкаф подушку. А кошка оттуда не прыгнула. Тогда мы на шкаф закинули ещё три подушки, мамино пальто, все мамины платья, папины лыжи, кастрюльку, папины и мамины домашние туфли, много книг и ещё много всего. А кошка оттуда не прыгнула. — Может быть, её нет на шкафу? — сказал я. — Там она, — сказал Витька. — Как же там, раз её там нет? — Не знаю! — говорит Витька. Витька принёс таз с водой и поставил его у шкафа. Если вздумает кошка со шкафа прыгать, пусть прямо в таз прыгает. Пингвины любят в воду нырять. Мы ещё кое–что покидали на шкаф. Подождали — не прыгнет ли? Потом подставили к шкафу стол, на стол стул, на стул чемодан и на шкаф полезли. А там кошки нет. Исчезла кошка. Неизвестно куда. Стал Витька со шкафа слезать и прямо в таз плюхнулся. Воду разлил по всей комнате. Тут мама входит. А за ней наша кошка. Она, видимо, в форточку прыгнула. Мама всплеснула руками и говорит: — Что здесь происходит? Витька так и остался в тазу сидеть. До того напугался. — До чего удивительно, — говорит мама, — что нельзя их оставить одних на минутку. Нужно же натворить такое! Нам, конечно, пришлось убирать всё самим. И даже пол мыть. А кошка важно ходила вокруг. И посматривала на нас с таким видом, как будто бы собиралась сказать: «Вот, будете знать, что я кошка. А не тюлень и не пингвин». Через месяц приехал наш папа. Он рассказал нам про Антарктиду, про смелых полярников, про их большую работу, и нам было очень смешно, что мы думали, будто зимовщики только и делают, что ловят там разных китов и тюленей… Но мы никому не сказали о том, что мы думали. Про металлолом Толик вёз по улице старую заржавленную кровать. А Маша везла старый заржавленный якорь. Они везут это в школу, поскольку — металлолом. Толик говорит: — В моей кровати весу больше, чем в твоём дурацком якоре. Значит, я больше тебя собрал. Маша говорит: — Это ещё неизвестно. Мой якорь весь полный, а кровать твоя надутая. Толик даже остановился. — Как это, то есть, надутая? — Очень просто; мой якорь сплошной, а кровать у тебя не сплошная. — А какая же у меня кровать? — говорит Толик. Маша тоже остановилась и говорит: — У тебя кровать надутая. — Глупости какие! — говорит Толик. — Как это может такое быть, что она мячик, что ли? — Она не мячик, — говорит Маша, — но тем не менее она надутая. Вот эти железки, они ведь внутри пустые. А якорь мой весь внутри полный. Он не надутый, если ты хочешь знать! — Дурацкий твой якорь! — говорит Толик. — Надутая твоя кровать! — говорит Маша. — С разбитого корабля твой якорь! — говорил Толик. В это время шла мимо старушка. Она несла в сумке бананы. Старушка с бананами говорит: — Положите вы на кровать этот якорь. И вместе всё это тащите. Но Толик сказал: — Это мой металлолом. И Маша сказала: — Это мой металлолом. — Ах, вот оно что! — сказала старушка. — Я этого и не знала. — И она ушла. А Толик с Машей сначала удивились, почему так сказала старушка, а потом удивились, почему они так сказали старушке, потому что неважно, чья это кровать и чей якорь. Потому что это для всех. И они так и сделали, как им сказала старушка с бананами. Как я всех обмануть хотел Мне про это рассказывать даже не хочется. Но я всё–таки расскажу. Все думали, я и вправду больной, а флюс у меня был ненастоящий. Это я промокашку под щеку подсунул, вот щека и раздулась. И вдобавок гримасу состроил — вот, мол, как зуб у меня болит! И мычу слегка; это я все нарочно сделал, чтоб урок не спросили. И Анна Петровна поверила мне. И ребята поверили. Все жалели меня, переживали. А я делал вид, что мне очень больно. Анна Петровна сказала: — Иди домой. Раз у тебя так зуб болит. Но мне домой совсем не хотелось. Языком промокашку во рту катаю и думаю: «Здорово обманул я всех!» Вдруг Танька Ведёркина как заорёт: — Ой, смотрите, флюс у него на другой стороне! Как тётя Фрося разрешила спор Заспорили во дворе ребята, кто больше всех загорел за лето. — Я больше всех загорел, — сказал Вова. — Нет, я, — сказал Петя. — У тебя уши белые, — сказал Вова. — Уши не в счёт, — сказал Петя, — я в шляпе ходил. — Нет, в счёт! Ты без ушей загорал, а я вместе с ушами! Значит, я больше всех загорел. Кого хочешь спроси. Спросили Лёшу. — Больше всех я загорел, — сказал Лёша. — Ты не загорелый, а грязный. — Сами вы грязные! — Кого хочешь спроси, каждый скажет: ты грязный. Спросили Алика. — Больше всех я загорел, — сказал Алик. А тётя Фрося сказала: — Какие вы все загорелые! И никто больше спорить не стал. Чего зря спорить! Кому что удивительно Танька ничему не удивляется. Она всегда говорит: «Вот уж не удивительно!» — даже если бывает и удивительно. Я вчера на глазах у всех перепрыгнул через такую лужу… Никто не мог перепрыгнуть, а я перепрыгнул! Все удивились, кроме Тани. — Подумаешь! Ну и что же? Вот уж не удивительно! Я всё старался её удивить. Но никак не мог удивить. Сколько я ни старался. Я из рогатки попал в воробышка. Научился ходить на руках, свистеть с одним пальцем во рту. Она всё это видела. Но не удивлялась. Я изо всех сил старался. Что я только не делал! Залезал на деревья, ходил без шапки зимой… Она все не удивлялась. А однажды я просто вышел с книжкой во двор. Сел на лавочку. И стал читать. Я даже не видел Таньку. А она говорит: — Удивительно! Вот не подумала бы! Он читает! Судьба одной коллекции Собирать, конечно, всё можно. Что хочешь, то и собирай. Хочешь, сначала собирай — потом не собирай. Хочешь, марки собирай, хочешь — спичечные коробки, хочешь — камни. Хочешь, собирай всё вместе — камни, марки, коробки и ещё что- нибудь в придачу. Это, как говорится, дело личное. Натаскай себе разных булыжников в комнату и живи в свое удовольствие! Если только мама позволит. Хотя камни бывают разные. Некоторые камни полезно собирать. Марки тоже полезны. Знакомишься с разными странами, королями, президентами; сталкиваешься, если можно так выразиться, с историей, географией. Полёзно собирать книги. Про книги и говорить нечего. Тут пользы — масса. Опять–таки если читать их. А если так, на полке стоят, пользы тоже немного. Одна девочка, Маша Мишкина, собирала фотографии артистов. Ничего в этом плохого безусловно нету. Но говорить о пользе тут тоже трудно. Ну какая тут может быть польза? Разве только сказать при случае: «А как же! Я этого артиста знаю. У меня есть его фотография». На это можно ответить: «Ну и что же?» На свете есть куда более полезные вещи, чем эти фотографии. И вот эта девочка Маша насобирала ужасно много фотографий артистов. Собирать уже вроде некуда — стены все в фотографиях, альбомы полные. Родители смотрят на это безобидное занятие и про себя думают: «Ну и слава богу, наша дочка занята делом». (Хотя никакого дела здесь безусловно нет.) Только иногда отец скажет: «Опять вокруг какие–то незнакомые лица». На это дочка ему отвечала: «Эх ты, папа! Как же ты их не знаешь?! Их каждый знает!» И отец даже немного конфузился после такого ответа. Он был занятой человек, директор какого–то крупного учреждения, и его не очень–то радовали эти фотографии. Поскольку они ему ни о чём не говорили. Но против он тоже не был. Он просто был безразличен. Только когда он уставал, эти фотографии его раздражали. Но это бывало редко. В основном, он был крепкий человек и почти не знал усталости. А Машина мама — наоборот, она даже радовалась, что у её дочки столько фотографий, гораздо больше, чем у других детей. А Маша видит такое дело — во всю знай старается. Большого успеха она достигла, меняя одни фото на другие. К примеру: «Вот вам такой артист, а вы мне дайте такого». Или: «Я вам двух этих, а вы мне двух тех». Она не очень–то хорошо знала фамилии артистов. Одних она, правда, видела в кино, а других и вовсе нигде не видела, но если ей говорили, что это именно артист, а не какая–нибудь другая личность, она моментально загоралась приобрести эту фотографию. Один мальчишка предложил ей несколько карточек своих старших братьев, уверяя её, что это артисты. И она за эти фотографии отдала ему несколько книг, в том числе «Моби Дик, или Поиски белого кита» и «Дикая собака динго, или Повесть о первой любви». Она методично писала письма в различные советские и иностранные журналы, с просьбой выслать ей фотографии артистов. Хотя каждому ясно, что журналы существуют не для этого. Своими письмами она отвлекала людей от работы, занимала их золотое время. Получая такое пустячное письмо, работник издательства разводил руками и, наверное, возмущался. Несмотря на то, что ни один журнал ей ничего не прислал, она насобирала столько этих фото, что можно удивляться. В итоге у неё появилось по нескольку одинаковых артистов: шесть одних, пятнадцать других, двадцать пять третьих. Это уж вроде совсем ни к чему. Но она не останавливалась. В любом деле трудно остановиться, если оно тебя захватывает. Хотя каждому ясно, что эта меняловка бессмысленна. А она за одной какой–то фотографией обегала весь город и даже собиралась просить отца, чтобы он взял её с собой в Москву, когда поедет в командировку. Отец как–то невнимательно отнёсся к этой просьбе, и она, может быть, именно из–за этой фотографии осталась на второй год. Она потратила уйму времени, чтобы достать её в своём родном городе. Для родителей это было полной неожиданностью, но они пока не понимали причины. Вскоре и родители увидели некоторую неприятную сторону этой коллекции. Самые любимые и ценные семейные фотографии: отец с матерью на фоне орла в Ессентуках, мать по горло в воде в Японском море, отец на лошади с шашкой в период гражданской войны, дед с георгиевским крестом, бабка с девятью детьми — все эти редчайшие семейные фотографии были выкинуты из альбома и неизвестно куда делись. На их месте появились совсем незнакомые отцу люди. У родителей даже слёзы появились на глазах. И они прямо спросили её, куда она дела семейные фотографии. А Маша, не понимая их расстройства, говорит: «Неужели вы не видите, что эти снимки гораздо ценнее ваших?» Тогда рассерженный отец хватает у неё этот альбом и кидает его в форточку. Во время полёта десятки фотографий выскакивают из альбома и летят по воздуху, кружась и перевёртываясь. Потом альбом приземляется во дворе, а за ним многочисленные фото. Маша всё это видит, и сердце у неё захватывает от такой ужасающей картины. Отец говорит: «Чтобы больше я не видел у себя этих незнакомых лиц!» Маша в слезах бежит во двор, но альбома там не находит. Только одна карточка, не очень популярного артиста, валялась на песке. А когда она возвратилась, рассерженный отец посрывал со стен ещё несколько фотографий. Но, как ни странно, это на неё не подействовало. Она не собиралась расставаться со своей коллекцией. Она продолжала её пополнять с ещё большим рвением. Альбомы с фотографиями и солидные пачки, перевязанные бечёвкой, она прятала в какие–то тайники, которые ни одна живая душа не могла бы найти, не говоря уже о родителях. Когда родители уходили, она бросалась к своим тайникам и пересчитывала, перекладывала свою ценность. Дел у неё по горло было, как видите. Отдохнуть ей было некогда. Всё время она узнавала, что существуют какие–то фото, которых она не имеет. Никакого конца видно не было. Хлопот у неё не убавилось, а наоборот, как бы это сказать, прибавилось. У неё вся жизнь как–то боком пошла. В кино она не ходила. В Театр юного зрителя не ходила. В зверинец не ходила. В музеи не ходила. Никуда она не ходила. На футбол и подавно не ходила. В школу тоже почти не ходила. Иногда появлялась, правда, но очень редко. Её взгляд устремлён был вдаль — пустой, странный взгляд. Там, вдали, ей, наверное, чудились какие–нибудь редкие фотографии артистов, которые она не успела приобрести… Мы не знаем, чем все это кончилось. Может быть, она приобрела ещё несколько экземпляров для своей коллекции… Но потеряла она гораздо больше. Удивительная профессия Как только погас у нас в комнате свет, к нам сейчас же стали стучать соседи. Они спрашивали: «Что такое?» Мы с мамой тоже пошли стучать к соседям и спрашивать: «Что такое?» Но никто ничего не знал, и все только спрашивали: «Что такое? Что случилось?» Только один дядя Яша сказал: — Ничего не случилось. Погас свет — и всё. Перегорели пробки. Все собрались на улице возле подъезда. — Вот ещё новость! — Как это так! — Никогда так не было! Все говорили, что дело не в пробке, а где–то в сети, а я спрашивал, где эта пробка и сеть, но мне никто не ответил. Дядя Яша пошёл звонить монтёрам, а все стали говорить, как погас свет. Тётя Нюша сказала: — Вы знаете, как только это случилось, моя кошка кинулась в кухню и съела там свежую рыбу. Тётя Женя сказала: — Вы слышите? Это кричит мой ребёнок. Он будет кричать, пока свет не зажгут. Тётя Ира сказала: — Не верится, что раньше жили без света. С какими–то свечками. С лампами, которые коптят. Жили в каком–то жалком мерцании. В каких–то потёмках. Наша бабушка сказала! — Как же, помню! Ещё как помню! И ламп–то у нас не было. Темень. Мрак. Ничего не видно. Бабушка наша жила при царе. До сих пор возмущается царским режимом. Как начнёт — не остановится. Но тут монтёры приехали. Я смотрю, как будут свет зажигать. Интересно ведь! Подъезжает к столбу машина. Вместо кузова круглый такой балкончик. В этот балкончик залез монтёр. И балкончик стал вверх подниматься. Монтёр добирается до проводов. И что–то там с проводами делает. И загорается свет во всём доме. Монтёр говорит: — Всё в порядке! Наша бабушка говорит: — Удивительная у вас профессия! Монтёр говорит: — Это дело простое… Тётя Ира говорит: — Замечательное ваше дело! Тётя Женя говорит: — Вы слышите? Мой ребёнок смеётся. Тётя Нюша говорит: — Зашли бы в гости. Я для вас свежей рыбы нажарю. Монтёр отвечает: — Я рыбу люблю. Но нас ждут в другом доме. И он уезжает в своей машине. Я смотрю вслед и думаю: «Вот бы мне ездить в такой машине! Я нёсся бы во весь дух по улицам. Я просил бы шофёра: «Скорей! скорей!» Мы обгоняли бы все машины. Даже, может быть, пожарную машину. И люди бы, глядя на нас, говорили: «Смотрите! Смотрите, монтёры едут! Удивительная у них профессия!» ТРУБАЧИ Подходящая вещь Я занимаюсь в столярном кружке. Очень мне нравится это дело. Недавно я стол смастерил. Только плохой стол вышел. Мы его с Вовкой сломали — стул сделали. И стул какой–то кривой получился. Не научились, наверное, стулья делать. Сломали стул — сколотили скамейку. И скамейка нам не понравилась. Тогда мы решили скворечню сделать. Тоже немало пришлось потрудиться; в конце концов получилась скворечня. — Ну что это за вещь? — говорят ребята. — Какая же это вещь? Повесили мы скворечню на дерево. Вскорости и скворец прилетел. Поселился в нашей скворечне. Раз скворец в ней живёт, — значит, вещь подходящая. Мы с Вовкой так думаем. Премия Оригинальные мы смастерили костюмы — ни у кого таких не будет! Я буду лошадью, а Вовка рыцарем. Только плохо, что он должен ездить на мне, а не я на нём. И все потому, что я чуть младше. Видите, что получается! Но ничего не поделаешь. Мы, правда, с ним договорились: он не будет на мне всё время ездить. Он немножко на мне поездит, а потом слезет и будет меня за собой водить, как лошадей за уздечку водят. И вот мы отправились на карнавал. Пришли в клуб в обычных костюмах, а потом переоделись и вышли в зал. То есть мы въехали. Я полз на четвереньках. А Вовка сидел на моей спине. Правда, Вовка мне помогал — по полу перебирал ногами. Но всё равно мне было нелегко. К тому же я ничего не видел. Я был в лошадиной масде. Я ничего совершенно не видел, хотя в маске и были дырки для глаз. Но они были где–то на лбу. Я полз в темноте. Натыкался на чьи–то ноги. Раза два налетал на колонну. Да что и говорить! Иногда я встряхивал головой, тогда маска съезжала, и я видел свет. Но на какой–то миг. А потом снова сплошная темень. Ведь не мог я всё время трясти головой! Я хоть на миг видел свет. Зато Вовка совсем ничего не видел. И всё меня спрашивал, что впереди. И просил ползти осторожнее. Я и так полз осторожно. Сам–то я ничего не видел. Откуда я мог знать, что там впереди! Кто–то ногой наступил мне на руку. Я сейчас же остановился. И отказался дальше ползти. Я сказал Вовке: — Хватит. Слезай. Вовке, наверное, понравилось ездить, и он не хотел слезать. Говорил, что ещё рано. Но всё же он слез, взял меня за уздечку, и я пополз дальше. Теперь мне уже было легче ползти, хотя я всё равно ничего не видел. Я предложил снять маски и взглянуть на карнавал, а потом надеть маски снова. Но Вовка сказал: — Тогда нас узнают. Я вздохнул и пополз дальше. — Наверное, весело здесь, — сказал я. —Только мы ничего не видим… Но Вовка шёл молча. Он твёрдо решил терпеть до конца. Получить первую премию. Мне стало больно коленкам. Я сказал: — Я сейчас сяду на пол. — Разве лошади могут сидеть? — сказал Вовка. — Ты с ума сошёл! Ты же лошадь! — Я не лощадь, — сказал я. — Ты сам лошадь. — Нет, ты лошадь, — ответил Вовка. — И ты знаешь прекрасно, что ты лошадь. Мы не получим премии! — Ну и пусть, — сказал я. — Мне надоело. — Не делай глупостей, — сказал Вовка. — Потерпи. Я подполз к стене, прислонился к ней и сел на пол. — Ты сидишь? —спросил Вовка. — Сижу, — сказал я. — Ну ладно уж, — согласился Вовка. — На полу ещё можно сидеть. Только смотри, не сядь на стул. Тогда всё пропало. Ты понял? Лошадь — и вдруг на стуле!.. Кругом гремела музыка, смеялись. Я спросил: — Скоро кончится? — Потерпи, — сказал Вовка, — наверное, скоро… Вовка тоже не выдержал. Сел на диван. Я сел рядом с ним. Потом Вовка заснул на диване. И я заснул тоже. Потом нас разбудили и дали нам премию. Разговор по телефону Надумали мы позвонить Анне Павловне, нашей учительнице. Не то чтобы нам нужно было позвонить, нам совсем не нужно было звонить, нам просто так захотелось поговорить по телефону с Анной Павловной, тем более что мы с Анной Павловной по телефону никогда не говорили. Мы влезли в будку–автомат вдвоём с Вовкой, и Вовка стал набирать номер, а я должен был говорить. Вот Вовка набрал номер, и я слышу в трубке голос Анны Павловны. Я растерялся и говорю: — Кто говорит? И Анна Павловна говорит: — Кто говорит? Я совсем растерялся и говорю: — Я говорю. Анна Павловна засмеялась в трубку и Опрашивает: — Это ты, Звёздочкин? — Значит, тоже Узнала меня. Я отвечаю: — Ага, это я, Звёздочкин! А Вовка меня в бок толкает и что–то советует. А я его рукой отстраняю — мол, не мешай разговаривать. Анна Павловна говорит: — Ну, я тебя слушаю, Звёздочкин. Я говорю: — И я вас тоже слушаю, Анна Павловна! Ох, и хорошо с лышно! Анна Павловна спрашивает: — Ты что–нибудь хочешь спросить у меня? Так ты спрашивай. Не стесняйся. Я кричу: — Я ничего не хочу спросить! Я с Вовкой! — Значит, Вова хочет спросить что–нибудь? — Не! Вовке нечего спрашивать. Он просто так стоит! — Зачем же вы тогда звоните? Тут я опять растерялся. И Вовку шёпотом спрашиваю: — Мы зачем звоним? А он пожимает плечами. И молчит. А я на Вовку смотрю и не знаю, что мне отвечать. Нельзя же мне говорить такое, что мы просто так звоним. И Анна Павловна тоже молчит и ждёт, что я отвечу. Вот ведь попал в положение! Вовке–то ничего, он стоит себе, а мне отвечать нужно! Я взял и дал Вовке трубку. Он тоже растерялся и на меня смотрит. Только рот раскрыл. И ни слова. Потом протягивает мне трубку, а из трубки гудки гудят. Я на него набросился: — Это ты, говорю, виноват! Нужно сразу было ответить, а ты молчал! А он только руками развёл. — Что бы я ответил? И действительно, отвечать было нечего. Раз мы низачем звонили. И я всё думал о том, что я завтра скажу Анне Павловне, когда она спросит, зачем я звонил. Да ещё Вовка спрашивает: — Что мы скажем? А я–то откуда знаю! Огурцы Мы с Вовкой сидим на брёвнах, беседуем и огурцы едим. Такие замечательные, свежие огурцы. Мы каждый год с ним сидим на брёвнах и едим огурцы. — Эх, — говорю, — как–то скучно летом. Сплошные каникулы и огурцы! — Мне каникулы нравятся, — говорит Вовка, — но не очень. Не очень–то и мне нравятся, а вот чтобы очень, так вовсе не нравятся. — Сплошное безделье. На то и лето! — Сплошное лето, вот именно! Вот так мы сидим с Вовкой на брёвнах и разговариваем. И едим свежие огурцы. И вдруг видим соседку Машу. Она что–то в земле копается. Непонятно зачем. Я ей кричу: — Что ты там делаешь? Она говорит: — Огурцы поливаю. Вовка вынул из кармана огурцы и говорит: — Вот. Пусть тоже растут на здоровье! И я вынул два огурца из кармана. И сказал то же самое, чтобы они на здоровье росли. — Эх, вы, — говорит Маша, — только есть можете! — В чём дело? — говорит Вовка. — Это вдруг почему, — говорю, — только есть можем? — Сразу видно, — говорит Маша. Я смотрю на Вовку, а Вовка смотрит на меня, и ни я, ни он, конечно, не видим, чтобы у нас что–нибудь было видно. Закопай свои тапочки, — смеётся Маша, —авось новые вырастут к осени. Две шапки Когда моя мама куда–нибудь отлучается, Вовка приходит ко мне, а когда его мама куда–нибудь отлучается, я к нему прихожу. И мы что–нибудь делаем. Один раз мы с ним сидим, в окно смотрим, а за окном дождь идёт. Я говорю: — Давай что–нибудь делать. А Вовка говорит: — Чего? — Что–нибудь будем делать, — говорю. — Давай, — говорит Вовка. — А чего будем делать? — Не знаю. — И я не знаю. Мы посидели, подумали, посмотрели, как дождь идёт, посмотрели, как люди ходят под дождём, но ничего не придумали. Очень сложно что–нибудь делать, когда делать нечего. Вдруг я как заору: — Придумал! — Чего придумал? — спрашивает Вовка. — Давай шапки стирать! — Какие шапки? Я весь шкаф перерыл, пока шапку нашёл. А Вовка смотрел и всё спрашивал: «Ты умеешь стирать? Ты умеешь стирать?» — Да чего тут уметь, — говорю. — Гляди! Меховая, лохматая! Кое–где, правда, потёрлась. Вокруг головы. А так почти новая шапка. Только сзади прореха. И спереди. И дыра сбоку. Не так чтоб большая дыра. Но заметно. Когда очень близко подходишь. А издалека не видно. Хоть целый день смотри. Скоро лето. Потом будет осень. А после зима. Постираем мы наши шапки. Зима подойдёт. И мы будем ходить в чистых шапках! — У меня ведь с собой нет шапки, — говорит Вовка. — А это что? — Это фуражка. — Сначала мою, — говорю, — постираем, а потом твою постираем. — Зачем мою стирать? Мою не надо стирать, — говорит Вовка. — Совершенно грязная шапка, — говорю. — Противно смотреть! На твоём месте я постыдился бы появляться в обществе в такой шапке. — Я ни в каком обществе не появляюсь, —говорит Вовка. — А на улице, по–твоему, удобно появляться? — Ну ладно, — говорит Вовка, — твою постираем, а потом мою постираем. Положил я шапку в корыто. Воды налил. Засучил рукава. Стал мылить шапку. Вовка мне помогал. Мы её по очереди мылили до тех пор, пока мыло всё не измылилось. Дальше стали её полоскать. Мы полоскали её, полоскали, а потом из корыта вынули и стали её мыть под краном. Чтоб всё мыло из шапки вышло. В корыте вода и так мыльная. Всё мыло обратно в шапку лезет. Мы её под краном, наверное, целый час мыли. Ухо одно оторвали. Кое–где мех общипали. И дыру сбоку расширили. А так здорово вымыли. Вся как есть чистая стала. Оставалось только сушить. Вдруг Вовка мне говорит: — Она, когда высохнет, на голову не полезет. Я здорово испугался, что она потом не полезет на мою голову, и говорю: — Что ж ты раньше мне не сказал? — Я только сейчас вспомнил. — Почему же ты раньше не вспомнил? — Не мог. Это не от меня зависит. — А от кого же это зависит? — От памяти. — Ну и память у тебя! — Память у меня неважная, это верно, — говорит он. Вот что значит память! Разве я бы стирал свою шапку, знай, что так всё получится? А он всё знал и забыл. Остаётся надеть шапку мокрой. Пусть сохнет на голове. Мы с Вовкой выжали шапку как следует, и я надел её, и мы пошли играть в шашки. Хотя мы выжимали шапку вовсю, воды в ней осталось много. Вода текла по лицу и за шиворот. Но я терпел. Другие люди в более тяжёлые условия попадают. И ничего. Выдерживают. Я спокойно играл с Вовкой в шашки, а шапку свою не снимал. Мы сыграли с ним несколько партий. Иногда я мотал головой, и брызги летели во все стороны. Подкладка линяла, и брызги были чернильные. Вовка ёжился и ругался. Вдруг мне пришла в голову мысль такая: «А вдруг, когда она высохнет, с головы не слезет?» Я даже вертеть головой перестал. Хотел Вовку спросить об этом, но мне как–то неудобно стало его обо всём спрашивать, как будто я сам ничего не знаю. Как будто бы он в жизни больше меня понимает. И я молча сидел и думал. Я думал о многом: о том, сколько времени будет сохнуть моя шапка, о том, как я буду спать в этой шапке, поскольку она сегодня не высохнет, о том, стирают ли шапки вообще, и если стирают, то неужели вот так сидят в мокрых шапках и ждут, когда они высохнут? Я вспоминал все шапки, какие мне приходилось видеть, представил многих людей в моём положении и почему–то стал сомневаться в том, что шапки вообще кто–нибудь стирает и сушит их таким образом. Я, например, вспомнил шапку папиного знакомого, директора театра, маминого знакомого, ученого… Или, может быть, есть особенные приспособления, этакие болванки, куда натягивают мокрую шапку и сушат её, может быть, посредством какой–нибудь электрической сушилки? Я представил себе целый ряд этих болванок, на которых торчат различные шапки, и мне стало очень тоскливо, будто я какая–нибудь болванка, а не Петя Ящиков, ученик первого класса… — Ну как, — спросил Вовка, — сохнет? — Неважно, — говорю, — сохнет. — И чего, — говорит, — тебе в голову пришло эту шапку стирать? — А тебе чего–нибудь в голову пришло? — говорю. — Мне ничего не пришло, — говорит Вовка. — Тогда нечего на других говорить, раз самому ничего в голову не пришло. Вдруг я вспомнил про Вовкину шапку. Я встал и сказал: — Вот что, Вовка, давай твою шапку стирать. — Ну нет, — говорит Вовка, — я свою шапку стирать не буду. — Как это так не будешь? — Моя шапка, — говорит Вовка, — хочу стираю, хочу не стираю. Я разозлился и говорю: — Я свою шапку стирал? — Стирал, — говорит Вовка. — И ты свою тоже стирай! — Нет, — говорит Вовка, — свою шапку стирать не буду. Мало ли что я хотел! Сейчас совсем другая ситуация. — Какая это ещё другая ситуация? Ишь–ты какой! При одной ситуации хочешь стирать, а при другой не хочешь? А я, по–твоему, при всех ситуациях должен стирать? —Схватил я его и держу. — Стирай, — говорю, — свою шапку! А он вырывается и орёт: — Не буду! Не буду! Тогда я его отпустил и говорю: — Это просто нечестно. Не по–товарищески. А он надевает свою нестираную шапку и уходит. И на прощание говорит: — Ты был мой лучший друг. Мне с тобой не хотелось бы ссориться. Но раз так, — я ухожу. До свидания, Петя! И он уходит. И даже хлопает дверью. А я остаюсь сидеть. В своей мокрой шапке. Ну, разве это товарищ? Какой же это товарищ! Нет, это не по–товарищески. Маленькие фантики Раньше Петя и Вова сутулились, не причёсывались, не так ложку держали, ходили чумазыми, съезжали по перилам, визжали на уроках, приносили в класс кошку, запирали её в шкаф, она оттуда мяукала, а они смеялись, хотя ничего смешного тут не было. Многие так и остались сутулыми. На всю свою жизнь. Многие так и остались визгливыми. До конца дней своих. Многие ложку всю жизнь не так держат. Многим почти что сто лет скоро будет, а всё ловят кошек, как маленькие. Таких, правда, не очень много. Но и не мало. Их, в общем, достаточно. Раз достаточно, — значит, хватит. Так Петя с Вовой решили. Они стали в игру играть. В обыкновенные фантики. Примерно так: — А ну, Петя, давай–ка мне фантик! Ты только что был сутулым. Или: — Вова, пойди вымой ухо. Оно у тебя все в земле. Давай фантик. Или: — Ну–ка, брось кошку и фантик давай! Или: — Ну–ка, иди сюда. Глянь–ка в зеркало. Видишь? — Я ничего не вижу, — говорит Петя. — Ты не видишь, что ты лохматый?! — Ага, теперь вижу, — говорит Петя. — Давай фантик, — говорит Вова. — Сколько? — Пять штук. — Много. — Тогда три. — Бери. Вот как всё просто и дружно! Тут одного фанта мало. Раз человек весь лохматый. Но пять фантов много. Тут нужно условие. Сколько за что фантов брать. За двойку не то что пять, десять фантов мало. А то и все одиннадцать. Иногда так бывает: — Ага, ты хотел побежать за кошкой, давай, давай фантик! Тут фантик не полагается. Мало ли что он хотел! Мало ли кто что хочет. Он не побежал. В чём же дело! Это уже не по правилам. Конечно, у них были споры. А как же! Без этого не бывает. Но они ни разу не дрались. У них мысли такой даже не было. Из–за каких–то фантиков! Спору нет — фантик не чудо. Но что–то такое особое. Простая цветная бумажка. И всё. Но не в этом дело. Ребята ложку держать стали правильно. Они умываться стали по пять раз в день. Они перестали сутулиться. Они кошек стали не замечать. Они визжать прекратили. Они перестали ходить лохматыми. Хотите верьте, хотите нет! У нас нет билетов Мы походили по парку, а потом стали смотреть, как прыгают с парашютной вышки. Некоторые не сразу прыгают, некоторые стоят до тех пор, пока их не столкнут, а некоторые, приземлившись, валятся. Мы смотрели и смеялись, но те, наверное, нас не слышали. Тогда мы протиснулись к входу, чтобы нас лучше слышали. Тут какая–то иностранная делегация шла прыгать. Человек сто. А может, меньше. Мы с ними и проскочили. Ловко мы проскочили, ничего не скажешь! Хорошо, когда без билетов проскочишь туда, где другие с билетами. Удачливые мы всё же люди, если на нас с этой стороны посмотреть! Поднялись мы наверх с иностранцами. Очень странная штука! Снизу вверх смотришь — одно. А сверху вниз — другое. Неловко мне как–то стало. Пусть, думаю, иностранцы прыгают. Им, должно быть, интересно в другой стране прыгнуть с парашютом. А нам в своей стране это вовсе не обязательно. Мы в любой день можем прыгнуть. Завтра. Или там послезавтра. Зачем же, думаю, нам прыгать, если у нас нет билетов. Пусть эти иностранцы прыгают со своими билетами. Тот, который ремни пристёгивает, говорит: — Давайте побыстрее, товарищи иностранцы. Я говорю: — Это мы иностранцы? Какие же мы иностранцы? Он говорит: — Мне всё равно, из какого вы государства. У нас тут один парашют на всех. Я говорю: — У нас билетов нету. А иностранцы говорят: — Есть, есть билеты. Я говорю: — Честное пионерское, у нас нет билетов. А иностранцы говорят: — Есть, есть. Сашка кричит: — Мы советские! Юрка кричит: — Мы свои! А иностранец говорит: — Есть, есть билеты. А мы кричим: — Нету билетов! Иностранцы говорят: — Внизу билеты. У нашего главного все билеты. Сашка говорит: — Никакого у нас главного нету. Мы все одинаковые. Это у них главный есть. А у нас нету. Тот, который ремни пристегивает, говорит: — Прыгать будете? Мы кричим: — Не будем! — Что же вы теперь будете вниз спускаться? И другим мешать, которые подымаются? Он здорово разозлился. Схватил Сашку и ремни ему пристёгивает. Пристегнул и говорит: — Ну, пошёл! — Куда пошёл? — спрашивает Сашка. Тут дядька его подтолкнул. Легонько так. Сашка сразу пошёл. То есть вниз, значит, прыгнул.. Летит и орёт. Даже стыдно за него стало. До чего всё–таки трус! Потом дядька хватает Юрку. Точно так же пристёгивает ему ремни. И тоже его вниз толкает. Юрка молчал. Только трясся. Я говорю: — Какое вы имеете право толкать нас? Кто вам позволил толкать людей? А он молча пристёгивает мне ремни. Я ему говорю: — Если вы меня толкнёте, я на вас жаловаться буду! В это время он меня и толкнул. Я, когда приземлился, упал. Сашка с Юркой меня успокаивают: — И мы тоже упали. — Перед иностранцами неудобно, — говорю. — Некрасиво получается, — говорит Сашка. — За их счёт прыгнули с нашей советской вышки. Мы купили билеты. Поднялись на вышку. И говорим: — Вот возьмите. А то нам перед иностранцами неудобно. Я стал объяснять. Что мы прыгать не будем. Что нам просто перед иностранцами неудобно. Но тут он опять на меня эти ремни накинул. Сашка с Юркой бежать хотели, но в это время как раз члены делегации поднимались. Короче говоря, мы опять внизу встретились. — Больше я туда не полезу, — сказал Сашка. — Перед иностранцами неудобно, — сказал я. — Да ну тебя с твоими иностранцами! — сказал Юрка. Беда Мы решили цветы посадить во дворе. Посадим мы во дворе цветы. Никому не скажем об этом. Пусть цветы постепенно растут. Когда они вырастут, все удивятся. Все скажут: «Цветы сами выросли». И людям польза, и нам приятно. Посадили мы семена. И ждём. Долго ждали. Вдруг показалось что–то. — Гляди, — кричит Вовка, — виднеется! Я не сразу заметил. — Где, где, — говорю, — где виднеется? — Вон, вон, — кричит Вовка, — вон! — Ой, и вправду виднеется! — Ой, не могу больше ждать! — кричит Вовка. Прошёл день. Прибегает Вовка весь бледный. Смотрит испуганно. И моргает. Он вообще всегда моргает. Но не так часто. — Беда, —говорит. — Где беда? — Вырос лук. — Какой лук? — Зелёный. Весь день мы печалились, хмурились. Только к вечеру нам стало лучше. Мы слегка успокоились. Всё же это беда не большая. Не самая страшная. Лук так лук. Ну и что же? Лук можно есть. А цветы? Цветы есть нельзя. Это каждый знает. Какая же это беда! Трубачи Я думал, играть на трубе — пустяк. Дуешь себе, а она играет. Но оказалось, это совсем не так. Однажды горнист на пляж ушёл, а мы с Вовкой его трубу взяли. Поиграем, думаем, две–три песни, а потом на место положим. Вовка спрашивает: — Ну, что сыграть? — Сыграй, — говорю, — про весёлый ветер. — Пожалуйста, — говорит, — у меня слух хороший. Вовка поднял трубу кверху и стал что есть мочи дуть. Но звука не получилось. — Наверное, — говорю, — ты слабо дуешь. — Да нет, — говорит, — я во всю силу дую. — И стал так дуть, что я думал, он лопнет. У него даже уши красные стали. — А ну, дай–ка мне, — говорю. Я тоже дул, дул, — никакого звука! — Ты прав, не дудит труба. — Может, мы не так дуем? — А как же ещё надо дуть? — Ну, как–нибудь по–другому. Попробовали мы ещё по разу. Всё зря. Не дудит труба. Тут как раз приходил Миша Зябликов. Дали ему подудеть. Может, он сможет. Миша дунул — тоже ни звука. Потом ещё появились ребята. Они тоже по очереди в трубу дули. А звука всё не было. Потом вдруг Коля дунул — звук вырвался. Слабый звук, но всё же. Мы загалдели. Пусть объяснит, — кричим, — как это вышло! …А он сам не знает. — Я, — говорит, — всё дул, дул, и вдруг — бац! — загудело! Сколько он после ни дул — всё впустую. Пришлось положить трубу на место. Испорченная труба — дело ясное. А вечером вдруг слышим звуки. Переливаются над лагерем, звенят. Это наш горнист Лёва играл на трубе. Просто чудо!..