Шрифт:
— Если б я остался, — сказал он Мими, — я, может, сумел бы помочь коммунистам.
Она усмехнулась:
— Им сейчас не особенно нужна помощь.
— Но через несколько месяцев она может понадобиться, как знать?
— В Малайе почти все на их стороне, — сказала она.
— Тогда, надеюсь, они победят. У них даже своя радиостанция есть, правда? Они пытались глушить нашу военную связь своим передатчиком. И мне приказали вчера засечь их станцию, чтобы самолеты нашли ее и разбомбили, но я не особенно точно это сделал. Даже совсем не точно, — улыбнулся он.
— Эта война тебя не касается, — сказала она. — Тебе надо уехать отсюда как можно скорее.
— Ну, как сказать. Меня против воли загнали в авиацию, а теперь хотят заставить воевать против коммунистов. Но я не такой дурак. Я уже кое-что узнал в жизни. Пусть сами воюют.
Она прикоснулась ногой к его ноге. Два китайца за соседним столиком прислушивались к тому, что он говорил. Потом они возобновили свой разговор, а он заказал еще виски.
— Ну так вот, — продолжал он, потратив еще один дневной заработок, — говорю тебе, я могу остаться в Малайе, если захочу.
Она смотрела на него в упор, и он знал, что теперь наконец-то он ее озадачил, а не она его и что она ждет от него каких-то действий, а не путаных рассуждений.
— Если я решу остаться в Малайе, мы могли бы пожениться.
— Ты не можешь жениться на мне. И никогда не мог бы, сам знаешь.
Виски, музыка, голоса, пестрый калейдоскоп красок н мучительное ощущение близости, оставляющее их двоих как бы в светящемся круге, ощущение, вызванное совершенно различным видением мира у них обоих (то, что для него черное, для нее белое, и наоборот), — все это хлынуло на него таким потоком, что он еще ниже пригнулся над столом, как бы стараясь защититься.
— Неправда! — закричал он. — Ей-богу, неправда, мне хочется этого больше всего на свете.
Тогда она напомнила ему то, о чем он никогда ей не говорил и о чем, как ему казалось, она не знала:
— Тебя в Англии ждут жена и ребенок. — Ее слова были до того неожиданны, что спасительная ложь не сразу пришла ему в голову. Он сидел и молчал, мрачно глядя на нее. — Ты думал, я не знаю! — Он был удивлен, что она с такой легкостью восприняла это предательство, за которое женщина из Рэдфорда, наверно, задушила бы его. — Я уже давно знаю об этом. Я танцевала как-то с одним солдатом из Кота-Либиса, и он все рассказал о тебе. Я думала, ты знаешь. А самому тебе никогда и в голову не пришло рассказать мне, что ты женат; наверно, жалел меня.
— Да, конечно.
Он слишком поспешно согласился с этим, чувствуя, что река веселья, огибающая их и текущая по залу, мелеет, вот-вот совсем иссякнет, и только оркестр, неутомимый, как машина, продолжал греметь. На лице Мими застыло выражение горя, он тоже чувствовал себя несчастным и кругом виноватым — не мог придержать язык или сказал бы по крайней мере что-нибудь другое и, воспользовавшись своими шестью билетиками, закружил бы ее в танце.
Он вытащил ее на середину зала, где пахло потом и виски, и они завертелись под рявканье джаза. Руки Мими легко касались его, словно она танцевала с ним первый раз. Он танцевал, как матрос, который никогда в жизни не учился этому, шагая неуклюже и невпопад. И все же они стали двигаться в такт, когда он медленно притянул ее к себе. Она вдруг прильнула к нему, словно какое-то видение испугало ее.
— Брайн, — запинаясь, проговорила она, — не уезжай, хорошо?
— Не уеду.
Они крепко прижались друг к другу, связанные самым темным и сокровенным, что было в них. Шум и музыка были забыты, остались в том мире, откуда они ушли, искусственные стандартные ритмы казались чуждыми и неуклюжими в сравнении с ритмической теплотой их объятия. Он чувствовал все изгибы ее тела, ее плечи и грудь»
— Я люблю тебя, — сказал он. — Мне кажется, что я прожил с тобой долгие годы, всю жизнь.
— Не говори так. Ведь еще не все кончено, правда? Он поцеловал ее в закрытые глаза.
— Отчего ты плачешь?
Отчаяние снова охватило его, камнем встало у него внутри, неизбежное и неотвязное, словно место для него там было приготовлено с рождения. Она нахмурилась, и губы ее скривились в некрасивую детскую гримаску, которую она пыталась скрыть. Шум и спиртные пары нарушили волшебство, и вот уже снова вернулись неожиданные, но такие обычные гудки машин и пароходов — оттуда, из другого мира, лежавшего где-то далеко от «Бостонских огней». И вдруг вошел Нотмэн, появился в рамке дальних дверей, и с ним какая-то девица, великолепная, словно черный цветок, и они стали пробираться к бару. Мими и Брайн снова стали танцевать, тесно прижавшись друг к другу.
— Ты закружишь меня, — сказала она. — Мне станет нехорошо.
— Потерпи до парома. Ты ведь едешь со мной?
— Ты же знаешь!
К концу танца они развеселились и остались посреди зала, ожидая нового.
— Ты похудел с тех пор, как мы познакомились, — сказала она. — Ребра так и торчат.
— Это ты виновата, ты как магнит, даже ребра тянутся к тебе.
— Сумасшедший, — улыбнулась она. — Так не бывает.
— Сумасшедший, — повторил он. — Я как слепой трехногий прусак.