Франсуаз подергала ручку, затем развернулась и с размаху вышибла дверь ногой.

— Фил скажет тебе спасибо, — пробормотал я, отряхивая от насевшей пыли пиджак.

Девушка взбежала по лестнице и принялась теребить ручку второй двери.

— Помоги мне, Майкл, — попросила она. — Открой.

— Ты у нас костолом, — заметил я, подходя к девушке сзади. — Если уж начала крушить особняк Фила — так продолжай.

Франсуаз быстро провела пальцами по поверхности двери, потом повернулась ко мне и глубоко вздохнула.

Затем ее серые стальные глаза изучающе пробежали по моему лицу.

— Я не могу войти, Майкл, — сказала она.

— Только не говори, что тебе вдруг понадобилось разрешение владельцев, — заметил я, отмахиваясь от большого любопытного паука, свисавшего на тонкой прозрачной ниточке.

Франсуаз встряхнула волосами.

— Ты не понимаешь, Майкл. Онне пустит меня. Как бы я ни стучала — эта дверь для меня всегда будет закрыта.

Тонкие длинные пальцы сомкнулись на моих ладонях.

— Но ты — ты можешь войти. Он тебя не боится. Думает, ты для него не опасен. Но как только переступишь порог, набросится на тебя и уничтожит.

— Да, — кивнул я. — Все равно, что в гости к твоей родне.

Девушка плавно ткнула меня двумя распрямленными пальцами. Затем снова стала серьезной.

— Посмотри мне в глаза. Не корчь рожи! Теперь ответь, что ты думаешь о Мэделайн.

— Истеричка, в концлагере семейного счастья, — пожал плечами я. — Когда жене становится скучно, она обычно заводит любовника. Но твоя подружка оказалась слишком глупа для этого. Сперва крепилась-крепилась, а там и крышу снесло.

Я положил ладонь на ручку, она легко подалась.

— Наверное, не в ту сторону поворачивала, Френки, — сказал я. — Это обычный чердак.

Боль пришла внезапно.

Уолдо Каннинг распрямился, и горячий воздух обжег его рот, распахнутый в беззвучном крике.

Люди шли к нему, они приближались. Они хотели отнять у него то, что принадлежало ему, и было спрятано глубоко в шкатулке. Старик и раньше чувствовал исходящую от них опасность, но только теперь ощутил, насколько она велика.

Страх накрыл его, парализуя волю и заставляя онеметь сухое дряхлое тело.

Но Мэделайн Ти'Айлинэль страдала в госпитале для душевнобольных, мучилась, привязанная к койке прочными эластичными ремнями — и это придавало Уолдо силы.

Боль принялась пульсировать в голове, обрушиваясь толчками агонии снова и снова.

Потом старик понял, что это хорошо. Значит, слабость спадает, скатывается, достигая только при сильном накате. Теперь он четко видел их.

Эльф открывает деревянную дверь, нога опускается на пыльный пол, поднимая легкие облачка пыли. Уолдо Каннинг чувствует биение его сердца, ощущает легкую пульсацию мозговых клеток.

Остроухий не верит.

Он не опасен.

Его будет очень просто убить.

Боль проходит.

— Я разочарован, Френки, — заметил я, протискиваясь между старомодным покосившимся комодом, стенки которого покрывал глубокий слой пыли, и чем-то, накрытым плотной материей. — Я ожидал увидеть горящие глаза или скелет, прикованный к стене.

— Не будь кретином, — прошипела она, входя в комнату.

Девушка замерла, ее изящно очерченные ноздри затрепетали.

— Неужели ты ничего не чувствуешь?

— Запах пыли, — пожал плечами я.

Снова стало тепло, солнечно и очень хорошо. Оставалось только решить, как эльф умрет.У Уолдо Каннинга не было прямой власти над остроухим, — тот ничего не оставил в украшенной резьбой шкатулке. Но детские голоса давали старику достаточно сил.

Он увидел свое отражение.

Его губы, покрытые глубокими трещинами, сморщились в улыбке.

Это было большое, старинное зеркало, врезанное в центральную дверцу комода. Уолдо Каннинг помнил те времена, когда такая мебель считалась модной, изысканной, и богатые эльфы стремились как можно скорее обзавестись ею.

Он, Уолдо, никогда не был богат.

А потом вычурные комоды старели, резные дверцы корчились, лак сползал, и их выбрасывали, сжигали, отправляли в подвалы и на чердаки.

Уолдо помнил, как это происходило, и уже тогда он был очень стар.

Большое зеркало оказалось надбитым с одной стороны, и старик наблюдал, как тонкие солнечные лучи играют на ослепительно ярком сколе. Он не смог бы разглядеть этого, окажись зеркало перед его наполовину ослепшими глазами — но сейчас, сидя на прогретой деревянной скамейке, Уолдо Каннинг видел все отчетливо.