Марси неуверенно улыбнулась, потом взяла свое пальто и ключи.

— Раз вы здесь, я могу попрощаться.

— Я провожу тебя до машины.

— Не стоит, Лаки, — откликнулась женщина, поспешно отворачиваясь. Незачем им выдавать ее слезы. — Я зайду позже — проведаю его. До свидания.

То, что было мокрым снегом в ста милях к западу, в восточном Техасе обернулось мерзким и хлестким от ветра дождем. Марси вела машину очень осторожно: капли дождя на ветровом стекле и ее собственные слезы делали дорогу почти невидимой.

Когда поздно вечером того же дня в дверь постучали, Чейз разразился долгими проклятиями. После того как его квартиру пропылесосили, вымыли, вычистили и обработали дезинфектантом, она наконец стала чистой, пустой и молчаливой. Оказавшись наедине с самим собой и неотступной болью в ребрах, он, блаженствуя, доедал обед.

Отзываться на стук не хотелось. Пришедший, кто бы он ни был, подумает, что Чейз спит, и уйдет. Однако в нем еще теплилась надежда, что это Лаки, тайком притащивший ему что-нибудь покрепче, чем чай или кофе. Чейз поднялся из-за стойки бара и босиком прошлепал к двери.

На пороге стояла Марси с букетом цветов. Он что-то не припоминал, чтобы она раньше ходила в джинсах. Оказалось, у нее длинные и стройные ноги.

Под коротким стеганым жакетом из джинсовой ткани виднелась футболка, украшенная брызгами металлизированной краски, футболка! — нечто весьма далекое от деловых костюмов, в которые она обычно одевалась.

И волосы распущены! Вместо аккуратно собранного пучка, который у нее был утром, по плечам женщины рассыпались локоны цвета темного пламени. Капли дождя на них переливались, как осколки бриллиантов, в ярком свете фонаря на крыльце. Ему не особенно нравились рыжие волосы, но волосы Марси казались сегодня вечером шелковистыми и красивыми.

Единственной знакомой деталью оказались очки: почти все годы в школе Зануда Джонс носила их не снимая. Теперь он вдруг припомнил, что два года назад, когда они снова встретились у него в кабинете в тот самый злополучный день, когда погибла Таня, Марси, по-видимому, была в контактных линзах.

— На улице холодновато, — сказала она.

— Ох, извини!

Шаркая, он посторонился, и она проскользнула в дом.

— Ты один?

— Слава Богу.

Закрыв дверь, он повернулся к ней. Глаза ее обеспокоенно забегали, и ему захотелось улыбнуться. Чтобы сделать матери приятное, он принял ванну, побрился и вымыл голову, но одеваться не стал и по-прежнему расхаживал в купальном халате.

Старая дева вроде Марси, наверное, не привыкла разговаривать с босыми, голоногими и гологрудыми мужиками, хотя она не утратила самообладания, когда он в больнице встал с кровати в одной только грудной повязке.

Однако больничная палата — это безопасное, некомпрометирующее окружение в отличие от квартиры вдовца. Чейз почувствовал ее неловкость и решил, что так ей и надо, раз она вперлась туда, куда не звали.

— Это тебе. — Марси протянула ему живописный букет.

— Цветы?

— Это что, роняет мужское достоинство? — раздраженно поинтересовалась она.

— Не в этом дело. Они напоминают мне о похоронах. — Он положил букет на кофейный столик, который Девон сегодня днем отполировала до зеркального блеска. — Спасибо за цветы, но я предпочел бы бутылку виски. Все равно какого сорта.

Она покачала головой.

— Пока ты принимаешь болеутоляющее — ни за что.

— Эти пилюли не снимают боль.

— Если у тебя такая сильная боль, то, может быть, следует вызвать «скорую помощь», чтобы тебя положили в больницу?

— Я вовсе не об этой боли, — пробормотал Чейз, отворачиваясь и направляясь к бару, где остался его обед. — Хочешь?

— Чили? — Она с отвращением уставилась в плошку с жирным мясом, тушенным по-техасски, с острым красным перцем. — А что случилось с куриной лапшой, которую приготовила тебе твоя мать?

— Я ел ее во время ленча, но второй раз за день она мне в глотку не полезет.

— Я захватила консервированное чили; думаю, через пару дней для тебя это будет самая подходящая пища. Но сейчас — вряд ли это то, что тебе нужно.

— Не нуди насчет того, что я ем.

Он опустился на табуретку и отправил в рот еще ложку. Подняв голову, кивнул на другую табуретку, приглашая ее сесть. Она сбросила жакет и села.

Очистив плошку до дна, он отодвинул ее в сторону. Марси тотчас отнесла ее в мойку и, тщательно вымыв, поставила рядом с кастрюлькой, в которой он грел мясо. Потом приблизилась к кофейному столику, взяла букет и поставила его в высокий стакан, который поместила на стойку бара прямо перед ним.

— Нет смысла обрекать цветы на преждевременную смерть только из-за того, что ты идиот, — сказала она, снова устраиваясь на табуретке.

Он нахально хмыкнул:

— Пропадаешь зазря, Марси. Из тебя вышла бы чудесная женушка. Ты такая… — Он замолчал и всмотрелся в нее попристальнее. — Что у тебя с глазами?