После шести вечера Андрей бывал свободен.

Свободное время он проводил с большой осторожностью.

Если куда-либо шел, — делал большие обходы. В более серьезных случаях менял направление два-три раза. Свидания назначал всегда в самых отдаленных частях города. Однако за последние дни на долю его «свободного» времени приходилось столько дел, что от этих предосторожностей поневоле пришлось отказаться.

Четыре раза в неделю он читал вечерние лекции. Одну — у кожевников, другую — у металлистов и две — просто на улице. Он брал под руки двух товарищей, и под видом прогулки они вели занятия.

«Диктатура или демократия… Империализм как последний этап капитализма… Детская болезнь левизны в коммунизме…»

По одну руку с ним шел Петр, по другую — Мартон.

Мартон — невысокий блондин с озабоченным, так не вяжущимся с его детским лицом, выражением больших голубых глаз. Его можно было встретить всюду, где только появлялись Андрей и его товарищи. Тимар видел его даже вместе с Иоганном Кош. Он носил огромные ботинки. В один такой ботинок легко могли поместиться обе его крохотные ножки без опасности нажить мозоли.

«…детская болезнь…»

— Вам, товарищ Тимар, все это, наверно, уже давно известно, и все-таки вам тоже не вредно несколько раз прогуляться со мною, чтобы поучиться, как нужно учить других.

— Пока вы говорили, мне все время казалось, что Ленин написал эту книгу, имея в виду наши ошибки.

— Вот в том-то и дело, — засмеялся Андрей. — Ленин критикует скандинавцев за левый уклон так, что даже южноафриканцы могут вынести из этого урок относительно своего правого уклона.

В этот вечер после долгого перерыва на бульварах вновь зажигались электрические фонари.

Вместо того чтобы итти домой ужинать, Андрей зашел к Вере.

— Надо было бы кое-что почитать, да нет охоты. Я получил две новых книги из Вены.

— Ты устал?

— Чорт его знает! Кажется, как будто и не устал, просто нет настроения. Уже третий день не могу как следует выспаться. Чорт побери! — вторично выругался Андрей, насилуя самого себя. Его язык с трудом произносил ругательства.

— Температуру мерил?

— Оставь!

Вера насильно заставила его поставить термометр.

— Вот видишь: тридцать восемь и семь. У тебя жар. Ты должен сейчас же лечь.

Андрей рассердился.

— Чорт подери! Именно теперь, когда у меня такая уйма дел! Завтра вечером — важное свидание.

— Как-нибудь обойдемся.

Вера проводила Андрея домой. К восьми утра она снова пришла к нему. Дверь открыла госпожа Томпа. Она страшно удивилась, услышав, что девушка в такую рань спрашивает ее сына.

— Андрей спит. Он болен.

— Знаю. Вечером я провожала его.

— Что вам угодно, барышня?

— Что мне угодно? Я хочу зайти к нему.

Госпожа Томпа недоумевающе посмотрела на девушку. «С виду как будто порядочная. Ничего не понимаю!» — подумала она.

— Сейчас спрошу Андрея, — сказала она вслух. — Как передать вашу фамилию, барышня?

— К чему такие церемонии? — и прежде чем госпожа Томпа успела что-либо сообразить, Вера стояла уже у дверей Андрея.

— Тут? — опросила она и, не ожидая ответа, постучала.

Госпожа Томпа ушла из дому, не заглянув к больному сыну. Она была в большом смущении. Она не знала, что и подумать, не знала, что предпринять, что сказать, если снова придется повстречаться с этой девушкой.

Вера командовала.

Послала за врачом и в аптеку, заказала обед из ресторана, писала письма, — Андрею оставалось лишь подписываться под ними. Вечером на звонок госпожи Томпа она открыла дверь.

— Ничего серьезного, — сказал она. — Легкий грипп.

— Да? Спасибо, — заикаясь, пролепетала госпожа Томпа.

Они стояли рядом в передней, освещенной слабой лампочкой.

Госпожа Томпа сняла шляпу и, стоя перед зеркалом, поправляла серебристые волосы.

— Разрешите спросить, барышня, чем мой сын заслужил с вашей стороны такую самоотверженную помощь? Вы коллеги?

— Я его жена, — тихо сказала Вера.

Госпожа Томпа отскочила.

Широко раскрытыми глазами уставилась она на эту светловолосую девушку, в которой — ничего не поделаешь! — даже ее материнские глаз не могли найти ничего предосудительного. Вера спокойно выдержала ее испытующий взгляд.

— Жар у него сейчас довольно сильный — тридцать восемь и девять, — сказала она. — Я останусь на ночь. Может быть, мадам, вы будете так добры дать мне что-нибудь для постели… Я лягу на пол.

— Д-да, конечно… Барышня, а… как разрешите вас звать?