И он весело расхохотался.

На рассвете Петр сел в поезд, и Мункач только-только просыпался, когда он уже шагал с вокзала по улице Зрини, направляясь на Главную площадь. Номер в гостинице «Звезда» был жарко натоплен. Петр наскоро умылся и вышел поглядеть город.

Снег уже стаял, было сыро. Улицы с грязными тротуарами были почти безлюдны. Петру встретились два-три крестьянина-украинца в тяжелых шубах, несколько евреев в лапсердаках, которые таинственно между собой шушукались, да военный патруль. Лавки были отперты, но казалось, будто люди сговорились ничего в этот день не покупать — народу нигде не было видно. Тем сильнее поразило Петра необычное оживление на площади перед ратушей: кучи галдящих, жестикулирующих евреев в лапсердаках и бархатных, отороченных мехом шапках.

— Что тут случилось? — спросил Петр у одного из евреев.

— Сто двенадцать, — взволнованно прошептал тот.

— Что такое?

— Верно, верно… Последнее событие из Цюриха… Доллар — сто двенадцать, фунт — пятьсот семнадцать…

Петр повернулся, чтобы уйти, но потом передумал, пересек площадь и свернул к железнодорожной насыпи. За полотном чернели поля, местами мелькали грязновато-серые пятна талого снега.

Между полотном и шоссе, меньше чем в получасе ходьбы, на одиноком холме виднелся замок: родовой замок Ракоци.

Жупан принял Петра в десять часов. Он ждал его.

— Мы уже все-все знаем, — заявил он с довольной улыбкой.

Жупан был коренастый, белобрысый, прилично одетый, подвижной человек. На вздернутом носу лепились очки в роговой оправе. Разговаривая с Петром, он большими серовато-зелеными глазами пытливо и несколько недоверчиво ощупывал его лицо и одежду. Петру он обрадовался как старому другу, — именно так он и выразился. И даже откровенно признался, что рад не столько приходу Петра, сколько тому, что тот социал-демократ.

— Пора, давно пора… Наконец-то примемся за работу. Я говорю: «примемся», мы примемся, потому что, да будет вам ведомо, мой молодой друг, я тоже социал-демократ. Да, да, социал-демократ с прежних еще времен. Доброкачественный, довоенный товар, хе-хе-хе! Вы, стало быть, хотите устроить митинг? Хорошо, очень хорошо. В будущее воскресенье? Превосходно! До митинга у нас, значит, еще целых одиннадцать дней?.. Чудесно! Можете быть спокойны, даром времени терять не буду, нет. Заранее могу обещать, что все служащие жупанского управления — пятьдесят два человека — да, все пятьдесят два вступят, как один, в социал-демократическую рабочую партию. Железный фонд, так сказать. Как вы должны быть счастливы, дорогой товарищ! Как не позавидовать нынешнему поколению! Все-то вы получаете готовеньким. Пятьдесят два человека сразу! Господи, подумать только, сколько нам в свое время приходилось работать, чтобы завербовать пятьдесят два человека!.. Прошу вас засвидетельствовать товарищу майору мое глубочайшее уважение. Передайте ему, что я все-все решительно сам подготовлю…

На улицах было людней. Чаще встречались офицеры.

После обеда Петр, как наказал ему Секереш, никуда из номера не выходил. В три часа к нему постучались.

— Войдите.

— Товарищ Ковач?

— Я.

— Меня зовут Миклош Лаката. Вас, товарищ, верно предупреждали…

Наружность вошедшего в точности соответствовала описаниям Секереша, но Петру показалось, что он где-то уже встречал его. И чем дольше вглядывался он в него, тем сильнее становилась эта уверенность. Посетитель тоже не сводил с него изумленного взгляда. Он колебался, но все же первый узнал Петра.

— Товарищ, — взволнованно воскликнул он, — не узнаете?

Тут Петр узнал русина-капрала, который за полгода перед тем сопровождал его и Анталфи из рима-сомбатской тюрьмы в кошицкую.

— Если бы ты тогда не надоумил нас выкинуть наши документы, — сказал он, пожимая Лакате руку, — не быть бы мне сейчас здесь.

— А другой товарищ, носастый, который в Москве бывал, где он теперь?

Петр в ответ пробурчал что-то невнятное. Лаката расспрашивать не стал. Участвуя в движении, он скоро научился тому, что подобные вопросы повторять нельзя.

Петр подробно посвятил его в планы Секереша.

— Об этом не раз уже говорилось, — сказал Лаката. — Я тогда уже высказывал опасения, что народ этого не поймет.

— Чего не поймет?

— Того, что раз социал-демократы были виновниками разрушения венгерской диктатуры, то как же мы теперь говорим: если хотите новой диктатуры, вступайте в социал-демократическую партию? Кому же это понять?

— Это единственная возможность проникнуть в массы и сорганизовать их, — повторил Петр аргумент Секереша.

— Может, оно и так, очень может быть. Но народ никогда не поймет, зачем нужно левое ухо чесать правой рукой. Наш народ понимает лишь простые слова. Бей его, — это он понимает. Грабь его, — тоже понятно. Но вот этого…

Петр стал развивать ему свои соображения, но ему никак не удалось убедить русина в том, что план Секереша — единственно возможный.

— Наш народ любит простые слова, — твердил Лаката.

Петр сообщил ему нужные инструкции, и Лаката обещал передать их куда следует.