Петр тщетно показывает знаками, что хочет войти — окно не открывается. Старуха что-то говорит. Слов не слышно, но, когда она по нескольку раз повторяет какое-нибудь слово, Петр читает его по движениям губ.

— Илава… Илава…

— Мой дядя?

Старуха кивает.

— За что?

— Большевик!

— Дядя? — удивляется Петр.

Утвердительный кивок.

Петр движением головы показывает, что хочет войти в дом.

— Нет, нет, — качает головой старушка.

— А мать? Где мать?

С большим трудом удается ему разобрать ответ:

— У Шолома Бляу.

— У шинкаря?

— Да.

В доме Шолома Бляу на улице Андраши ворота стоят настежь: со двора как раз выезжают два пивных фургона. Мостовая гудит под тяжелыми мохнатыми копытами огромных мекленбургских тяжеловозов. Когда ворота закрываются за вторым фургоном, Петр уже во дворе.

Бочки, пустая винная кадка, большая куча битого кирпича.

— Куда? — спрашивает его хромой старик, по виду извозчик.

Петр говорит, что ищет мать.

Старик безучастно глядит на него. Никакая мысль не оживляет его темных глаз с красными веками.

Петр повторяет вопрос, и старик, кивнув в ответ, уходит в дом. Петр остается один. Время идет. Внезапно Петром овладевает безотчетный детский страх. Он хватает кирпич и прижимает к себе как единственное надежное оружие. Наконец, опомнившись, отбрасывает его прочь.

— Петр!.. Петр!..

Маленькая сморщенная старушка рыдает у него на груди. Петр нежно обнимает ее; целует и взволнованно подыскивает слова.

«На двадцать лет постарела», думает он, и на глаза его навертываются слезы.

Старушка ломает руки, плачет и отворачивает голову, словно не решается взглянуть на сына.

На кухне Петр начинает рассказывать о себе: немного путаясь, говорит он о событиях минувшего года, о том, что делал, как жил, как теперь живет, — говорит, говорит и умолкает лишь тогда, когда замечает, что мать больше не слушает его.

— Забрали его жандармы, забрали… — бормочет старушка.

Петру начинает казаться, что сердце его бьется где-то в самом горле.

— Кого забрали? — спрашивает Петр.

— Господина Бляу, доброго господина Бляу. Пришли за ним ночью и забрали.

Петр растерянно глядит на нее. Появление прислуги, девочки лет двенадцати, выводит его из замешательства.

— Не узнаете? — спрашивает она.

Петр с удивлением смотрит на нее. Голубые глаза, коротенькая белокурая косичка, робкая улыбка на свежих губах. Петр ничего не может припомнить. Девочка что-то лепечет, вспоминает местечко Намень. Петр пожимает плечами и рассеянно глядит на ее покрасневшие от холода босые ноги. Чтобы положить конец ее объяснениям, он притворяется будто припомнил:

— Ну да, ну да… А правда, что господина Бляу забрали жандармы?

— Забрали, — испуганным шопотом отвечает девочка.

— Да за что же? — удивляется Петр.

— Он, говорят, работал на Хорти.

— А дядя мой тоже работал на Хорти?

— Нет, тот с Лениным переписывался. И с Бела Куном.

— Быть не может?!

Девочка ставит перед Петром тарелку супа. Петр машинально отправляет в рот ложку за ложкой.

Покончив с едой, он встает. Мать достает из кармана юбки большой клетчатый платок. Уголок платка завязан узлом. Трясущимися руками она развязывает узел и на прощанье сует в руку Петру бумажную крону.

— Давно арестовали дядю? — спрашивает Петр у девочки, вышедшей проводить его до ворот.

— Давно, осенью еще… Я тогда там служила. На него старший мастер донес, господин Петрушевич. Теперь господин Петрушевич в полиции работает.

— Так, так… А в доме кто живет?

— Легионеры.

«Да, и с этим покончено…» — думает Петр, когда за ним захлопываются ворота.

Он принялся бесцельно бродить по пустым улицам. За ним., шагах в двадцати, неотступно следовал человек с военной выправкой, во всем черном. Стоило Петру остановиться, останавливался и он, когда же Петр двигался дальше, тот тоже продолжал свой путь.

Петр направился на вокзал и стал там слоняться среди солдат. За два часа, оставшиеся до отхода поезда, у него четыре раза проверяли документы.

Когда он уже занес ногу на ступеньку вагона, сзади кто-то крепко ударил его по плечу.

— Обманул, значит, меня, — с горечью сказал Анталфи.

— Ах, поверь…

Петр подыскивал какое-нибудь объяснение.

— Принеси мой чемодан сюда, в третий класс, — приказал Анталфи носильщику и уселся рядом с Петром.

Они были одни в купе.