— А ваш список? — поинтересовался Анон. — Мне бы хотелось на него взглянуть…

— С удовольствием, — согласился Себ. — Но я вам говорил, в него внесены лишь известные мне жители деревни. То есть, он очень неполон. С другой стороны, так как все или почти все эти люди имеют твердое алиби, убийцей может быть кто-то из тех обитателей деревни, о чьем существовании мы до сих пор и не подозревали.

Заместитель королевского прокурора взял протянутый ему список. Впервые за время разговора он улыбнулся и прошептал:

— Это было бы очень грустно, Себ, для окончания придуманного вами романа о нынешних событиях.

— Конечно, — признал Себ. — Это было бы грустно.

— Боже всевышний, я скорблю и раскаиваюсь, что оскорбила Вас, не только потому, что потеряла надежду на спасение и заслужила муки ада…

Сквозь решетку исповедальни тихий голос с трудом доходил до слуха дремлющего кюре Рокюса.

— …но особенно потому, что Вы бесконечно добры и совершенны, и грех огорчает Вас. Я нижайше прошу прощения во имя Иисуса Христа…

В церкви царили тишина и безлюдье. Кюре Рокюс, устав от бессонных ночей, посвященных целиком молитве, прислонился затылком к деревянной стенке и воспользовался короткой передышкой. Слова покаяния мягко баюкали его.

— …и, моля о Вашем святом милосердии, я обещаю себе не оскорблять Вас больше, понести епитимью и лучше жить в будущем. Да будет так.

Кюре Рокюс перекрестился, шумно вздохнул, и приоткрыв глаза, приложив рожком руку к уху, склонился к лицу, маячившему в темноте светлым пятном.

— Слушаю вас, дитя мое.

Потом снова закрыл глаза, чтобы его взгляд не тревожил грешницу. Круглое лицо священника приняло обычное для него выражение снисходительности и сосредоточенности. Толстые пальцы, обвитые четками, были соединены на груди, он был готов все выслушать и все простить.

Он повторил:

— Слушаю вас, дитя мое.

Однако ничто не нарушало тишины, если не считать короткого учащенного дыхания по ту сторону решетки.

Удивленный священник вновь открыл глаза, и его взгляд встретился со взглядом грешницы. Никогда, подумалось ему, не видел он эти глаза так близко и такими большими.

— В чем дело, дитя мое? — прошептал он. — Вы совершили какой-то проступок?.. Вы должны верить в бесконечную милость божью…

— Отец мой, — пробормотал лихорадочный голос, изменившийся настолько, что кюре перестал узнавать его, — я та, кого они ищут…

— Та — кто?.. Объяснитесь яснее, дитя мое. Я плохо вас понимаю.

Установилась тишина, и коленопреклонненый силуэт у исповедальни показался вдруг еще более согбенным, словно собирался с силами.

— Отец мой, — наконец произнесла фигура, — я обвиняю себя в преждевременном окончании четырех человеческих жизней…

— Это было бы очень грустно, Себ, для окончания придуманного вами романа о нынешних событиях, — прошептал заместитель королевского прокурора, беря протянутый инспектором список.

А тот ответил:

— Конечно, это было бы очень грустно.

Но Анон даже не услышал его. Он внимательно просматривал составленный полицейским перечень фамилий.

— Я вижу здесь двадцать одно имя, — произнес он некоторое время спустя. — Понятно, Себ, что это ни в коей мере не результат отбора? Вы включили в него лишь имена узнанных вами в церкви людей?

— Именно так.

— Значит, я не должен заключать из него, что вы подозреваете людей вроде нотариуса Косса и его супруги, — их фамилии я вижу в списке?

— Вы знаете, господин Анон, я подозреваю всю деревню и в особенности женщин… Но, конечно же, нотариуса и его жену не больше, чем остальных. Скорее, меньше. Разве рядом с их фамилией нет крестика и цифр?

— Да, — подтвердил заместитель королевского прокурора. — Крестик и три цифры. Что это значит?

— Крестик, — пояснил Себ, — обозначает алиби. Количество цифр соответствует количеству алиби, а сами цифры означают убийства. Так, в случае семьи Косс вы видите: X 1, 3, 4. Соответственно, эта пара удовлетворительным образом объяснила мне, чем они занимались в те ночи, когда были совершены первое, третье и четвертое убийства. А, предоставив мне доказательства своей невиновности в этих трех преступлениях, они тем самым доказывают, что невиновны и в двух остальных.

— Почему?

— Но разве речь идет не о серии? В таком случае, признанный невиновным в одном убийстве в равной степени признается невиновным в других… Это, кстати, существенно облегчает дело: дайте мне два алиби, и я объявлю о невиновности!

— Два?.. Значит, одного недостаточно?

— Это зависит…

— Но от чего?

— Скажем, я настаиваю на двух из предосторожности, из кропотливости, из страха, что первое не выдержит более глубокой проверки.

— Пусть так, — согласился Анон. — Но вы что-то скрываете от меня, Себ.