Честно говоря, я не верю, что человечество ждет регресс. Думаю, что в решительный миг появится великий вождь, какого еще не было в истории, и выведет нас из тупика. Но для появления личности такого масштаба человечество должно пройти через горнило невиданных испытаний: мы должны впасть в такое глубокое отчаяние, что нам захочется наконец стать настоящими людьми. А это означает жить друг для друга в высшем религиозном значении этих слов: нам придется стать планетарными гражданами Земли, связанными между собой не страной, расой, классом, религией, профессией или идеологией, но простым биением сердца. До сих пор цивилизация была историей повторяющихся провалов. У нас были отдельные цивилизации, но не было одной — общей. Мы видели и читали, как возникали огромные города, представлявшие за недолгий срок своего существования расцвет одной культуры за другой; с их угасанием жизнь целого народа (или народов) чахла и умирала. Даже за краткий срок нашей жизни мы стали свидетелями тех смертельных ударов, которые были нанесены Вене, Праге, Копенгагену, Амстердаму, Будапешту, Парижу, Шанхаю, Санкт-Петербургу. Не исключено, что до конца жизни мы увидим и закат других городов: Москвы, Берлина, Токио, Рима, Лондона, Нью-Йорка, Афин. Однако теперь падение великих городов не означает обязательно конца очередной цивилизации. Напротив, есть основания верить, что только после исчезновения этих городов (а с ними и всего, что они олицетворяют) мы получим то, о чем мечтают люди, произнося слово «цивилизация».

Есть еще одно понятие, которое все чаще употребляется вместо старого, получившего дурную репутацию, и это понятие сообщества. Основное различие между этими символическими терминами заключается в том, что новый несет в себе идею всеобщности. Он заставляет предположить, что не может быть никакой практически осуществимой культурной программы, пока организация, олицетворяющая определенный идеал, не распространится по всему миру. Другими словами можно сказать, что человечество не способно по-настоящему двигаться вперед, пока каждый человек не станет рассматриваться как важный и незаменимый элемент более крупного организма. Тот факт, что все мы равны перед Богом, должен быть продемонстрирован на практике. Причина того кризиса, в котором мы сейчас пребываем и который повсеместно признан как принципиально новый и не имеющий аналогов в прошлом, коренится в том, что наши убеждения расходятся с жизненной практикой. Мы вынуждены признать, что в течение нескольких тысяч лет обманывали самих себя. Нужно либо привести наши убеждения в соответствие с нашими поступками, либо прекратить существование. Мы должны захотеть спастись все вместе — больше нельзя надеяться на спасение только через личную веру. Чтобы сделать этот шаг, весь мир должен быть вовлечен в происходящее. Пойми меня правильно, этот процесс еще не начался. Он может начаться (если это когда-нибудь случится), когда силы, противостоящие друг другу в настоящий момент, уничтожат друг друга. В нынешнем конфликте бороться не за что — пока не за что.

Наверное, это жестокая закономерность, но опыт вновь и вновь учит нас, что невинные из-за их неведения обречены погибнуть вместе с виновными. Миллионы людей обречены на гибель, даже не зная за что. Никто не может изменить этот непреложный закон. Но страдание, вызванное миллионами смертей, может породить осознание того, что можно жить иначе, и это открытие останется с живыми. Нам надо освободиться отложного убеждения, что творческий дух, лежащий в основе всех культур и цивилизаций, нуждается в том, чтобы его отстаивали силой. Дух никогда не защищают с помощью насилия. Люди пытаются защитить только то, что уже мертво; когда же кажется, что эти безнадежные попытки вот-вот достигнут цели, что сам дух жизни замурован, и похоже, что обеспечен статус-кво, тогда происходит то, что мы зовем революцией. Нынешняя война, как и все прочие войны, — всего лишь уродливое проявление болезни, которая до поры была скрытой. Это не бич божий, не результат дьявольских махинаций злых гениев человечества. Гитлер и Муссолини — простые инструменты в руках судьбы; я вижу в них не больше зла, чем в Черчилле, Рузвельте или в любом другом демократическом лидере. Мне кажется, никто не имеет права требовать от других, чтобы они принесли в жертву свои жизни. Мы в ужасе воздеваем руки, читая о жертвенных ритуалах ацтеков, и не видим ничего предосудительного в периодических жертвоприношениях миллионов жизней во имя отечества, Бога, демократии или цивилизации. Что же это за чудовищные вещи, во имя которых требуются столь ужасные жертвы? Кто предъявляет эти требования? Ни у кого нет смелости взять на себя за это ответственность; каждый с осуждением показывает пальцем на другого. Такое отношение само по себе — очевидное признание преступности войны. Мы оправдываем себя, говоря, что всего лишь защищаемся. С этой полуправдой на устах мы готовы совершить самые подлые преступления. Сначала мы снимаем с себя всякую вину, а затем с удвоенной силой предаемся насилию. До тех пор, пока ответственность за содеянное возлагается на врага, не имеет значения то, как поступаем мы. Именно так ведутся в наши дни войны — совсем не так (думаю, ты со мной согласишься), как в старые времена. Нас мучает совесть, но, как всегда бывает в таких случаях, это не меняет дела. Никто во время войны не бросает винтовку и не кричит: «Война — зло! Я отказываюсь сражаться дальше!» Сделай так — и на тебя наденут смирительную рубашку, или еще проще — выстрелят в затылок. Обрати внимание, что к любому другому виду безумия относятся снисходительно, но только не к этому. Этот вид помешательства зовется изменой. Однако в таком случае всех почитаемых человечеством святых (за исключением разве что Магомета) можно назвать предателями. Если копнуть еще глубже, то эти люди, прибавлю я, были также предателями по отношению ко всему роду человеческому. Все они, предтечи нового, высшего типа человека, твердо и последовательно выступали против существующего порядка. Отсюда в большинстве случаев их мученический конец — преимущественно на Западе.

Потому что, замечу мимоходом, в отсталой Индии, где давно властвуют англичане, просвещая и одновременно грабя народ, так вот в Индии (где триста миллионов человеческих душ ничего не просят от своих благодетелей, кроме свободы, которую у них отняли) на протяжении многих столетий существует правило: не мешать проповедовать и исповедовать любые религиозные учения. Думаю, это единственная страна в мире, где на самом деле действует свобода совести и где на практике применяется принцип непротивления. «Не противься злу», — учит Спаситель. Христиане редко (если вообще когда-нибудь) относились к этим словам серьезно. Но их надо понимать буквально и соблюдать неукоснительно. В них суть учения Христа.

Хочу для контраста привести заголовок из вечерней газеты: «Теперь никакого мира — Рузвельт». Кто такой Рузвельт, чтобы так говорить? Он что, специальный эмиссар Всевышнего? Разве в его власти приказывать нам убивать или не убивать? Весь мир ханжески запротестовал, когда Гитлер приказал своим приспешникам готовиться к войне. Когда же, открыто подготовившись к войне, он сдержал свое обещание и начал военные действия, наши здравомыслящие соотечественники с пеной у рта объявили такое его поведение черным предательством. А что сделали его противники? Они что, в доброте душевной отбросили оружие, сказав: «Нападайте, если хотите, мы не станем сопротивляться, потому что не верим, что зло можно победить злом»? Как ты думаешь, была бы возможна война, если бы угрозы Гитлера вызвали такой отклик? Неужели ты полагаешь, что немецкий народ настолько жаждет крови, что нападет на беззащитных людей? Даже если Гитлер действительно заявил в своей книге, что все те, у кого недостанет мужества защищаться, будут уничтожены, надо помнить, что он не собирался нападать на слабые европейские страны. Его врагами были те, кто в свое время поставил Германию на колени и, пользуясь силой, не давал ей с них подняться. Даже если бы у него хватило духу поработить слабых, то сильных точно не хватило бы, особенно если могущественные державы, продемонстрировав моральное превосходство, отказались бы вступить в борьбу. У него не достало бы мужества продолжать начатое, прояви его враги хоть толику благородства. В конце концов, ему противостояли далеко не альтруисты: люди, представлявшие на Мюнхенской конференции Англию и Францию, возможно, добропорядочные христиане (что бы это ни значило), но, уж конечно, не смелые и великодушные личности. Они скорее напоминали перепуганных, прошедших курс перевоспитания бандитов, приехавших на конференцию, только чтобы спасти что можно из награбленного — незаконно конфискованного в свое время. Они поговорили между собой по-своему, по-бандитски, пошли на взаимные компромиссы и уступки, пытаясь спасти лицо. Нас всех тогда заставили осознать, что Гитлер не джентльмен, как бы ни выглядел он в глазах своего народа. Он был не только примитивным, он был авторитарным. Возможно, он говорил дрожащим представителям демократических стран, что он не боится никого из них, что он продолжит их разоблачать, несмотря на их компромиссы и уступки. Я собираюсь вернуть то, что принадлежит мне по праву, — должно быть, заявил Гитлер, — и если не получу этого мирным путем, то добьюсь силой. И тогда противники, зная, что он не шутит, и зная также, что сами плохо подготовлены к войне, пошли на дальнейшие уступки и компромиссы, а тем временем спешно стали приводить в порядок дела. А на языке этих джентльменов «приводить в порядок дела» означает активно готовиться к войне. И по непонятной логике, готовясь отразить нападение, они по-джентльменски, за небольшую плату, уступили врагу столь необходимое самим оружие. Как ты хорошо знаешь, в последней войне такие джентльменские сделки осуществлялись даже в момент самых жарких сражений. Вот уж действительно джентльмены! Добропорядочные христиане! Даже сейчас, когда я пишу эти строки, мы по-прежнему продаем оружие русским и японцам, которое, нет никаких сомнений, будет использовано против наших союзников, а потом и против нас. Будучи джентльменами, они законодательно уладили этот вопрос прежде, чем транспортные перевозки прекратились.

«Отныне никакого мира!» — поступил приказ из Белого дома. А ведь война еще даже не объявлена! Находясь по эту сторону океана, на безопасном расстоянии и в гордом одиночестве, мы восклицаем: «Продолжайте в том же духе! Сначала военные действия, а разговоры о мире потом!» Говоря другими словами, до тех пор пока одна воюющая сторона не будет поставлена на колени, мы не допустим, чтобы такое кощунственное слово, как «мир», осквернило наши уста. Рузвельт, или Черчилль, или, если хотите, Гитлер против Христа. Вначале докажи, что ты силен, как горилла, а затем веди себя, как голубь, — такова их логика! Для меня все это — чистой воды бессмыслица. Если я горилла, то предпочитаю оставаться ею. Если голубь, то даже самые крепкие выражения не превратят меня в гориллу.

Люди самого разного характера и общественного положения составляют в совокупности наш большой и сложный цивилизованный мир. Я искренне верю, что большинство из них считает, что они против войны. Нельзя вменять им в вину это заблуждение. Их можно только пожалеть за такую неосведомленность. Если кто-то в этом сомневается, пусть вспомнит о Мюнхенском сговоре и о том безумном всплеске радости, какая охватила народы Европы, в том числе и Германию, при известии, что мир хоть на время сохранен и худшее не случилось. Кое-кто видел в этом признак трусости. Даже если допустить, что это так (в чем я сомневаюсь, потому что всего через несколько месяцев эти трусы проявляли на поле боя чудеса героизма), то все равно факт остается фактом: люди с большим энтузиазмом приветствуют мир, чем войну. Пусть Гитлер — кровожадное чудовище, каким его называют, однако немцы точно так же обожествляли его и в мирное время. Даже у этого воинственного народа его популярность не возросла, когда он напал на Европу. По иронии судьбы именно в демократических странах лидер становится популярнее с объявлением войны. На это часто ссылаются, когда хотят отметить единодушие граждан демократической нации. Парадоксально, но Линкольна гневно осуждали, когда он мирно проповедовал свои идеалы, и вознесли до небес, назвав «великим вождем», после того, как он вверг нацию в самую кровопролитную из всех выпавших на ее долю войн. Стоит заметить, что хотя Линкольна и назвали Великим Освободителем, на Юге его по-прежнему не считают героем. Нам так и не удалось убедить Юг в своей правоте — они просто подчинились силе. Что касается освобождения рабов (а мы делаем вид, что именно это было главной причиной войны между штатами), то достигнуто только одно: закабалили и белых. Мы вышли из Гражданской войны, утратив часть тех самых свобод, за которые боролись. Спасая союз штатов во имя интересов крупных промышленников Севера, мы обрекли наших белых братьев на еще большее рабство, чем знали наши чернокожие братья. В настоящее время никто не свободен, если у него нет больших денег или он не владеет орудиями труда. По меньшей мере 80% мировых запасов золота находится в нашей земле — в нашем Кентукки. Англии, чья империя занимает две трети земного шара, пришлось попросить Америку ссудить ей деньги для продолжения войны. И эти две великие нации, самые богатые в мире (но не по продукту на душу населения!), были вынуждены тянуть в виде налогов из бедных деньги, которые, потребуй бедняки их в мирное время у своего правительства на пищу и кров, вернулись бы в виде пуль.

Известно, что Первая мировая война обошлась ее участникам в двести пятьдесят миллиардов долларов. «Этой астрономической суммы, — говорит подсчитавший ее американский специалист (кстати, совсем не большевик), — хватило бы на то, чтобы построить дома стоимостью в две с половиной тысячи долларов каждый на пятиакровых участках по сто долларов за каждый акр. Такой дом мы могли бы обставить мебелью на тысячу долларов и вручить от него ключи каждой семье в России, Италии, Франции, Бельгии, Германии, Уэльсе, Шотландии, Ирландии, Англии, Австралии, Голландии и Соединенных Штатах». Что говорят милитаристы? Лучше потерять все, чем мы дорожим, но сохранить независимость и не сдаться врагу. Но что это за независимость, если ради нее человек жертвует самым необходимым? Кому нужна такая независимость? Тому, кто наверху, тому, кто будет жить в комфорте, даже если страна будет лежать в руинах? Я бы ничего не сказал, если бы люди, призывающие нас к войне, первыми пожертвовали бы всем, первыми хлебнули горя, вернувшись домой израненными и сломленными. И не возражал бы против армейской дисциплины, если бы офицеры первыми принимали огонь на себя. И тем более не возражал бы, веди генералы и адмиралы войну исключительно между собой. Я бы и не пикнул, если бы лидеры воюющих стран принесли себя в жертву. Мне также нечего сказать человеку, который добровольно идет сражаться за свою страну или за принципы, в которые верит. Такой человек — герой, или дурак, или и то и другое. Но я решительно протестую и никогда не признаю правильность того, что человека заставляют против его воли и совести приносить в жертву собственную жизнь ради дела, в которое он не верит. Пусть такой один на миллион — для меня это не важно, — он все равно должен быть защищен. Проверять, до какой степени этот человек искренен (что в наше время вменяется в обязанность офицерам-вербовщикам), на мой взгляд, не только глупо и бесполезно, но и подло. Очевидно, что чувство долга, которое предположительно должно присутствовать у всех добропорядочных граждан Республики, расценивается сейчас как крайне низкое, на него не могут положиться. Мы не решаемся спросить у каждого, готов он исполнить свой долг или нет. Ведь в большинстве случаев ответ будет: НЕТ! В вопросах долга те, кто стоят над нами и должны учить своим примером, показывают весьма плачевные результаты. Долг, служба, жертва — это слова, которыми дрессируют собак. Если бы наверху находились люди с развитым чувством долга, верные служаки, готовые, если надо, принести себя в жертву, тогда не приходилось бы требовать этих качеств от простых смертных. Но люди у власти обладают прямо противоположными свойствами: алчностью, трусостью, эгоизмом. Сейчас, когда их безопасность под угрозой, они щеголяют благородными словами и просто замучили ими простых людей. Что я буду делать, если нападут на мою мать? Прежде всего это мое личное дело, но что бы я ни делал, это не имеет никакого отношения к тому, пойду я на войну или нет. А где был ты, спрошу я у своего собеседника, когда моя мать голодала и не имела крыши над головой, когда ей нечем было накормить голодных детей, когда она умирала не в своей постели, а все потому, что у нее не было денег? Где был ты, когда в самом хлебе, который ей давали, отсутствовали жизненно важные вещества? Где был ты, когда ее выселили из квартиры и выбросили на улицу? Где был ты, когда ее, заявившую о своем праве на прожиточный минимум, полицейские избили дубинкой, применив еще и слезоточивый газ, и бросили в тюрьму, как преступницу? Можно продолжать и дальше ad nauseam*. Долг — замечательная вещь, когда исполняется молча и по доброй воле; когда же воры и мерзавцы требуют от нас, чтобы мы его исполнили, это отвратительно. Лично я скорее пойму человека, уклоняющегося от долга, чем тех, кто угрозами и силой заставляет его подчиниться. Мой долг касается только меня, к долгу соседа я отношения не имею. Нужно просто относиться к нему по-человечески, а не судить или чего-то требовать. Если я выполню свои обязанности должным образом — больше шансов, что и он выполнит свои. Правильной жизни лучше всего учить на примере. А постыднее всего, на мой взгляд, проповедовать подчинение долгу, а самому уклоняться от него.