После обмена тёплыми приветствиями и минутного обсуждения дальнейшей тактики «бойскауты» решили занять столик внутри бара и заказать по местной диковинке — большому стакану Kwak (8 % алк.), который, кстати говоря, только внутри и подавали.

Смысл процедуры заключалась в том, что стакан объёмом 1.44 литра, имевший вид полой стеклянной гантели, один конец которой был наглухо запаян, а другой — открыт алчущему рту, выносили заказчику в специальном креплении из дерева. (Сама по себе на горизонтальной поверхности «гантель» удержаться не могла).

В прошлом стаканы вместе с креплениями часто воровали, и официанты оказались вынужденными пойти на исключительную меру: у каждого заказывавшего большой Kwak они требовали по одной туфле.

Кирилл отдал официанту левый кроссовок, а Костя — правый сандаль, после чего две стеклянные «гантели» в креплениях были поставлены перед каждым. Обувной залог официант, как и полагается, препроводил в сетку, наподобие баскетбольной, только без дырки внизу, и поднял к самому потолку в центре зала при помощи верёвки и металлического ворота.

— Ну, что, за встречу и за твой переезд? — весело предложил Костя.

— Давай! Теперь мы соседи! — ответил Кирилл и осторожно поднял свою тяжёлую и неустойчивую «гантель».

Отпили по глотку, удовлетворённо вздохнули, и только Костя вознамерился что-то сказать, как в дверь ввалилась толпа немецкоговорящей молодёжи, судя по всему, студентов.

Два престарелых «бойскаута» в шортах, с пивными «гантелями» и с одной босой ногой каждый, сидевшие у окна неподалёку от входа и бывшие до этого единственными посетителями бара, вызвали у иностранцев бурю восторга. Когда к ним подошёл кельнер, и их зычный гогот наконец прекратился, у давно не видевших друг друга приятелей вновь появилась возможность для общения.

— Кирюх, я всё понимаю: дела, переезд, но хоть пару смс-ок коротеньких ты мог закинуть?

Упрёк был справедливым. Новоиспечённый житель Гента не давал о себе знать месяца три, а то и все четыре. В недавнем прошлом, когда он снимал квартиру в Лёвене, где получал второе высшее образование, приятели часто навещали друг друга.

По делу пивной филиации Кирилл был талантливым и перспективным учеником, а это в общении с Костей всегда служило гарантией надёжности человека, как товарища и как здравомыслящей, свободной личности в целом.

— Костян, ну, я же тебе говорил, что весной иду на диплом и вряд ли буду досягаем. Вот защитился в конце мая, можешь меня поздравить. А тут сразу хата в Генте обломилась — у русской семьи одной «по наследству» принял.

— Ладно, поздравляю — и с окончанием вуза, и с переездом!

Чокнулись ещё раз. Трём немецким подросткам — а всего студентов, включая девушек, было восемь — принесли по большому Kwak, в то время как остальные положились на вкус официанта и пили теперь что-то из оставшегося разливного списка.

Ритуал отъёма обуви сопровождался смехом и гортанными звуками, среди которых легко можно было уловить хорошо известные «фантастиш», «натюрлих» и «зеер гут».

— А ведь приедешь к ним в Германию, и чёрта с два ты вот так без напряга, на своём родном языке (да и вообще на каком-либо, кроме немецкого) чего-то эксклюзивного там закажешь.

— Верняк! Эти чудики — те ещё васюкинские шахматисты. Мы тут после выпуска мотались с группой в Ахен, и, если б не пара наших девок, которые по-немецки шпрехали, дальше «ein bier» у нас дело бы не пошло.

— Во-во!.. А, кстати, Кирюх, ты в нидерландском-то продвинулся хоть немного?

— Да так, децл. Язык чудной уж больно — сплошная матерщина! Я от одного только «хуе морхен» («доброе утро») полгода краснеть отучался. Листочек у них, видишь ли, «блядье»; святой Иов — «Синт-Йоб». Но особенно меня веселят отрицания: хочешь, например, сказать: «у меня нет ручки», говоришь: «я имею хрен ручка». И всё с этим вот «хреном» (пишется «geen» по-голландски), понимаешь?

Костя засмеялся.

— Открою тебе страшную тайну, мой друг! Русский мат привёз из Голландии Пётр Первый, вместе со словами типа «стул», «бот», «люк» и «шхуна». Просто голландцам любое серое и дождливое утро всегда было «добрым», а ему… короче, ты понимаешь.

— Сам придумал, или какой-нибудь васюкинский шахматист подсказал? — усмехнулся и чуть, было, не расплескал пиво у себя в «гантели», Кирилл.

— Эпос народный, дружище!

— Ну-ну. Скажи ещё: «революционное творчество масс»… Да, я ж совсем забыл, Костян, у меня для тебя презент! — Кирилл поднял свой целлофановый пакет и выудил оттуда потёртую общую тетрадь в клеёнчатой обложке серого цвета. — Вот!

— Что это? — недоумевающе спросил Костя и наугад открыл тетрадь посередине. От вида чистых, хоть и пожелтевших листов он ещё больше изумился. — Ты меня никак писчей бумагой решил снабжать?