Еще она думала о том, что ее собственная судьба сложилась все-таки удачно. В свои двадцать два года уже повидала мир, ее любили очаровательные мужчины, и некоторым она отвечала взаимностью. Правда, ни к кому не привязывалась надолго, но это не важно. Главное — быть счастливой, и она была ею много раз. Кроме того, следует особо отметить, она не бездельница, Господь наградил ее трудолюбием и кое в чем она добилась успеха. В игре на скрипке, например. Или в акварельной живописи. В прошлом году цикл ее пейзажей из серии «Лунный свет» выставлялся в престижной Венской галерее — разве не успех?

Анита поморщилась и перевернулась со спины на живот. Беда в том, что ни скрипку, ни живопись она по-настоящему не любила, хотя отдавалась занятиям со страстью, как сказал бы отец, достойной лучшего применения. До сих пор так и не решила, чему посвятить по-настоящему свою жизнь.

Бедный папочка, подумала она, как он там без нее? Ее отец, граф Иван Федорович Нестеров, потомок эмигрантов первой волны, остался в Варшаве, в своем собственном доме, на попечении Кшиси, и Анита очень скучала по нему. Все последние годы граф вел довольно однообразную, оседлую жизнь по причине сильнейших ревматических поражений суставов, и сейчас, во время весеннего обострения, она ни за что не бросила бы его одного, если бы он не настоял. Тебе, девочка, обязательно надо познакомиться со страной, куда мы скоро вернемся, сказал он, и это были не просто слова. Когда граф вспоминал о России, его глаза туманились, как от вина, а у Аниты отчего-то больно сжималось сердце.

С самого детства, сколько себя помнила, она слышала вокруг себя разговоры о покинутой родине, сопровождаемые мольбами и проклятиями, философскими рассуждениями и истериками, а то и громкими ссорами. Стоило двум-трем папиным друзьям усесться за стол, как рано или поздно разговор непременно сворачивал на эту тему: что там? как? спасется ли? В живой сопричастности этих большей частью пожилых людей всему, происходящему в России, она ощущала какую-то несуразность, какой-то душевный надрыв и не очень верила в их искренность. Истинная ностальгия, возможно, была свойственна их дедам и отцам, но уж никак не им, взращенным на другой почве и имеющим об утерянном русском рае почти исключительно книжные представления. Наверное, думала она, все их охи и ахи, угрозы и сочувственные восклицания и вообще зацикленность на матушке-Руси — всего лишь проявление какой-то наследственной аристократической болезни вроде подагры, только в области духа. Этакая затянувшаяся на многие десятилетия семейная истерия. И сама жизнь как бы подтверждала справедливость ее суждения. Когда пятнадцать лет назад в России словно прорвало плотину и на улицах крупных городов Европы, не говоря уж о модных курортах, громко зазвучала русская речь и повсюду замелькали энергичные, простоватые лица бывших соотечественников, мало кто из папиных друзей выказал готовность сломя голову лететь на родину, хотя, казалось бы, к этому больше не было никаких препятствий. Хуже того, никто, казалось, и не заметил благих перемен, о которых трубили все газеты. В застольях по-прежнему звучали охи и ахи, мольбы и проклятия, и вечные заунывные вопросы: когда же наконец? почему? за какие грехи?

Ее поездка была запланирована еще полгода назад, концертное турне организовал Станислав Ильич, ее официальный жених, и отказываться в последний момент было действительно грешно. Подумаешь, сезонное обострение, отмахивался отец. К твоему возвращению, малышка, я уже буду плясать… Конечно, ему очень хотелось сопровождать ее в первом большом путешествии на родину, но увы…

Анита рассталась с ним три недели назад, а чудилось, вечность миновала. Побывала в Петербурге, в Москве, в Киеве, и вот теперь неделя отдыха в Крыму — и домой. С горой впечатлений. Но не тех, на какие рассчитывал отец. У них в доме была прекрасная русская библиотека, но все — классика, эмигрантская литература, из советской литературы — ноль, кроме единственного романа Пастернака «Доктор Живаго», который она три раза перечитывала, до того он ее будоражил и манил. Но той России, которую год за годом старательно создавал в ее воображении отец и которую она сама дополняла книжными образами, не увидела и краешка. С первого дня, с аэропорта в Петербурге у нее возникло стойкое ощущение, что попала в страну, которая целиком собралась куда-то перекочевать, съехать с насиженных мест, как съезжают из дома, приговоренного к сносу, и напоследок торопливо, нервно распродает за бесценок все свое добро, нажитое веками.

К сожалению, ей не с кем было пооткровенничать. Станислав Ильич, как уславливались, дал ей полную свободу, и за все время лишь дважды появился на ее концертах с неизменным букетом пунцовых роз. В путешествии с ней рядом постоянно находилась только тетушка Софья Борисовна, импресарио и нянька, и вообще женщина на все про все, но с ней что-то обсуждать было невозможно. Софья Борисовна, которую Анита, кажется, знала от своего рождения, была так устроена, что говорить могла только сама. Еще Аниту сопровождали приставленные Станиславом Ильичом телохранители, белоголовые Гоша и Алексей, бывшие милицейские опера, которые вели себя так деликатно, что почти не попадались на глаза. Кстати, без этих утомительных концертов — два в Петербурге, два в Москве и один в Киеве — можно было вполне обойтись. Но Анита не хотела одалживаться у Станислава Ильича, а тут хоть какая-то отработка, впрочем, скорее всего, мифическая, устроенная благородным женихом специально для того, чтобы не страдало ее самолюбие. Больше денег, чем заработала, наверное, ушло на рекламу и афиши — наследница графского титула, восходящая звезда мировой сцены и прочие глупости. Хотя наследница — это верно. С детства все окружающие знали ее принцессой, но на самом деле она именно графинечка, как Наташа Ростова.

Анита опять перевернулась на спину, отметив, что час назад совершенно пустой берег постепенно заполнялся отдыхающими. Ладно, еще десять минут понежиться — и в отель. Сегодняшнее выступление в музыкальном центре Ялты ее не пугало: там, скорее всего, и публики не будет.

Станислав Ильич Желудев — вот темная сторона ее нынешней жизни. Полгода назад она дала согласие на брак, и они обручились, но до сих пор ей казалось, что все это понарошку. Отец не понуждал ее к этому союзу, как никогда ни к чему не понуждал, но и не отговаривал. Вообще как-то странно отмалчивался, будто будущее дочери его не касалось. Они хорошо понимала причину его неожиданной отстраненности, причина банальная — деньги. Чтобы содержать дом и вести мало-мальски приличный образ жизни, денег требовалось много, а граф Иван Федорович, дожив до седых волос, так и не научился их зарабатывать. Прежде строил какие-то планы, бурлил разными идеями, но после смерти любимой жены (матушка Аниты умерла внезапно, от кровоизлияния в мозг, когда девочке исполнилось четыре годика) разом как-то сник, будто из него выкачали половину крови. По инерции брал заказы у издательств в Париже и Цюрихе, кропал переводы с французского и немецкого на русский и польский (в основном научные труды), получая за это какие-то крохи, коих едва хватало на скудное пропитание. Жили тем, что дожимали наследственный капитал, но и он неумолимо таял. Анита как-то прикинула, что на ее образование отец потратил не меньше пятидесяти тысяч долларов. Колоссальная для них сумма.

Станислав Ильич появился в их доме, как луч света с Востока. Кто его представил, теперь уж и не вспомнишь, наверное, Иннокентий Воронцов, старый папин товарищ, сумевший быстро наладить тесные связи с новой Россией. Воронцов активно участвовал в воскрешении дворянского собрания в Москве, а также в таинственных финансовых сделках, о которых в доме Нестеровых за столом предпочитали не говорить. Анита, уже достаточно взрослая, читающая прессу, включая русскую, и без того понимала: все, что связано с большими деньгами, в России попахивает дерьмом.

Стареющий плейбой Станислав Ильич был как раз одним из тех, кто составил крупное состояние на российских бредовых реформах, по некоторым его собственным проговоркам, на нефтяном промысле и на спекуляциях с государственными облигациями. Среди его близких знакомых числились знаковые не только для России, но и для Запада имена — молодые реформаторы чикагского разлива Гайдар, Чубайс, Шлеерзон… При столь плебейской подоплеке у него были безупречные манеры аристократа минимум в десятом поколении, и еще он, безусловно, был образованным, остроумным человеком, много чего повидавшим, но ничуть не утомленным жизнью. В Аниту влюбился сразу, как только ее увидел, два года тупо, почти свирепо ухаживал, впрочем, никогда не выходя за рамки приличий.