Пройдясь по всем и вся и вдоволь насмеявшись, они поворачивались к Мириам. Ну а ты что скажешь? — как бы говорили их глаза, вслух это можно было и не произносить. Как он в постели, твой Бен?

Первый раз она ответила, что это личное дело. Но так просто от них не отделаешься. Ах, какие мы чувствительные! — съязвили подружки. И когда они в следующий раз встретились в ресторанчике, она придумала историю о том, что Бен натягивает на голову черный капюшон с прорезями для глаз, а ее привязывает к прутьям кровати. Потом она долгие месяцы стыдилась этой выдумки. На одной из следующих премьер или на открытии вернисажа она увидела, как подруги совсем иначе смотрят на Бена, как мысленно надевают ему на голову черный капюшон или — еще пострашнее — как им хочется, чтобы он привязал их к кровати.

И вот последние месяцы… Ну что тут рассказывать? Может, придумать что-нибудь? Действительность трудно втиснуть в рассказ.

Как она затаивала дыхание, когда Бен выключал наконец компьютер и забирался под одеяло рядом. Как все ее тело напряженно сопротивлялось присутствию другого, чужого тела, так близко — вот оно, лежащее в темноте возле нее, от него исходит тепло, но для нее это тепло уже ничего не значит.

— Может, сходим куда-нибудь, — предложил Бен. Его рука еще лежала на ее плече, едва касаясь его, словно он приподнял ее для уменьшения веса. — Только вдвоем. И без детей.

Вдвоем… Как-то это неладно. Вдвоем — неправильный поворот.

Она глубоко вздохнула.

— Может быть… — Только не смотреть ему прямо в глаза, опасно, вдруг взгляд выдаст все и сразу.

— Можно уйти прямо после премьеры, — продолжил он, прежде чем она успела открыть рот. — Давай поговорим с Симоном и Лаурой, может, они пустят нас в свой домик. Или съездим куда-нибудь еще. Скажем, в Брюссель или что-нибудь в этом роде…

— Я хочу раньше, — сказала она. — Я хочу прямо сейчас.

— Да, но премьера только через две недели.

Она знала, что до премьеры ему никак нельзя уехать. Ей почти удалось задуманное.

— Я бы хотела одна… А потом съездим вместе.

На долгое время воцарилась тишина. Он уже снял руку с ее плеча. Краем глаза она наблюдала, как он сначала запустил пятерню в волосы, потом почесал голову.

— Я должна уехать сейчас.

Вообще-то после все прошло довольно гладко. Мириам уедет в следующую пятницу, через неделю с небольшим, в воскресенье вернется домой, так что вполне успеет к вечеру того же дня на премьеру. Бен осторожно поинтересовался, куда она собирается. Ему казалось, в домике Симона и Лауры ей будет одиноко среди бесконечных полей. Брюссель с его магазинами и оживленными улицами, наверное, все-таки лучше.

— Пока не знаю, — оборвала его Мириам.

Позднее она не могла припомнить, пришла ли ей в голову идея с Южной Испанией до метания тарелок с макаронами или же одновременно со словами «Я должна уехать сейчас». Анабел, ее преподавательница испанского, была родом из Севильи. Во время одного из первых уроков дома у Анабел разговор зашел о Санлукар-де-Баррамеда. Анабел рассказала, что, когда была маленькой, они всей семьей снимали домик в этом сонном курортном местечке к северо-западу от Кадиса, куда приезжали почти исключительно испанцы. Она рассказала о постоянных сильных ветрах, гуляющих на бескрайних и пустынных пляжах, а также о свете… Коста-де-ла-Лус — так назывались те места. Берег Света.

Бен предложил отвезти ее в Схипхол, но она сумела отговорить его:

— Не надо проводов. Меня не будет всего лишь неделю. Туда и обратно.

В то утро она, как всегда, приготовила бутерброды для детей. Потом отвезла их в школу. Когда подошли к классу, Алекс заартачился и, убедившись, что никто на него не смотрит, едва коснулся губами ее щеки, а вот Сара так и повисла на ней — крепко обхватила руками ногу Мириам, словно никогда больше ее не отпустит.

— Да я всего на несколько дней, — прошептала на ушко дочери Мириам. — Мы будем звонить друг другу каждый день.

Она не решилась посмотреть Саре в глаза и, только выйдя на улицу, достала из сумочки бумажный носовой платок.

Бену надо было на закрытый просмотр, и это значительно облегчило процедуру отъезда. Сначала она хотела поехать в аэропорт на поезде, но в последний момент все же вызвала такси.

Шофер пытался завязать с ней разговор. Она конечно же отвечала — даже более обстоятельно и вежливо, нежели предполагала, — но мыслями была в зале отлета, у стойки регистрации.

По-настоящему чувство облегчения пришло, когда она оказалась в зоне беспошлинной торговли. Сперва долго листала всякие журналы, наконец решила взять все скопом, потому что поблизости не было никого, кто бы прокомментировал эту покупку. Она с трудом дотащила до своего кресла в салоне тяжеленный пластиковый пакет с нидерландскими, английскими и американскими изданиями «Эль», «Мари-Клер», «Космополитен», «Гламур», «Ин стайл», «Аллюр», «Ши ред», «Ив» и «Хэлло!». Чувство свободы еще усилилось, когда самолет поднялся над облаками. К обеду она заказала бутылочку красного вина и принялась изучать журналы. Их было так много, что ею овладела навязчивая идея до посадки непременно хотя бы пролистать их все — дурацкое поручение, навязчивая обязанность перед кем-то или чем-то, казалось присутствовавшим в самолете. На промежуточной остановке в Барселоне по пути в Херес-де-ла-Фронтера она бросила в кресле всю эту кучу журналов.

В Чипионе она припарковала «СЕАТ» на полупустой стоянке возле гавани. Прежде чем выйти из машины, посмотрелась в зеркало заднего вида. Увидела свое лицо, но отражение не соответствовало ее ожиданиям, вернее, с таким лицом не захочешь появиться на съемочной площадке американского художественного фильма. Откуда столько морщин и полосок, будто она долгое время провела на солнце без защитного крема? Казалось, под кожей щек скопилось чересчур много воздуха, а в темно-синих мешках под воспаленными, красными глазами заметны фиолетовые прожилки, веером разбегавшиеся в разные стороны.