Двор небезосновательно сетовал в тот период на «неизлечимую манию», заставлявшую Мирабо искать популярности; эта «мания» была не только природной наклонностью трибуна; она происходила прежде всего из недостатка доверия со стороны двора: записки Мирабо читали, но никогда не следовали советам, которые в них содержались.

Под натиском народа правительство было переформировано; прежний его состав рассыпался; уже 28 октября Ла Люзерн передал пост военно-морского министра Кларе де Флерье. В последних числах ноября адвокат Дюпор-Дютертр получил печати из рук Шампьона де Сисе; Дюпортайль сменил Латур дю Пена на посту военного министра; бывший соратник Неккера Вальдек де Лессар возглавил департамент финансов; в конце декабря он взял на себя еще и заботу о владениях короля, когда Сен-При также ушел в отставку.

Новые назначения, расставившие на самые высокие посты людей второго плана, как будто были продиктованы Лафайетом; Дюпор-Дютертр был другом Ламетов и в этом качестве пользовался определенной популярностью.

От прежнего состава уцелел один-единственный министр — старый и упорный противник Мирабо, граф де Монморен-Сент-Эрем, заправлявший иностранными делами. Каким образом этот убежденный роялист очутился в милости у народа? Утверждали, что дочь министра Полина де Бомон, нежная возлюбленная, которую Шатобриан похоронит в Сен-Луи-де-Франсе, была тогда любовницей Барнава. Хотя это и не доказано, в этом нет ничего невозможного.

Мирабо держался в стороне от нового правительства; как никогда, он делал ставку на свою популярность; так же часто, как в Национальном собрании, его видели в клубе якобинцев, председателем которого он был избран 30 ноября.

Кто из этой передовой фракции мог заподозрить, что вечером 5 декабря, после бурного заседания клуба, на котором Ламет выставлял напоказ свою руку на перевязи, а Робеспьер дискутировал с Мирабо, последний отправился не домой, а на тайную встречу, которую ему назначил министр иностранных дел?

В последних числах ноября Ламарк принял двух посланцев Монморена — Дюкенуа, депутата от Бар-ле-Дюка, талантливого адвоката, связанного с Мирабо, и лейтенанта уголовной полиции Омера Талона, следователя по делу Фавра. Оба сообщили, что Монморен желает «создать коалицию с Мирабо» и что этот план держится в тайне от Лафайета.

Всё это было настолько невероятно, что Ламарк почуял ловушку; вместо того чтобы предупредить своего друга, он попросил о встрече с королевой. Он знал, что та не доверяет Монморену, считая его человеком Лафайета. Мария-Антуанетта снеслась с Мерси-Аржанто, который дал добро на союз.

Поставленный в известность, Мирабо стал ломаться; он презирал Талона и держал зло на Монморена. Однако, поскольку король тайно дал свое согласие, а Монморен дважды попросил о встрече, Мирабо согласился и, выйдя в ночь с 5 на 6 декабря 1790 года из клуба якобинцев, отправился к министру.

Об этой встрече известно лишь из одного документа — сорок шестой «записки для двора».

Было десять часов вечера; Монморен только что отпустил Барнава и Мену, как раз вовремя, чтобы они не столкнулись с Мирабо. Тот вошел в кабинет министра, так долго его угнетавшего своим высокомерием.

— Я призвал вас, — начал Монморен, — чтобы совершить акт доверия; прежде всего я должен его заслужить; стало быть, мне следует отмести все подозрения, которые могут заставить вас занять оборонительную позицию. Первое, что я обязан вам сообщить, это что Лафайет не имеет никакого отношения к данному делу; но я не ограничусь словами, я хочу вам это доказать, а для того мне нужно лишь сообщить вам настоящую позицию Лафайета. Вы к нему непримиримы. Он вас обманул, но кого он не обманул точно так же, намеренно или по незнанию, сам того не желая? Вы считаете этого человека честолюбцем? Для него нет других почестей, кроме восхвалений. Жаждущим власти? Он ищет более ее видимости, нежели реальности. Верным дружбе? Он любит лишь себя и ради себя. Как же он не обманул бы вас при таком характере?

Такое вступление произвело сильное впечатление на Мирабо — оно отвечало его тайным желаниям; поэтому он с удвоенным вниманием стал слушать откровения министра.

— Хотите ли вы узнать о влиянии Лафайета? — продолжал Монморен. — Он имеет влияние на двор, но только запугиванием; а на правительство, на кабинет, на Совет — никакого. И никогда не имел, ибо всё, что он знал, он знал от меня.

Перейдя к подробностям, Монморен заявил, что устал видеть, как бездарный Лафайет играет за кулисами роль первого министра, для которой у него нет способностей, и уничтожает королевскую власть, хотя как будто согласился ее защищать.

Складывалось такое впечатление, что Монморен ознакомился с «записками для двора» и наконец собрался дать их автору роль, соответствующую его достоинствам; он перешел к публичному покаянию:

— Я обязан дать вам второе объяснение. Вы, конечно, спросите, почему, поддерживая с вами в прошлом самые близкие отношения и признавая вас наибольшим талантом в Собрании, я так долго медлил, прежде чем сблизиться с вами. Так вот, судите сами о моей искренности: сначала я был тесно связан с господином Неккером, а господин Неккер совершенно вас отвергал; это первое препятствие показалось мне непреодолимым. Затем лица из окружения королевы всегда порочили меня в ее глазах; я никогда не пользовался ее доверием, что всегда мешало мне заручиться доверием короля, к тому же мне так и не простили высказанного мною мнения на королевском заседании от 23 июня и моего возвращения по милости народа. Чему же послужило бы наше сближение без доверия двора? Вы сами были дружны с господином де Лафайетом; и то был не лучший момент для меня, чтобы заключить с вами союз. Теперь всё изменилось. Впервые мое положение кажется мне независимым. Я теперь способен по-настоящему служить общему делу и королю. Я очень хорошо ощущаю это положение. Мои коллеги в правительстве без году неделя. Я не вызываю подозрений ни у Национального собрания, ни у различных партий, ни у общества. Я имею кое-какое право на доверие со стороны двора, и, поскольку я никогда никого не обманывал, на меня могут положиться. Вот почему я хочу сблизиться с вами.