Это показывает, что у антипатии Людовика XVI к Мирабо были глубокие корни и что она не могла вспыхнуть в 1789 году ни с того ни с сего.

Не получив, по веской причине, тайного приказа против Бриансона, Мирабо попытался добиться отцовского прощения через госпожу де Пайи; та довольно тепло приняла ужасное дитя. И тем не менее трудно поверить в рассказ Мирабо Софи: он в очередной раз заявил, что старая любовница его отца решила разыграть с ним сцену, подобную той, что произошла между женой Потифара и Иосифом. Софи, возможно, согласилась бы поделиться своим любовником, если бы это пошло ему на пользу, но он уже нацелил стрелы в другую сторону: именно в это время он начал ухаживать за Жюли Довер.

Та нашла Мирабо некрасивым, непредставительным, безденежным. Не желая отдаваться просто так, она стала кокетничать. Воздыхатель вновь принялся бахвалиться и, чтобы добиться своего, пообещал подыскать Жюли место при дворе, используя свои связи «наверху». Все его демарши не увенчались успехом, и тогда Мирабо показал письмо от «знатной дамы», у которой якобы был в милости; Жюли заподозрила, что это фальшивка.

Оноре Габриэлю пришлось ломать комедию дальше; он отправился с Жюли на бал в Оперу и подвел ее к двум женщинам в масках. Незнакомки произнесли несколько слов, из чего Жюли заключила, что находится в присутствии не только принцессы де Ламбаль, но и королевы Марии-Антуанетты. Мирабо на три года упредил мистификацию, погубившую кардинала де Рогана [20] , и даже пошел дальше, так как роль принцессы де Ламбаль исполнял Дюбю де Ла Таньеретт. Последствия этого фарса были, однако, не столь тяжелы, как те, что позднее испытал на себе епископ Страсбургский.

Жюли была в восторге; уверовав в связи Мирабо, она убедила своего отца-дантиста; тот согласился одолжить ухажеру дочери двадцать пять луидоров. Мирабо очень неосторожно подписал долговую расписку, а потом, ближе к весне, согласился поехать на несколько дней в деревню, к Дюпону де Немуру.

Едва Мирабо туда приехал, как пришло известие о смерти Тюрго. Дюпон де Немур питал к нему любовь, доходившую до культа; он так шумно выражал свое горе, что раздраженный Мирабо покинул его дом.

Правда, присутствие Оноре Габриэля требовалось на ином, более важном зрелище — бракоразводном процессе маркизов Мирабо в апелляционном суде Парижского парламента.

Обстоятельства дела в целом Габриэлю были известны: оба супруга виноваты, у обоих трудный характер, оба из рук вон плохо управляли имением и предосудительно вели себя в частной жизни. Однако союз, заключенный сорок лет назад и давший пятерых детей, требовалось сохранить любой ценой — таково было мнение судей первой инстанции.

С тех пор положение еще ухудшилось, поскольку ни один из супругов не шел на уступки: маркиз де Мирабо не хотел пускать жену в свой дом, и госпожа де Пайи укрепляла его в этом решении; маркиза де Мирабо не желала платить по долгам мужа — у нее было своих собственных на четыреста тысяч ливров. Разумеется, ее поддерживали алчные кредиторы, которым развод позволил бы вернуть свои деньги.

Благодаря негласным связям маркиза де Мирабо сумела выбраться из монастыря, куда ее упрятал муж; она вела в Париже переговоры со своими адвокатами. Именно в этот момент к ней и явился Оноре Габриэль, возможно, надеясь заключить с ней сделку. Его приняла упрямая женщина, совершенно уверенная в том, что ей станет легче жить, как только ее интересы окончательно разойдутся с интересами мужа.

«Если бы ты знала, сколько мошенников осаждают эту бедную женщину, неспособную слушать никого, кроме льстецов, которые пресмыкаются перед ней и обирают ее! Никогда я не видал такого упрямства и безрассудства», — написал Мирабо своей сестре дю Сайян. А потом, ничего не вытянув из матери, цинично переметнулся на сторону маркиза. Он кропал яростные памфлеты против матери, а по ходу слушаний помогал адвокату отца.

Тот ораторствовал впустую. После смерти Тюрго влияние Друга людей еще больше упало; публичные жалобы его детей нанесли его репутации непоправимые удары; памфлет Луизы де Кабри и письма Габриэля из тюрьмы растрогали чувствительные души. Приняв сторону отца, Мирабо ничего уже не мог изменить. Советники Парижского парламента решили поверить аргументам маркизы де Мирабо; в речи, произнесенной в ее защиту, обличалась тирания в целом на примере деспотизма, явленного Другом людей. Признать его вину отныне становилось политическим поступком, бунтом против произвола. Именно в силу этих, весьма косвенных причин маркиза победила по всем статьям, хотя и она не была невинна.

«В конце концов, они убили меня 18 мая», — простонал маркиз де Мирабо, повторяя слова своего отца, произнесенные после битвы при Кассано. На сей раз поражение было бесславным, а контрибуция тяжелой: маркиз должен был взять на себя все судебные издержки, а поскольку процесс длился десять лет, после развода ему не осталось ни сантима чистого дохода. От нищеты его спасло единственное предприятие в его жизни, которое он считал неудачным: когда-то он занял 150 тысяч ливров, чтобы помочь Бальи купить должность управляющего галерами на Мальте. Благодаря этому Бальи получил должность коменданта в Руэрге, что доставляло ему, за всеми вычетами, 50 тысяч ливров ренты; он обязался ежегодно передавать 15 тысяч из них старшему брату, что могло бы обеспечить ему пристойное существование.

Но главное — катастрофа морального порядка: цинизм Друга людей осудили, огласив приговор, наделавший много шума. Псевдолиберал был заклеймен как тиран; ему больше не верили; над его книгами и экономическими теориями смеялись. Вскоре правительство подчинилось общественному мнению: менее чем за две недели Луизу де Кабри освободили, с Бриансона сняли все обвинения, а маркизу де Мирабо чествовали как триумфатора. Старику, видавшему мир у своих ног, четверть века опьянявшемуся фимиамом славы, остались только бесчестье и одиночество.