Шрифт:
Я сообщил ей об этом предложении. Девушка согласилась без колебаний: ни тени тревоги или опасения, смущения или страха — что подумают о ней — не отразилось на полудетском лице…
Убрав остатки пиршества, она быстро подмела пол где-то раздобытым веником из ивовых прутьев. Расстелив пахнущие бензином телогрейки, которые через хромого сторожа прислал гостеприимный механик, а в голову уместив кожаное сиденье, принесенное мной из доставившего нас автобуса, мы улеглись.
— Свет потушим?
Она согласно кивнула.
Темнота окутала нас. Лишь отблеск звезд лился в окно, позволяя увидеть контуры стульев, почти слившихся со стеной, и край свисающей скатерти. Перекинувшись несколькими словами, мы замолчали. Казалось, моя близость совершенно не смущала ее. Но когда, стараясь лечь поудобней, я случайно коснулся девушки, она вздрогнула и резко отодвинулась.
Что испытывала она? Не знаю… Во мне же сияла та особенная нежность, которая рождает преданность, не требующую взамен ничего…
Незаметно погрузившись в сон, я проснулся от предрассветной свежести. Лицо сжавшейся комочком девушки дышало покоем. И гордой уверенностью в себе.
Ранним утром нас поднял сторож, чем-то тяжелым застучавший в дверь. Торопливо разобрав «постель», мы выскочили из конторки. Во дворе механик с двумя слесарями опробовали двигатель ПАЗа, то заводя, то глуша его. Они проводили нас цепкими понимающими взглядами — и со значением переглянулись. А мы бежали к арычку, в котором серебрилась прозрачная знобкая вода.
— На, вытрись! — со счастливой улыбкой сказала она и протянула мне косынку в цветочках.
Синяя утренняя прохлада уплывала навстречу розовому дню, нетерпеливо тянулись к близкому уже солнцу застывшие в ночи деревца у дороги, лежала на травах тяжелая роса, похожая на капельки стаявшего снега…
Вот и все.
УБИВШИЙ СЕБЯ
Они родились в разных странах, но в тот же день — понедельник. Оба в раннем детстве переболели дифтеритом и коклюшем, чем доставили немало тревог своим родителям. Оба любили цветы, только один — особенно сирень, другой — ромашки и ландыши. Были они схожи и незлобивыми характерами: разве что кто-то из них отличался большей вспыльчивостью, кто-то — практичностью и умением ладить с людьми.
…Два этих человека одинаково дорожили жизнью и страшились смерти.
Мучительная судорога молнии исковеркала небо… и ее полыхнувший свет наконец-то выявил того, кого, безумея в напряжении, он жаждал и страшился увидеть: четкая, словно из цинка вырезанная, сверкнула фигура, согнувшаяся в броске к ближайшим кустам. Едва успев прицелиться, он нажал спуск, но сам не услышал жалкий треск выстрела, который придавил негодующий грохот природы. Он растерянно посмотрел на ненужную теперь винтовку: то был последний патрон…
Аспидная тьма, казалось, поглотила все — звуки, движение, саму вселенную. Вперившись в нее неподвижным взглядом, он пытался обнаружить врага: ужас сомнения требовал уверенности, что тот мертв.
Не в силах сдержать усиливающейся дрожи, человек ждал. И когда снова сверкнуло небо, он, потрясая сжатыми кулаками, издал вопль первобытной радости — ликующий гимн существа, одержавшего победу в борьбе за право жить!
Почти сутки охотились они друг за другом. Двадцать с лишним часов, до секунды заполненных страхом быть уничтоженным, и единственным стремлением — избавиться от врага! Чудовищно распухшие ноги не позволяли уйти. Но он хотел существовать. А для этого было необходимо убить того, кто угрожал ему. Он добился своего! И, ощущая опустошающее удовлетворение, опрокинулся под деревом на теплые, пахнущие прелью, листья.
…Все распределилось по своим местам: тот, другой, лежит на прогалине вниз лицом и уже не встанет. А он, отдохнув, отправится в дальнейший путь по земле! Это упоительное обстоятельство послужило как бы сигналом к расслаблению окаменевших от напряжения мышц. А вслед за взрывом ликования он ощутил такую усталость, будто его обескровили. И одновременно — нестерпимое желание курить…
Он лежал, не чувствуя острого сучка, который впился в спину, весь отдаваясь гудящей, укачивающей усталости. Однако необходимость хотя бы почуять запах табака заставила подняться. Тяжело переставляя измученные ноги, он направился к уже неопасному врагу…
Гроза погасла. Подобный порыву ветра, прошумел и умолк короткий дождь. В темноте, заполненной печальным движением вянущих листьев, он двигался столь же уверенно, как при свете дня. Остановившись над неподвижным телом, нагнулся, с усилием перевернул его на спину. И, не колеблясь, сунул руку в нагрудный карман — именно там он всегда держал сигареты.
Действительно, они были на месте. Он забрал смятую пачку и так же привычно, как делал это тысячи раз, достал из бокового кармана убитого, словно из собственного, тускло блеснувшую зажигалку…