«Никогда не завись ни от чьих чувств, желаний, решений, — сказал он ей. — Любая зависимость делает тебя несамостоятельной».

«Я не должна даже зависеть от тебя?» — обратилась она к нему за разъяснениями.

«А почему ты должна делать исключения для меня? Исключений не должно быть ни для кого. В том числе, и для любовника. Поэтому не стоит на меня обижаться».

Катя подумала и решила не обижаться.

— Если хотите, можете пойти, — вынесла свой вердикт она и увидела, как мгновенно изменилось его лицо, как порхнула на него легкокрылая бабочка надежды.

Катя ворочалась на лежаке, подставляя по очереди свои волнистые бока, почти совсем обнаженную холмистую поверхность груди и доску спины раскаленным солнечным стрелам, через равные промежутки времени лениво и медленно, словно тюлень, переворачивалась с одной части тела на другую, иногда вставала для того, чтобы смыть накопившийся на коже жар в прохладном море, затем снова возвращалась на прежнюю позицию. Валерий Иванович что-то периодически бубнил где-то неподалеку от ее уха, иногда она даже кидала ему в ответ какие-то отдельные реплики, но все эти действия и переговоры едва доплывали до ее сознания. Ею целиком завладела скука. И море, и солнце, не говоря уж о назойливом соседе, не вызывали в ней никакого отклика. Абсолютным монархом всех ее мыслей и помыслов сейчас являлся Артур и его восхитительный член. Она думала о том, что после обеда они снова запрутся с ее повелителем в номере, и она окунется с головой в другое море, гораздо более теплое и нежное, нежели то, которое, словно, не зная, куда деть переизбыток своей энергии, бесцельно волна за волную, без отдыха и устали набегает на берег в нескольких метрах от ее ног. И в этом другом море ее ждет долгое купание в потоке наслаждения и блаженства.

Из мира грез ее вытолкнул настойчивый голос Валерия Ивановича, который вот уже несколько раз, как заезженная пластинка, повторял свой страстный призыв к ней. Катя сделала усилие и попыталась вникнуть в то, чего он добивается от нее. Оказалось, что он снова предлагает ей свой альянс, обещая за это вознаградить ее тем, что станет намертво держать язык за зубами обо всем, что тут происходит. Медленно она приподнялась с лежака, стараясь удержать сползающие с грудей чашечки лифчика. Ее глаза мгновенно обхватили находящуюся в нетерпеливом ожидании ответа фигурку Валерия Ивановича. И неожиданно для нее самой ею овладел приступ смеха. Он не был притворным, ей было на самом деле смешно смотреть на этого мужчину, который словно залежалый товар, предлагает себя в качестве любовника по самой низкой цене. Она увидела, как темнеют от мутной злобой его зрачки; какое-то мгновение он пребывал в оцепенении, затем схватил вещи и, не одеваясь, помчался, словно спасаясь от преследования, наверх.

Несколько секунд она следила за его спринтом, затем снова возвратилась в прежнее положение и плотно смежила веки. Она хотела, чтобы даже солнце, орошающее своими знойными лучами практически все закоулки ее тела, не проникло бы в не менее жаркие, чем окружающее пространство, ее эротические грезы.

В городе Артур заглянул на базар и накупил фруктов. И теперь на ее столе он раскладывал фруктовую икебану. Она смотрела, как впивается он крепкими зубами в податливую, брызжущую красным соком, мягкую плоть арбуза, и думала о том моменте, когда он вот также плотоядно накинется на ее тело, погладит своим нежным язычком ее клитор и вонзится своим твердым как кремень членом в ее алчущее влагалище. Артур взглянул на нее, улыбнулся и отложил обглоданный до основания арбузный ломоть.

— Тебе понравился арбуз? — спросил он.

— Да, очень сладкий.

— А почему тогда съела всего один кусочек? — поделился он с ней своими наблюдениями.

— Мне хватит, он был большой.

— Значит, ты чего-то хочешь другого? Скажи чего?

Катя молчала, а ее щеки вдруг стали по цвету похожими на выстроившиеся в ряд на столе дольки арбуза, которые чем-то напоминали стоящие вдоль пирса корабли. Она понимала, что Артур прекрасно, как по книге с большим шрифтом, читает ее мысли и сейчас просто провоцирует ее. И не то, чтобы она испытывала, как это с ней случилось бы непременно раньше, жгучий стыд, но все же она не привыкла говорить откровенно об этой части своих желаний.

— Скажи, Катя, открыто, чего ты сейчас хочешь?

— Ты знаешь, — глухо сказала она, не смотря на него.

— А вдруг я ошибаюсь, сделаю что-то не то, — усмехнулся он. — Например, встану и уйду. Пока ты не скажешь от открытым текстом, чего желает твоя душенька, я буду есть фрукты. Их много, хватит надолго.

Несколько секунд он подождал реакции Кати, но так как ее не последовало, то взял с тарелки ожерелье винограда и, перебирая его словно четки, стал по ягодке переправлять это созданные природой украшения в рот. Катя наблюдала за ним, но продолжала молчать.

— Тебе легче просидеть так до вечера, чем выговорить всего одно слово, правда?

Катя едва заметно кивнула головой. Артур же глубоко и горестно вздохнул.

— Но неужели после того, как я тебя всю перепахал, тебе так сложно сказать: я горю, как факел, от желания потрахаться с тобой. И все. И через минуту уже будешь ласкать мой ненаглядный пенис. Ты же с моей ширинки глаз не сводишь. Ну, давай, говори. Не можешь сразу, давай по буквам. Начинаем. Хочу с тобой т…

— Артур, — взмолилась Катя, — неужели обязательно это произносить вслух?

— Обязательно, — неумолимо, как учитель преподающий урок плохому ученику, ответил Артур. — Пойми раз и навсегда — секс — это свобода. А если он не ведет к свободе, на кой черт им заниматься? Сейчас — ты раба, а должна стать госпожой. И когда ты ею станешь, то и во всем другом тоже будешь свободной. Так что, давай, я жду.

Катя затравленно посмотрела на Артура, как смотрит жертва на своего мучителя.

— Я хочу с тобой…

— Дальше.

— Я хочу с тобой тра…

— Ну!

— Я хочу с тобой трахаться! — наконец вытолкнула она из себя, словно пробку из бутылки, это проклятое застревающее, как кость в горле, слово.