– Мартини без градусов? – У Пола вытянулось лицо. – Это что за черт?

Не спрашивая, Джон принес нам нагни напитки. Пол, очевидно, предпочитал ром «Капитан Морган» с имбирным пивом.

– Подходящий вечер для «Moondance», – сказал Пол Джону.

На голове у Джона была красная бандана, а в заднем кармане – посудное полотенце. Он вытер об него руки, направился к стереоустановке, располагавшейся рядом с кассой, и поставил компакт Вана Моррисона. Через секунду мимо стойки продефилировала девица с длинными каштановыми волосами, разделенными посредине идеально ровным пробором, и небрежно уронила:

– Привет, Пол.

– Привет, Алисия, – пробормотал Пол и так резко повернулся к ней спиной, что у меня не осталось сомнений в том, что он с ней спал. Мне захотелось его ударить и за его напускное безразличие, и за мою глупую ревность.

– Уже поздно, – сказала я, вставая. – Не хочу мешать тебе общаться с друзьями.

И тут же возненавидела себя за то, что произнесла «друзья» с интонацией Люси Энфилд. Я чувствовала себя дурой и потому, что пришла сюда, и потому, что пришла вместе с Полом и еще позволила себе думать всякие глупости о нем.

– Останься. Пожалуйста. Я хочу тебе что-то показать. – Он прикоснулся к моей руке, и в его голосе послышалось почти отчаяние.

Он вынул из кармана бумажник и достал из него маленькое белое перышко. Оно было старым, помятым, и кончики казались обожженными. Пол держал его как осколок стекла.

– Я его никогда никому не показывал.

Я еще могла послушаться голоса разума, который твердил мне, что надо уходить, но у Пола были такие потерянные и умоляющие глаза, что казалось, они принадлежали не ему, а совсем другому человеку.

– Что это? – спросила я.

– Перо.

– Вижу. Что оно означает?

– Мне прислала его бабушка много лет назад.

Я опять села, откинулась на спинку стула и начала задавать ему вопросы так, как делала это, когда брала интервью – сочувственно, но настойчиво, и он начал рассказывать мне о своей жизни, будто торопясь освободиться от токсинов, долго отравлявших его кровь.

– Я начну с самого начала, – сказал он. – Позднее утро. Декабрь тысяча девятьсот семьдесят второго года. Питсбург. У моей матери, которая в дальнейшем будет именоваться Кэрол, начинаются схватки. Она одевается и просит своего жениха Роберта Девиса отвезти ее в больницу.

– Она не замужем?

– Нет. Она обручена. С этим парнем – Робертом Девисом, который, кстати, совсем не является отцом будущего ребенка.

– А мистер Девис в курсе?

– Да, он знает. По просьбе Кэрол он приносит в больницу приемник, который не выключают во время родов. Через шесть часов я появляюсь на свет и первое, что я слышу, – это Дуг Блэкман, поющий «Молитву о проклятых».

Я недоверчиво покачала головой.

– Ты хочешь сказать, что ты это помнишь?

– Как вчера.

– Так не бывает.

– Ты всегда так ведешь себя во время интервью?

– Только если они не очень важные, – подразнила я его. – Так что там с Робертом Девисом?

– Клянусь, я не могу вспомнить, чтобы хоть раз разговаривал с ним. Он вообще очень мало говорил и, кажется, ничего не чувствовал. Пока я рос, я звал его Деревяшкой – он был какой-то застывший и лишенный всякой индивидуальности. Когда он не спал, он работал. Или возился с цветами в нашем дворике. Хоть он и был ходячим бревном, но с розами у него получалось.

– А чем он занимался? Где работал?

– Он работал в компании, которая производила и продавала электронику. Его задачей было обеспечить эффективную работу филиалов по всей стране. Каждые несколько лет его переводили в новый город, чтобы реорганизовать работу очередного офиса, и там он нанимал и увольнял тех, кого считал нужным. Этот процесс – единственное, что волновало его кроме роз.

– А какой была твоя мама?

– Она скучала. И искала способы примириться с нашей бродячей жизнью и с мужем, у которого отсутствуют эмоции. С утра – боулинг, днем пара стаканчиков виски. Обычно ей это помотало. Я не имел таких возможностей, во всяком случае пока был ребенком. Мне оставалась только стопка старых пластинок.

Знакомо звучит, подумала я.

– А твоя бабушка?

– С ней такое дело… – Пол наклонился ко мне, и я почувствовала на щеке его теплое, пахнущее ромом дыхание. – До тринадцати лет я вообще не знал, что у меня есть бабушка. А потом я получил от нее письмо, и она писала, что ее сын – мой отец. Она просила прощения за то, что я никогда его не видел, но объясняла, что у него в мозгу выросла какая-то плохая штука и он умер – ее точные слова. Потом уже я узнал, что у него была опухоль мозга. Перышко было в конверте, и с тех пор я ношу его с собой как талисман.