– Спасибо, что пришли, – сказал он своим мнимозастенчивым голосом, приветствуя группу фанатов перед самой сценой – двух парней и девушку, которые выглядели так, будто сбежали из дома.

– Они приезжают поездом из Нью-Джерси каждый четверг, – объяснила мне Вера. – Они на него молятся.

Пол прочищал горло и, щурясь, шарил глазами по залу, пока не нашел меня.

– Первая песня, – объявил он, глядя мне в глаза. – Мы не очень долго ее репетировали, но все-таки попробуем сыграть.

Он подмигнул мне, и Вера немедленно разволновалась.

– Он что, тебе подмигнул?

Мне удалось избежать ответа, потому что группа заиграла широкую и проникновенную импровизацию на тему «Дня, когда я стал призраком». Я сидела на краешке стула и слушала во все уши. Но следующие девять песен, написанных Полом Хадсоном, заставили меня встать и до конца концерта слушать стоя, забыв обо всем на свете.

Эта музыка не поддавалась определению. Если бы я писала о ней для журнала, я назвала бы ее продвинутым рок-н-роллом с гитарной основой. Но гитары у них звучали совсем по-другому. Это было симфоническое звучание. Молитвенное звучание. Музыка проникала так глубоко, что казалось, ее не слышишь, а ощущаешь телом. Она напоминала мне сон, который я часто видела в детстве: я стою на углу наглей улицы, потом подпрыгиваю, несколько раз взмахиваю руками и легко взлетаю в небо.

Наверное, только так и можно ее описать.

Звуковой эквивалент полета.

И еще голос. Я никогда не слышала, чтобы кто-нибудь пел так, как Пол Хадсон. Даже Дуг Блэкман – гениальный рассказчик, каждое слово которого было пропитано страстью и болью, мог только мечтать о таком голосе. Он звучал то высоко, то низко, то был наполнен глубоким и мощным, почти апокалиптическим чувством, то срывался в горячий фальцет, умоляющий о любви и надежде. Он казался слишком основательным для этого горла, легких или диафрагмы. Это пела душа.

– Кто бы мог подумать: такой маленький парень – и такой сильный звук, – сказала, наклонившись ко мне, Вера, когда он пел последнюю песню. Я не ответила ей и даже не повернула голову, боясь хоть на секунду оторваться от сцены. Неожиданно я страшно разозлилась. Уму непостижимо, что такие группы, как «66», выступают в огромных, забитых под завязку залах, зарабатывая тысячи долларов за вечер, а Пол Хадсон и, возможно, другие потрясающие музыканты должны играть в полупустых барах, лишь изредка удостаиваясь фальшивых комплиментов от Винклей, которые, по определению, не способны понимать настоящую музыку.

«Добро пожаловать в Америку», – сказал бы Дуг.

Я опустила стакан на стол с такой силой, что у него треснуло донышко.

– Я выйду на воздух.

На улице я остановилась перед соседним кафе и через витрину внимательно наблюдала, как смуглый бородатый мужчина ест сандвич с ветчиной, откусывая от него огромные куски и с трудом глотая. Кончик носа у него был в горчице, а в бороде застряли кусочки ветчины.

Мужчина запил сандвич глотком минералки, а я опустилась на колени прямо на тротуаре, прижала к ним голову и оставалась в такой позе, пока минут через десять меня не нашла Вера.

– Ну и ну, – сказала она. – Мекка у входа в клуб. Плохой знак.

Я встала, отряхивая юбку.

– Почему ты не сказала мне?

– Не сказала чего? Я говорила, что он талантлив. – В голосе Веры слышалась настороженность.

– Талантлив? Это не талант. Талант у Лайзы Минелли, которая умеет петь и одновременно бить чечетку. То, что я сейчас видела, – это опустошает. Это человек, умирающий на кресте. Спасение в си миноре. Выброс правды.

– Ради бога, Элиза! Это же музыка. Она должна не опустошать, а радовать. Помнишь: «Секс, наркотики, рок-н-ролл»? Вот так. И пожалуйста, не заморачивайся насчет Пола, сейчас это меньше всего тебе надо.

Потом мы с Верой пошли за сцену, где Пол и Майклы бурно хвастались своими удачами и валили друг на друга ошибки, как компания школьников после игры в футбол.

Я старалась не встречаться глазами с Полом. Я была еще не готова к этому. Вокруг было слишком много людей. Я помахала Майклу, подзывая его.

– Я обязательно постараюсь, чтобы о вас написали в «Сонике», – сказала я. – Душу продам, но добьюсь. – Я быстро взглянула на Веру, потом опять обратилась к Майклу: – Ты не уйдешь из этой группы. Забудь об этом. Если придется, я возьму дополнительную работу. Я буду содержать вас.

Веру это не обрадовало. Она вышла из комнаты, хлопнув дверью. Но обычно флегматичное лицо Майкла загорелось.

– «Соника» – это то, что надо.

Ко мне приблизился хорошо одетый мужчина. У него были волнистые черные волосы, кожа цвета сырой свиной котлеты, и ему не хватало пары футов, для того чтобы считаться толстым.

– Привет, куколка, – сказал он, целую мне руку, – сколько ты хочешь за свою душу?

Я повернулась к Майклу:

– Он действительно только что назвал меня куколкой?