Даже так и не протрезвевший Ян Лессинг сказал о Поле добрые слова, признав, что мир потерял «охренительно драйвового музыканта».

Дошла очередь и до Иуды.

– Пол Хадсон был мне как сын, – заливался Винкл. – Я взял его под свое крыло и принял в семью. Мы были очень близки с ним. И он был чертовски талантлив.

Он явно не помнил о том, что мы с ним уже встречались, не говоря уже о том, что я была невестой Пола. В то же время и Фельдман, и Майкл рассказывали о многочисленных столкновениях между Полом и Винклом в месяцы, предшествовавшие его смерти. По словам Майкла, во время последнего скандала, когда Пол отказался играть на корпоративной вечеринке какой-то радиостанции, Винкл замахнулся на него ножом для бумаг и поклялся, что, пока он жив, Полу не будет места в этом бизнесе.

– Ты не сможешь устроиться даже настройщиком, – пообещал он.

Собственно после этого и распалась «Бананафиш».

– Первым сломался Анджело, – сказал Майкл.

Пока шла запись, он много раз выражал неудовольствие материалом. Он поддерживал Винкла – новые песни слишком длинны и сложны для радио.

– Насрать на радио, – отвечал Пол.

Он ушел, заявив, что не желает исполнять всякую «психоделическую херню», и при записи последних треков Пол сам играл на ударных. Потом и Майкл с Берком поняли, что альбом вряд ли когда-нибудь увидит свет, а противоречия между Полом и Винклом зашли в тупик, и начали подыскивать себе другое занятие.

Берк устроился на работу в зоомагазине на Девятой Восточной улице и договорился с небольшим деликатесным отделом в универсаме, что будет поставлять им свое мороженое.

Майкл вернулся в «Балтазар» и подумывал о том, чтобы создать собственную группу.

– На этом все, в общем, и кончилось, – сказал мой брат. – «Бананафиш» появилась, как вор в ночи, записала два альбома удивительной музыки и исчезла навсегда. И знаешь? Девяносто восемь процентов населения Америки даже не заметили этого.

Когда я согласилась писать о смерти Пола, я надеялась, что это принесет мне облегчение и, может быть, приблизит к пятой стадии. Но для примирения необходимо понимание. А ничто из того, что я узнала о последних месяцах Пола, не помогло мне хотя бы чуть-чуть понять, почему он сделал это.

Больше всего мне мешало его завещание. В нем он назначал Майкла опекуном над всем своим имуществом, состоящим из денег, оставшихся от авансов, личных вещей и всех авторских, которые могут причитаться ему в будущем.

Пока я не знала о завещании, я старалась думать, что он принял это решение импульсивно, под влиянием момента. Что он хотел не умереть, а просто прекратить боль, и не захотел ждать, пока она пройдет сама.

Завещание все меняло. Оно означало, что он все решил заранее, что он долго и трудно искал другие варианты и не нашел ничего – или никого – ради чего стоило бы жить.

В конце ноября, выходя из «Байшаки Фуд Корпорейшн» с пакетом продуктов, на другой стороне улицы у входа в кафе я увидела Лоринга.

Дул сильный ветер. Он кружил по тротуару разноцветные бумажные упаковки, пластиковые стаканы и обрывки газет, а я стояла в дверях магазина и ждала, пока он немного утихнет. В окне напротив я видела работающий телевизор, слышала вопли сирены поблизости и думала, почему все живы, даже мусор, летающий над дорогой. Все, кроме Пола.

Я перевела взгляд на другую сторону улицы и увидела Лоринга. Он собирался зайти в кафе и держал за руку хорошенькую девушку в ярко-красном пальто до колена, чем-то похожую на Одри Хепберн из «Завтрака у Тиффани».

Я не видела Лоринга с того самого дня, когда наутро после поминок зашла к нему за своими вещами. Тогда я сказала ему, что, наверное, нам лучше не общаться какое-то время. Он согласился и не звонил мне с тех пор.

Я опустила глаза, но еще не успела дойти до двери, как он окликнул меня через дорогу. Он направил на меня указательный палец, прося подождать, и сказал что-то хорошенькой девушке. Она сочувственно улыбнулась, и я поняла, что ей знакома моя печальная история.

Девушка зашла в кафе и села за столик у окна, а Лоринг дождался сигнала светофора и перешел через дорогу.

– Маленький мир, – сказал онтак спокойно, что я удивилась. – Ты ведь не собиралась даже рукой мне помахать, да?

– Ты, кажется, занят.

Он рассматривал меня, как ученый изучает интересный экземпляр.

– Как у тебя дела?

– Все хорошо, – соврала я. – А у тебя?

– Хорошо.

Это было похоже на правду, и я не смогла скрыть усмешку:

– И кто она?

– Друг, – пробормотал он, очевидно боясь расстроить меня, если скажет больше.