Сократ. Ты, конечно, понимаешь, добрый мой Федр, насколько бесстыдно {C} были сказаны те речи — и моя, и та, что ты прочел по свитку. Если бы какому-нибудь человеку благородного и кроткого нрава, влюбленному или раньше когда-нибудь любившему такого же человека, довелось услышать, как мы утверждали, что влюбленные из-за пустяков становятся злейшими врагами возлюбленных и досаждают им недоброжелательством и приносят вред, — разве он, по-твоему, не подумал бы, что слышит речи людей, воспитанных среди матросов 136 и не видавших никогда, как любит свободный человек, и разве он хоть в чем-нибудь согласился бы с нами, когда мы хулили {D} Эрота?

Федр. Нет, Сократ, клянусь Зевсом!

Сократ. И вот, устыдившись такого человека и убоявшись самого Эрота, я желаю своей речью, словно пресной водой, смыть с себя всю эту морскую соленую горечь, заполнившую наш слух. Советую и Лисию как можно скорее написать о том, что, при прочих равных, надо больше угождать влюбленному, чем равнодушному.

Федр. Можешь мне поверить, так оно и будет. Если ты скажешь похвальное слово влюбленному, я непременно заставлю и Лисия, {E} в свою очередь, написать сочинение о том же самом.

Сократ. Верю, пока ты будешь все таким же, как теперь.

Федр. Так начинай смелее!

Сократ. А где же у меня тот юноша, к которому я обращался с речью? Пусть он и это выслушает, а то, не выслушав этого, он еще поспешит угождать тому, кто его не любит.

Федр. Он возле тебя, совсем близко, всегда, когда ты захочешь.

Сократ. Так вот, прекрасный юноша, заметь себе: первая речь была речью Федра, {244} сына Питокла, мирринусийца, а то, что я собираюсь сказать, будет речью Стесихора, сына Эвфема, гимерейца. 137 Она гласит так:

будто, даже когда есть влюбленный, следует угождать скорее равнодушному из-за того, что один исступлен, а другой в здравом уме. Если бы исступление было попросту злом, то это было бы сказано правильно. Между тем величайшие блага дает нам исступление, правда, когда оно уделяется нам как божий дар. {B} Прорицательница в Дельфах 138 и жрицы в Додоне 139 в исступлении сделали много хорошего для Эллады и отдельным людям, и целым народам, а в здравом уме — мало или вовсе ничего. И если мы стали бы говорить о Сивилле и других, которые благодаря божественному дару прорицания множеством предсказаний многих направили на верный путь в будущем, то мы бы потратили слова на то, что всякому ясно. Но вот на что стоит сослаться: древние, которые давали имена вещам, 140 не считали исступление безобразным или позорным — иначе бы они не прозвали «маническим» то прекраснейшее искусство, {C} которое позволяет судить о будущем. Нет, считая его прекрасным, если оно появляется по божественному определению, они и дали ему это имя, а наши современники, по невежеству вставив букву «т», называют его «мантическим». Точно так же и тот вид гадания, когда сведущие люди пытают грядущее по птицам и другим знамениям, в которых, словно нарочно, заключен для человеческого ума смысл и даже знание будущих событий, древние назвали ойоноистикой [или гаданием посредством ума], {D} а теперь называют попросту «ойонистикой» [или птицегаданием], с омегой ради пышности. Так вот, насколько прорицание совершеннее и ценнее птицегадания и по имени и по существу — настолько же, по свидетельству древних, исступление, даруемое богом, прекраснее здравомыслия, свойственного людям.

Избавление от болезней, от крайних бедствий, от тяготевшего издревле божьего гнева бывало найдено благодаря исступлению, появившемуся откуда-то в некоторых родах и дававшему прорицание тем, {E} кому это требовалось. Исступление заставляло прибегать к молитвам и служению богам, отчего удостоивалось очищения и посвящения в таинства и тем ограждало от напастей и на нынешнее и на будущее время того, кем овладевало, и приносило избавление от нынешних зол подлинно {245} исступленным и одержимым.

Третий вид одержимости и исступления — от Муз, оно охватывает нежную и непорочную душу, пробуждает ее, заставляет излить вакхический восторг в песнопениях и в иных родах поэзии и, украшая несчетное множество деяний предков, воспитывает потомков. Кто же без ниспосланного Музами исступления подходит к порогу творчества, в уверенности, что благодаря одной сноровке станет изрядным поэтом, тот немощен, и все созданное человеком здравомыслящим затмится творениями исступленных.

{B} Вот сколько — и еще больше — могу я привести примеров, когда приносит благо исступление, даруемое богами. Так что не надо нам его бояться, и пусть нас не собьет с толку и не запугивает ни одна речь, если в ней утверждают, будто дружить следует с человеком здравомыслящим, а не с тем, кто охвачен порывом. Пускай себе торжествуют победу те, кто докажет к тому же, что не на пользу влюбленному и его любимцу боги ниспосылают любовь, — нам надлежит доказать, что дело {C} обстоит как раз наоборот и что подобное исступление боги посылают на величайшее счастье. Такому доказательству ваши искусники не поверят, зато поверят люди мудрые. Прежде всего надо вникнуть в подлинную природу божественной и человеческой души, рассмотрев, что она испытывает и что творит. Начало же доказательства следующее:

Вселенская душа бессмертна. Ведь вечнодвижущееся бессмертно. А у того, что сообщает движение другому и само приводится в движение другим, это движение прерывается, а значит, прерывается и жизнь. Только то, что движет само себя, не убывает и никогда не перестает двигаться и служит источником и началом движения для всего остального, что движется. {D} А начало не возникает. Из начала неизбежно должно возникнуть все, что возникает, а само оно ни из чего не возникает. Если бы оно возникло из какого-либо начала, оно уже не было бы началом. Раз оно не возникает, то не может никак и уничтожиться. Если бы погибло начало, оно уже никогда не могло бы возникнуть из чего-либо, да и ничто другое не возникало бы из него, так как все должно возникать из начала. Значит, начало движения — это то, что движет само себя. Оно не может ни погибнуть, {E} ни возникнуть, иначе и небо, и вся природа, перемешавшись, остановились бы, и уже не было бы ничего, что привело бы их снова в движение, чтобы они возникли.

Теперь, когда мы выяснили, что бессмертно все движущее само себя, — без колебания можно сказать то же самое о сущности и понятии души. Ведь каждое тело, получающее движение извне, — не одушевлено, а движимое изнутри, само по себе, — одушевлено, потому что такова природа души. Раз дело обстоит так, {246} раз то, что движет само себя, есть не что иное, как душа, то, значит, и душа не может возникать и должна быть бессмертной.

О ее бессмертии сказано достаточно. А о ее прообразе надо сказать вот что: вопрос, каков он, со всех сторон требует божественного и пространного изложения, зато сказать, чему она подобна, можно более кратко, и это в человеческих силах; так мы и будем говорить.