Одним словом, переговоры закончились ничем. 16 марта во время аудиенции, данной Иваном посольству, они услышали от него, что «мы ныне з братом своим перемирье додержим до сроку, а вперед меж нас неправду Бог розсудит». Судя по всему, Иван испытал немалое разочарование, убедившись в том, что, несмотря на все заманчивые предложения, старинное недоверие и враждебность правящей литовской верхушки по отношению к московитам оказались сильнее. Ему стало ясно, что рассчитывать на поддержку Сигизмунда в планах наступления на Крым не стоит. Степень расстройства русского государя лучше всего демонстрирует наказ, что был дан сыну боярскому P.M. Пивову, отправленному 12 июня к Сигизмунду с грамотами от Ивана. Кстати, создается впечатление, что Иван ждал почти три месяца ответа из Вильно — ну а как великий литовский князь и король Польши передумает, узнав о новых предложениях русской стороны, — и, не дождавшись, отправил гонца. Иван наказывал передать Сигизмунду, что он недоволен поведением прибывшего от него посольства «с безделными речми», почему и писал в грамоте прежде всего о тех обидах, что чинятся «Королевыми людьми» московским купцам и торговым людям, а также жителям порубежных городов (кстати, среди них был назван и город на Пеле). И далее царь наказывал Пивову на вопрос, почему московские ратные люди «вступаются» в «королевы земли» на Днепре, отвечать, что де «государь наш в королевы земли и в воды не вступаетца ничем, и рыболовей государя нашего люди не грабят, и вотчин черкаских не пустошат ничем». И далее гонец должен был подчеркнуть, что государевы ратные люди стоят на Днепре, «берегут христьянство от татар, и в том стоянье государя нашего на Днепре не одним государя нашего людем оборона, и королевой земле защита», а раз так, то «за такую христьянскую оборону пригоже было государя нашего людей чтити». Вместо же этого «королевы казаки у государя нашего людей безпрестани крадут лошади; и в тех делех толко не учинит король управы, ино вперед как добру быть?». Более того, Сигизмунд рассматривает посылку московских людей в низовья Днепра как нарушение перемирия{156}. Одним словом, Иван был чрезвычайно недоволен не только тем, что стычки на границе и притеснения московских торговых людей с литовской стороны не прекращались, несмотря на продолжавшееся перемирие, но и претензиями Сигизмунда на исключительное право владения землями в низовьях Днепра «против Крыма» и набегами «Королевых людей» на московских ратников, стоявших в низовьях реки. Все эти действия он рассматривал как недружелюбные и враждебные общему делу защиты христианства от «бусурманства». Ну а раз так, то о каком большом походе в Поле можно было говорить, если единственная более или менее налаженная коммуникационная линия по Днепру оказывалась уязвима?

Одним словом, если наши рассуждения верны, то тогда становится понятно, почему масштабные военные приготовления весны 1559 г. закончились ничем. Ожесточенные споры в Москве, отзвуки которых донес до нас князь Курбский, писавший, что «мы (т.е. сторонники наступления на Крым. — П.В.) же паки о сем (выступлении против хана, несмотря ни на что. — П.В.) и паки ко царю стужали и советовали: или бы сам потщился идти, или бы войско великое послал в то время на орду»{157}, закончились тем, что Иван, отказавшись последовать их советам, отменил наступление. Никто никуда не пошел, щедро награжденный Адашев был отозван в Москву, получив указание оставить часть своих людей в низовьях Днепра беспокоить хана и дальше угрозой набегов. И дело, скорее всего, не в том, что, как писал Курбский, царь послушал не князя и его единомышленников, а своих «ласкателей», умышляя в это время «на своих сродных и одноколейных» (долго же Иван вынашивал планы кровавой расправы со своими противниками — больше пяти лет!). Хотя хан и был ослаблен предыдущими невзгодами, посылать большую армию Полем, за сотни верст, имея неурегулированными отношения с Литвой, было слишком рискованно — в случае неудачи военная мощь Русского государства была бы чрезвычайно ослаблена, и восстановить ее быстро было невозможно в силу особенностей ее устройства. Поход главных сил русской рати против непосредственно Крыма был на то время авантюрой с минимальными шансами на успех.

И еще одно интересное свидетельство, сохраненное для нас Холмогорской летописью. Неизвестный русский книжник, ее составитель, писал, что в ответ на «отпуск» Иваном Грозным «Крым воевати» «князя Ивана Дмитреевича Вельского и иных воевод многих» Девлет-Гирей «из Крыму выбежа и Поле пожгоша, не пущая воевод московских в землю»{158}. Возможно, что известие о том, что татары выжгли степь, повлияло на решение Ивана Грозного окончательно отказаться от плана предпринять большую военную экспедицию против Крыма, подкрепив действия передовых отрядов под началом Д. Адашева со товарищи наступлением главных сил русской рати.

Однако пока Иван не собирался распускать собранные полки, хотя бесцельное, пустое стояние огромного войска дорого обходилось всем: и казне, и самим ратным людям. Запущенный маховик войны остановить было не так уж и просто, тем более что и Москва, и Крым не испытывали особого желания это сделать. В степи, судя по всему, бродили татарские отряды, и, судя по тому, что хан не решился атаковать Адашева даже на Монастырском острове, немалые — во всяком случае, в разрядных книгах есть сведения о том, что в этом году крымские «царевичи» пытались совершить набег на Коломну, но были разбиты посланными от воеводы боярина И.П. Федорова со товарищи головами с выборными людьми, за что боярин и его помощники были награждены присланными от царя золотыми.

Так или иначе, но в июле на берегу была объявлена тревога и полки сели в седло. По вестям, принесенным из Путивля сыном боярским Третьяком Ртищевым, Иван «отпущал» бояр и воевод и они со своими людьми «стояли на поле, прошед Тулу», «за Дедиловым, на Шивороне». Видимо, они расположились там, где сыскал для них место князь М.И. Воротынский, примерно в 120 верстах южнее Серпухова. Одновременно со служилыми татарами в Серпухов был отправлен «царь» Симеон Касаевич, «а у царя Семиона был боярин Иван Михайлович Воронцов; да в Серпухове же был царевичь Тохтамыш, у царевича был Микита Большой Иванов сын Чюлков»{159}. В готовность на случай, если государь сам по вестям решит выступить в поход, были приведены двор старицкого князя и новокрещеные черкесские князья Иван Амашук и Василий Сибок со своими людьми.

Однако вестей не поступило, и выход Ивана со своим двором не состоялся, ну а раз поход не задался, то не стоять же людям просто так на берегу. Потому царь и решил использовать представившийся случай для того, чтобы проверить мобилизационный механизм, дать «разминку» своим «стратилатам» и заодно проверить их исправность и боеготовность. Во всяком случае, в полях под Дедиловым И.Д. Вельский с воеводами устроил большой смотр собравшимся служилым людям, и одновременно такой же смотр был проведен и в украинных городах. Ну а пока полки стояли под Дедиловым, на всякий случай Вельский со товарищи послали в первых числах августа «на Тихую Сосну воеводу Ивана Федцова с теми людьми, которые с ним, а велели ему стояти в Сербольском лесу (под нынешними Ливиами, на бродах через Сосну, примерно в 150 верстах к югу от Дедилова. — Я.В.)», о чем и отписал Ивану 7 августа{160}.

Дедиловское «стояние» закончилось 23 августа, когда стало окончательно ясно, что хан так и не решился вылезти за укрепления Ферах-Кермана (так татары называли Перекоп) и сколько-нибудь крупных отрядов татар в степи нет.

Держать дальше огромное войско в Поле было бессмысленно, тем более что в ноябре истекал срок заключенного перемирия с ливонцами и нужно было дать время тем же новгородским помещикам отдохнуть и пополнить запасы перед новым походом на «ливонских немцев». 23 августа «царь и великий князь велел з Дедилова воеводу князя Ивана Дмитреевича Бельсково отпустить и всех бояр и воевод отпустить, а на Дедилове велел государь оставить бояр и воевод князя Петра Ондреевича Булгакова да Петра Васильевича Морозова»{161}.

С роспуском главных сил русской рати на зимние квартиры раскрученное колесо войны, конечно, не остановилось. Вскоре после того, как полки разошлись, в Москву пришли вести, что Девлет-Гирей все-таки решился выйти за Перекоп. Поэтому на всякий случай в Калугу были отправлены князь М.И. Воротынский со товарищи, а на берегу развернулись пять полков. Следом за ней пришла другая неприятная новость «с Поля», что Девлет-Гирей приближается к «государевой украйне». Навстречу хану был послан князь Воротынский с тремя полками (кстати, это показывает, насколько низко оценивали тогда боеспособность татарского войска на то время в Москве){162}. Однако встреча с ханом не состоялась — высланные вперед сторожи не нашли ни самой его рати, ни ее следов.