Относительная пассивность Ивана Грозного в 1557 г., особенно заметная на фоне активных действий на южной границе в предыдущие два года, возможно, объясняется тем, что в конце 1556—1557 гг. в Москве решали сложную задачу — что делать дальше в отношениях с Крымом, какую все-таки избрать политику по отношению к нему? Стоит ли идти на примирение с крымским «царем» или же, наоборот, усилить военное давление на него? И многое здесь зависело не от желания русского царя или «ястребов» в его окружении, ратовавших за эскалацию конфликта. Отечественный историк А.В. Виноградов совершенно справедливо отмечал, что наступление на Крым было возможно только в том случае, если Великое княжеств Литовское займет в этом конфликте хотя бы позицию благожелательного нейтралитета{135}. Потому то, начиная с осени 1554 г., русские дипломаты начали зондировать почву относительно заключения русско-литовского союза против «бесерменства». Увы, этот зондаж, несмотря на наличие среди литовской аристократии влиятельной «партии», выступавшей за союз с Москвой против Крыма, не привел к желаемому результату. Ни «вечного мира», и ни тем более союза, нацеленного на Крым, Москве добиться не удалось. Сигизмунд II, не желая открыто вставать ни на ту, ни на другую сторону, занял уклончивую позицию. При этом великий князь Литовский и король польский вовсе не был намерен отказываться от заключенного в 1552 г. договора с Девлет-Гиреем, предусматривавшего среди всего прочего и совместные военные акции против Москвы. Правда, в 1556 г. перемирие между Москвой и Вильно в очередной раз было продлено, на этот раз на 6 лет, и Иван получил тем самым хоть и временные, но более или менее определенные гарантии того, что Литва в ближайшее время не выступит против России на стороне хана.

Тем временем переговоры с Девлет-Гиреем, с точки зрения Ивана и его советников, явно зашли в тупик — а как иначе можно было расценивать известие вернувшегося в начале 1558 г. из Крыма русского посланника Ф. Загряжского, что хан де «правду учинил, что быти в дружбе и в братстве, и царевича сына своего короля Литовского воевати отпустил», но при этом «у правды стоя царь говорил, что присылати царю великому князю казна, как к Магмет-Кирею царю, ино и дружба в дружбу, а толко столко не пришлет, ино правда не в правду»? Не разгромив русских в бою, не опустошив окрестности Москвы, как это сделал в 1521 г. Мухаммед-Гирей I, Девлет-Гирей требовал от Ивана признать свое поражение и согласиться на выплату существенно больших, чем ранее, «поминков»! И при этом никакой гарантии относительно того, что на юге установится мир и спокойствие, хан не давал. И если посмотреть на дальнейшее развитие событий, то складывается впечатление, что в конце 1557 — начале 1558 г. отношение Москвы к операциям против Крыма изменилось. Продление перемирия с Литвой, принесенная Исмаилом шерть, переход на службу к Ивану князя Вишневецкого с людьми, успешные действия на подступах к Крыму Ржевского и Черкашенина в 1556 г., сведения из Крыма о сильнейшем море (как писал Курбский, «некоторые самовидцы наши, тамо мужие бывшее, свидетельствовали, иже и в той орде Перекопский десяти тысящеи коней от тое язвы не осталось»{136}), готовность хана пойти на замирение (правда, на его условиях) — казалось, все благоприятствовало активизации наступления на Крым. Еще одно усилие, и Девлет-Гирей заговорит по-другому! И в Москве решились. Не хочет хан мириться по-хорошему — значит, нужно додавить его, значит, будем воевать!

Суровая зима 1557/1558 гг. («зима та была стюдена, великие мразы во всю зиму, и не един день со оттеплеем не бывал, и снега пришли паче меры, многие деревни занесло, и люди померли по деревням, и на путех такоже много народа кончашася»{137}) не стала помехой для русских. Не дожидаясь, пока потеплеет, Иван 2 января 1558 г. отсылает в низовья Днепра «на Хартущу» (т.е. на Хортицу) Вишневецкого, а вместе с ним целую рать — дворового сына боярского из Переяславля-Залесского Игнатия Заболоцкого «з жилцы», рязанского дворового сына боярского Ширяя Кобякова «з детми з боярьскыми», «да голов Данила Чюлкова да Матвея Дьяка Иванова сына Ржевского, да Ондрея Щепотева, Василья Тетерина, Михаила Евсково, Михаила Он-дреева сына Павлова, Онофрея Лашинсково, Петра Таптыкова, Микиту Сущова, Нечая Ртищева» «с казакы» и «с стрелцы». Князь А. Курбский писал позднее, что всего в поход «нарядили» 5 тыс. ратных людей, что достаточно правдоподобно, учитывая число голов и атаманов, отряженных в эту экспедицию под общим началом Вишневецкого. Перед князем и его людьми была поставлена задача «ити прямо, а во Пеле… суды поделати и з запасы ити на Днепр. И велел государь князю Дмитрею стояти на Днепре и беречи своего дела над крымъекым царем»{138}. Была сделана также и попытка привлечь к операциям Вишневецкого и горских князей Западного Кавказа — тогда же в январе 1558 г. из Москвы был отпущен посол кабардинского князя Темрюка Идаровича Канклыч Кануков с посланием, в котором князю Темрюку предлагалось, собрав своих людей, идти на помощь Вишневецкому.

О своих планах относительно крымского «царя» Иван известил и Исмаила, которому еще в январе отписывал, что собирается «промышляти сею весною» над Девлет-Гиреем, и предложил присоединиться к экспедиции Вишневецкого. Несколько позднее, в марте, отправляя к ногаям посла Елизария Мальцева, Иван передал вместе с ним грамоту Исмаилу, в которой писал, что «царь и великий князь их (т.е. Исмаила и его близких. — П.В.) для обид послал на крымсково князя Дмитрея Ивановича Вишневетцкого со многою ратью. А велел ему засести на Днепре Ислам-Кермень. И из Ислам-Кермени велел ему крымскому царю недружбу делати». К этому царь добавлял, что «черкасом пятигорским велел есми на него (Девлет-Гирея. — П.В.) ж ити, памятуя свое слово, что нам на всякого недруга заодин быти». Естественно, что Исмаилу, по мнению Ивана, следовало присоединиться к Вишневецкому и горцам и хотя бы «детей своих и племянников и рать свою на крымсково» послать вместе с Ивановыми ратными людьми и «черкасами» «промышляти заодин»{139}. Кстати, забегая вперед, из этой переписки становится ясным, почему Иван отправил вместе с Вишневецким преимущественно вооруженных пищалями казаков и стрельцов — видимо, в Москве предполагали, что Темрюк и Исмаил дадут легкую конницу, а московские ратные люди и козаки Вишневецкого поддержат ее огнем. Ну а если наше предположение верно, то тогда понятно, почему экспедиция князя не имела большого успеха — без ногайской и черкесской конницы действовать в причерноморских степях было сложно.

Но вернемся обратно в зиму 1558 г. Январь вообще выдался насыщенным на события — 17 января большая русская рать под номинальным командованием бывшего казанского «царя» Шигалея отправилась «принуждать к миру» ливонцев за их «неисправление» перед царем и великим князем. Началась печально знаменитая Ливонская война, и в том, что успешно начавшаяся, она закончилась столь печально, во многом виноват был непрекращавшийся практически все время, пока русские воевали в Ливонии, конфликт с крымцами. Конечно, в Москве понимали, что вести войну в Ливонии вполоборота, по существу, одной рукой, все время посматривая в сторону Крыма, будет сложно. Однако, начиная ее, Иван IV и его советники, видимо, рассчитывали, что, во-первых, конфликт с Ливонией будет носить краткосрочный, ограниченный во времени и пространстве характер, а во-вторых, Великое княжество Литовское не успеет вмешаться в него. Да и сам Орден к тому времени не представлял серьезной военной силы. Одним словом, выбор был сделан, и роковой шаг был сделан. Но тогда, в январе 1558 г., посылая Шигалея против ливонцев, а Вишневецкого со товарищи против Девлет-Гирея, никто в Москве и не предполагал, к каким печальным последствиям приведет спустя два десятка лет это решение. Будущее было покрыто мраком неизвестности, а события пока развивались своим чередом.

Пока Шигалей ходил «исправлять» ливонцев, а Вишневецкий по заснеженным дорогам шел на юг, в Москве в ожидании вестей с «крымской украйны» разрядные дьяки, загодя разослав по «городам» грамоты с указанием детям боярским, распущенным со службы осенью, «запас себе пасти» и «лошадей кормить», работали над составлением росписи полков на берегу. Предварительный итог их работе был подведен 26 марта 1558 г. В этот день «царь и великий князь росписал воевод по полком на берегу быти по росписи». Предполагалось, что «по вестям» пять полков во главе с князем И.Д. Вельским развернутся в треугольнике Калуга — Коломна — Зарайск{140}. Спустя два месяца пришли первые вести от Вишневецкого. В грамоте, присланной от него в Москву в мае с «жилцом государевым» Иваном Мячковым, князь сообщал царю и великому князю, что он со своими людьми подошел к самому Перекопу «и сторожей побил за шесть верст от Перекопи, а люди ему встречю крымскые не бывал ни един человек». Простояв под Перекопом ночь, во второй половине следующего дня Вишневецкий пошел на запад, к Днепру, «на Тованьской перевоз» в 25 верстах ниже по течению от Ислам-Кермена, и здесь три дня ждал татар, но и на этот раз «крымцы к нему не бывали и не явливалися». Добытые сведения, писал дальше князь, гласили — хан со своими людьми сел в осаду за перекопскими укреплениями и не был намерен высовываться оттуда.

Огорченный этим Вишневецкий ушел оттуда на Хортицу, где встретился с Дьяком Ржевским, который с началом навигации по Днепру сплавился порогам «с суды». После встречи он расположил свой обоз и доставленные Ржевским припасы на Монастырском острове выше порогов и отпустил домой с головой Онуфрием Ляшицким тех детей боярских, которые «потомилися» в тяжелом зимнем походе. Сам же князь, оставив «немногих людей, детей боярьскых да казаков и стрелцов», пошел «летовати в Ыслам-Кирмень», намереваясь отсюда совершать рейды «на Крымьского улусы за Перекоп и под Козлец…, сколко ему милосердный Бог поможет»{141}.

Пассивность Девлет-Гирея и его нежелание вступать в бой с людьми Вишневецкого вполне объяснима — даже если Курбский и преувеличил последствия мора, очевидно, что ханское воинство оказалось сильно им потрепано. К тому же хан и его военачальники не ожидали столь раннего появления русских у перекопских укреплений, татарские кони отощали за зиму, и вступать в бой с неотмобилизованным войском, на голодных конях с неприятелем, хорошо оснащенным огнестрельным оружием, Девлет-Гирею совсем не хотелось. Он предпочел не рисковать без надобности и пока отсидеться за Перекопом, отправив к своему сюзерену, турецкому султану, посольство с просьбой о помощи.