— И что же вы мне скажете?

— Ну-у, — легонько усмехнулся Сайгун, — меня бросает то в жар, то в холод. Да и чего еще ждать после столь экстраординарных заявлений! Я вовсе не собираюсь их оспаривать, господин. Я ведь не ученый, и не мне решать, возможно то, что вы рассказали, или нет. Но я и не такой невежа, чтобы назвать гостеприимного хозяина впавшим в самообман, а тем более — лжецом. И все же прошу вас успокоиться. Можно рассказать вам историю?

— Несомненно, — выдохнул Маккриди, одним глотком осушив полстакана.

— Наверно, стоило бы назвать мой рассказ досужим вымыслом, полетом фантазии, вроде сочинений мистера Герберта Уэллса. Что, если бы то-то и то-то случилось на самом деле? К чему бы это привело?

— Слушаю.

Сайгун устроился поудобнее, затянулся сигарой, отхлебнул из бокала и помаленьку повел рассказ:

— Итак, давайте представим себе человека, родившегося на свет давным-давно. Например, в Италии времен заката республики, той, которая предшествовала Римской империи. Он был сыном людей из сословия всадников, ничем не примечательных, не интересующихся ни войной, ни политикой, не слишком преуспевших в коммерции, а потому обреченных корпеть на государственной службе. А государство быстро росло, завоевывая все новые провинции, и, как результат, остро нуждалось в конторских служащих, регистраторах, летописцах, архивариусах и прочих работниках, воплощающих в себе память правителей. Как только к власти пришел Август, делопроизводство быстро наладилось, система государственных структур устоялась, деятельность их стала упорядоченной и предсказуемой. Для миролюбивого, тихого человека пребывание на государственной службе, на средних должностях, сделалось очень удобным.

Маккриди втянул воздух сквозь зубы, но Сайгун, не обратив на это внимания, вел свое:

— Затем мне хотелось бы позаимствовать вашу концепцию о человеке, не знающем старости. Поскольку вы тщательно и в деталях продумали этот вопрос, я не стану углубляться в описание трудностей, угрожающих такому человеку с течением лет. Достигнув возраста, когда пора удалиться от дел, он волей-неволей вынужден перебраться куда-то, объяснив знакомым, что по состоянию здоровья нуждается в более мягком климате, к тому же поищет мест, где жизнь подешевле. Если ему назначена пенсия, то он не осмелится получать ее вечно; а если пенсии не в обычае, то на сбережения долго не протянешь, даже если пустить деньги в оборот. Так что волей-неволей надо снова идти работать.

Итак, с виду он молод, однако обладает опытом в делах. Он опять поступает на службу — в другом городе, под иным именем — и быстро проявляет себя способным работником. Его повышают, он поднимается до середины иерархической лестницы, не выделяясь среди конторских служащих ни в ту, ни в другую сторону. Приходит день, когда ему опять пора удалиться от дел — но к тому времени он отсутствовал уже достаточно долго, чтобы вернуться, скажем, в Рим, и начать все сначала.

Так и идет. Не стану докучать вам излишними подробностями, которые вы легко домыслите сами. К примеру, время от времени он женится и заводит детей, что доставляет ему удовольствие, — а если и нет, надо лишь потерпеть, время само расторгнет брак. Правда, женитьба осложняет его обычные уловки, и потому он по большей части ведет покойную жизнь холостяка, разнообразя ее маленькими радостями. Опасность быть обнаруженным ему не грозит — работа в архивах позволяет осуществлять небольшие поправки, подчистки и дописки. Он ни за что не позволит себе злоупотребить своим положением во вред государству или ради личного обогащения — ни-ни, ни в коем случае! Разве что уклоняется от воинской службы, а в основном заметает следы. — Сайгун хмыкнул. — Ну, порой напишет рекомендательное письмо для юного соискателя на должность, которым сам же и собирается стать. Однако прошу помнить, что служит он на благо общества. Пишет ли он стилем на восковой дощечке, водит ли пером по бумаге или, как в нынешние дни, печатает на машинке и диктует стенографистке — он помогает хранить память государства.

— Понимаю, — шепнул Маккриди. — Но государства приходят и уходят.

— Зато цивилизация остается. — Сайгун был невозмутим. — Принципат разрастается до империи, потом империя начинает трещать по швам, как лоскутное одеяло, а люди все так же рождаются и умирают, женятся и заботятся о хлебе насущном — и кто бы ни стоял у кормила власти, без чиновников и бумаг ему не обойтись, ибо без них он будет не властен над подданными. Узурпатор или завоеватель может снести головы стоящим у вершины, но скромных конторских тружеников никто трогать не станет — ведь это все равно что отрубить собственные пальцы.

— Бывает и такое, — мрачно заметил Маккриди.

— Верно, — кивнул Сайгун. — Коррупция вознаграждает своих фаворитов должностями. Однако определенные должности не назовешь привлекательными, и в то же время без них не обойдешься. Порой варвары, фанатики или мегаломаньяки норовят убрать всех подчистую и производят полнейшее опустошение. Но чаще всего определенная стабильность сохраняется. Рим пал, но церковь сберегла, что сумела.

— Мне кажется, — медленно, слово за словом выговорил Маккриди, — что этот человек… плод вашей фантазии… затем перебрался в Константинополь.

— Конечно, — снова кивнул Сайгун. — Вместе с самим Константином Великим — ведь тому пришлось расширять чиновничий аппарат в новой столице, и он поощрял всех желающих перебраться сюда служащих. В своем византийском воплощении Римская империя просуществовала еще тысячу лет.

— После чего…

— Бывали трудные времена, но выкрутиться всегда можно. Когда османы захватили Анатолию, мой герой как раз там и находился и не стал возвращаться в Константинополь, пока тот, в свою очередь, не был завоеван и переименован в Стамбул. Тем временем он без особого труда приспособился к новому порядку вещей. Пришлось сменить религию, но вы наверняка поддержали бы его в этом решении, — правда, периодически возникала нужда в повторной операции, неизбежной для бессмертного мусульманина или иудея. Интересно, как там у бессмертных женщин, если они есть? Повторное целомудрие?

Сайгун изобразил что-то вроде ухмылки. И вновь перешел на лекторский тон с оттенком легкой иронии:

— Внешность нашего героя подозрений не вызывает. Настоящие турки не очень отличались от местного населения, а вскоре и совсем растворились в нем вслед за хеттами, галлами, греками, римлянами и иными нациями, которым несть числа. Султаны правили до конца мировой войны — во всяком случае, номинально. Для нашего героя это почти не составляло разницы — он просто помогал поддерживать порядок в бумагах. То же и с республикой. Должен сознаться, я… мой герой предпочитает Стамбул и предвкушает тот день, когда настанет пора опять перебраться туда. Этот город интересен и полон воспоминаний — да вы и сами это знаете. Однако теперь и Анкара стала вполне пригодной для жизни.