– Не спите? – спросил Добрян, появляясь из темноты.

– Не спим, – отвечал Никита. – Сторожим вроде как.

– То-то и оно, что вроде как, – сварливо пробормотал охранник. – Меня и не заметили.

– Почему не заметили? – пожал плечами Вилкас. – Я слышал, как ты идешь.

– Что ж не окликнул? Вдруг чужой?

– Был бы чужой, схлопотал бы. – Литвин показал тяжелую палицу, которая лежала у него на коленях. – Будь спокоен, мало не показалось бы.

– Да? – недоверчиво прищурился смолянин. И добавил растерянно: – Собаки пропали.

– Как? – удивился Никита. – Они же с тобой были.

– Были… Лошади прямо взбесились – рвались, чалая путы порвала. Пока мы их успокаивали, пока дров в костры подкинули… Глядь, а нет ни Буяна, ни Белки. – Добрян печально вздохнул. Присел на корточки, протянул ладони к огню.

Никите почему-то показалось, что седой суровый мужик сейчас расплачется. Уж очень привязан был старший охранник к своим лайкам.

– Может, того… Пойдем поищем? – несмело предложил литвин.

– Темно.

– Волки их сожрали, – сказал Улан-мэрген, выбираясь из-под овчин и елового лапника.

– Тьфу на тебя, парень! Типун тебе на язык! – вызверился Добрян. – Что ты морозишь?

Никита украдкой показал татарину кулак. Ну чего ты лезешь, когда не просят?

Ордынец пожал плечами – мол, а я что?

– Может, и обойдется, – виновато пробормотал Вилкас. – Поищем. Вдруг спят где-то под санями?

– На рассвете поищем, – поддержал литвина Никита. – Вместе.

– Ладно, поищем, – согласился Добрян. Стремительно поднялся. – Тщательнее сторожите.

Он ушел, а Никита с Вилкасом еще битый час выговаривали Улану, что не стоит лишний раз человеку на мозоль наступать. Любит он собак, как монгол коня своего. Ордынец оправдывался, что смолянин – взрослый, умудренный опытом воин, а не женщина и не мальчишка. Он должен принимать удары судьбы стойко и не срывать досаду на спутниках.

Пока не взошло солнце, они спорили, не забывая поглядывать по сторонам.

С первыми лучами завывания стихли, как будто все волчьи стаи разом ушли отдыхать после трудной, но добросовестно отработанной ночи.

Вилкас принялся кашеварить, а Никита пошел помочь Добряну и прочим охранникам поискать собак. На душе парня скребли кошки. Он уже догадывался, что отыщет.

Так и вышло.

Все, что им удалось обнаружить, – капли крови на взрытом снегу и отпечатки волчьих лап. Огромных – ладонь Никиты с трудом накрыла след.

«Каким же должен быть волчара? С теленка ростом, не меньше…»

Смоляне цокали языками и опасливо поглядывали на ближний лес. Добрян ругался в полный голос, не стесняясь даже проснувшегося брата Жоффрея. Охранник обещал волкам, которые утащили его любимцев, кары одна страшнее другой, не задумываясь, каким образом приведет свой приговор в исполнение.

– И охота попусту орать, – шепнул старший купец на ухо Никите. – Близок локоть, да не укусишь… Думал бы лучше, как обоз теперь оберегать без помощников.

– Лаек жалко, ничего не скажешь, – добавил Гладила. – Только кто нас пожалеет, если следующей ночью волки совсем страх потеряют?

До Смоленска оставалось добираться каких-то три дня. Пропасть по глупости перед самым домом не хотел никто.

Запрягая лошадей, купцы и возницы не шутили, как обычно, не обменивались прибаутками. Ожидание будущей ночи в окружении десятков волчьих стай напрягало всех. Того и гляди прорвет, тогда не только до ссоры и ругани недалеко, но и до мордобития.

Один лишь Вилкас остался верен себе. Едва взгромоздившись в седло, вытащил канклес и запел о девушке, которая посадила лен, а теперь собирается его теребить, потом мять, прясть, ткать полотно и так далее, пока не сделает рубаху своему любимому.

Стая снегирей, взметая искристую пыль, сорвалась с ветвей.

Мышастый под Никитой шарахнулся на обочину, захрипел. Парню стоило немалого труда вернуть его на дорогу.

Де Тиссэ, пробормотав что-то под нос по-франкски, пришпорил коня и галопом проскакал в голову обоза.

Улан-мэрген прижал ладони к ушам, закатывая глаза.

Вилкас, заметив его полный отчаяния взгляд, только подмигнул и растянул губы до ушей.