– Бургут!

– Я жду приказаний, Кара-Кончар!

– Позови Хори, да поживее.

Нукур поклонился и убежал, смешно переваливаясь с ноги на ногу. Федот, хоть и жил в Орде почти пять лет, никак не мог привыкнуть к походке кочевников.

В стороне весело перекликались татары. Хохотали, подшучивая по обыкновению над одноглазым и плешивым Уйгуром, который молча сносил обиды, несмотря на медвежью силищу – баатур легко гнул в ладони подкову.

«Когда-нибудь он сломает насмешнику шею, и все прекратится», – подумал Кара-Кончар. Вытащил из ножен прямой узкий меч. Отблеск пламени окрасил багровым тщательно отполированную сталь.

– Я привел Хори, – окликнул предводителя Бургут.

– Да? Хорошо. Подойди ко мне, Хори-нукур.

– Я жду твоих приказаний, Кара-Кончар, – приблизившись, несмело проговорил воин.

– Скажи, Хори, ты молишься Великому Небу?

– Нет, Кара-Кончар. Я верую в Аллаха и чту заветы его пророка Мухаммеда.

– Это хорошо, – кивнул Федот. – Аллах милостив…

Клинок цзяня прянул вперед подобно гадюке и ударил, как молния.

Всего один укол. Прямо в сердце.

Хори упал, как сноп, не издав ни звука.

Бургут, не дожидаясь особых распоряжений, перерезал нукуру горло, хотя особой нужды в этом не было. Все знали – Кара-Кончар, если желает кому-то смерти, бьет наверняка.

– Унеси и сожги, – устало проговорил Федот.

Когда помощник уволок не успевшее закоченеть тело, предводитель ордынцев поправил рукав черного чопкута, прикрывая перевязанное тряпицей запястье. Кто мог подумать, что девчонка с куклой так неожиданно прыгнет на него и вцепится, как шавка? Отметины от зубов уже начали подживать и ничуть не мешали держать оружие.

Вилкас очнулся неожиданно. Будто проснулся.

Масляно-желтый серп луны поливал светом заснеженный лес и истоптанные обочины санного пути.

Снег набился за пазуху и за шиворот. Голова раскалывалась от боли.

Литвин попытался пошевелиться. Замерзшие руки и ноги слушались плохо. Но, приложив усилие, парень поднялся на четвереньки. Осмотрелся. В глазах двоилось, но он сумел различить на белом снегу темные тела убитых людей и коней.

Неужели уцелел только он один?

Опираясь на палицу, которая не потерялась благодаря охватившему запястье темляку, Вилкас поднялся на ноги. Постоял, пошатываясь, а потом медленно побрел, проваливаясь по колено, к саням.

Он долго блуждал, разглядывая трупы. С трудом сдерживался, чтобы не плюнуть на разбойников или не пнуть их. Вспоминал поименно всех погибших купцов и охранников. Немало подивился, увидев, что с Гладилы стянули сапоги, но не забрали их, а, распоров голенища, бросили тут же…

А где тела Улана, Никиты и брата Жоффрея?

Как ни искал литвин, найти их он не сумел. Зато обнаружил, что снег взрыт конскими копытами. Сколько было всадников, трудно сказать точно, но не меньше десятка. Все кони подкованы по-зимнему.

Значит, рассудил Вилкас, неожиданно пришла подмога. Скорее всего, дружина Александра Глебовича, Смоленского князя. Наверное, они перебили остатки нападавшей толпы и увезли с собой уцелевших обозников. Хотя… Если подумать здраво, никто из спутников литвина не уцелел, кроме упомянутой тройки. А почему бросили остальных? Ах, да… Лошади, запряженные в сани, валяются мертвыми, боевого коня ни один здравомыслящий дружинник головой в хомут не сунет. Мертвые подождут, когда за ними приедут из Смоленска. На морозе не завоняются. Разве что звери пообгрызать могут. Так на это дружинникам как раз наплевать. Если за каждого смерда переживать, никакой «переживалки» не хватит.

Все правильно…

Парень потер затылок, продолжавший «гудеть» после удара дубины. Скривился от боли – ладонь наткнулась на здоровенную шишку. Волосы слиплись от крови и схватились корочкой. Очень сильно болел правый глаз. Чуть ли наружу не вылезал. И вроде бы он хуже видит?

Вилкас попеременно закрыл то один, то второй глаз. Да. Если смотреть правым, то видно не одну, а три и даже иногда четыре луны. Причем мутные они какие-то… Зато левый, слава Богу, в полном порядке.

Слегка утешившись, парень пошел искать свою шапку. Если уж выбираться к жилью, то надо позаботиться о теплой одежде. Хорошо бы еще снять шубу поцелее и почище с кого-нибудь из нападавших смердов. Под ноги ему попалось седло. Притороченный к нему меч показался знакомым. Вилкас, борясь с дурнотой и головокружением, наклонился. Так и есть – меч Никиты.

Перед глазами встала картинка: худощавый верткий парнишка летит навзничь в снег, а сапог намертво застрял в стремени, со щелчком лопается старая подпруга… Косматый, как лесной хозяин, мужик занес дубину над головой. Татарчонок, не целясь, всадил в горло разбойника стрелу, но тот продолжал махать ослопом, не чуя раны. Вторую! Третью! Как комариный укус. Даже палица литвина размозжила мужицкий череп не с первого удара.

Вилкас негнущимися пальцами попытался распутать ремешок, не справился и дернул изо всех сил.