– Brevis esse laboro, obscurus fiо [83] , не правда ли?

– Ну… – покачал головой брат Антуан.

– В книге «Аль-Азиф», написанной безумным арабом Абдуллой Альхазредом, перечисляются имена демонов и их верховного владыки Мардука, – терпеливо пояснил лангедокец. – В «Энума Элиш», которую и книгой-то назвать нельзя, ибо она написана на глиняных табличках, указываются пятьдесят имен Мардука. А уж «Дхиан» дает методы призвания и подчинения как демонов, так и их властелина.

– А вы читали эти труды? – с придыханием спросил брат Бертольд.

– Сами книги не читал, – ответил Бертольду брат Эжен, пытаясь приподняться на локте. Это ему почти удалось. – Читал списки, само собой. Копию «Энума Элиш» я отыскал в книгохранилище на Кипре. В сундуке с испорченными листами пергамента – их туда сбрасывали переписчики, чтобы потом соскабливать чернила. За «Аль-Азифом» я отправился в Эдессу… Мой отряд потерял трех сержантов и одного брата-рыцаря.

– Сарацины? – спросил Жиль просто для того, чтобы что-то сказать. Он чувствовал себя неловко, оттого что лангедокец все время беседует с Бертольдом, а его вроде бы и не замечает.

– Если бы! Говорят, Альхазред, скитаясь по пустыне Руб-аль-Кхали в поисках древнего знания, нашел-таки разрушенный город. Он назвал его городом Колонн, или Ирем. Ифриты и джинны охраняют его, ибо только в Иреме они могут пронзать пространство и время, вырываясь в нашу реальность из Бездны, где их запечатал именем Аллаха великий султан и чародей Сулейман ибн Дауд. – Д’Орильяк улыбнулся. – Хотя всем христианам известно, что никакого Аллаха не существует…

– Ну конечно же! – с жаром воскликнул брат Жиль, а францисканец поддержал его порыв, крестясь и кивая: – Credo in Deum, Patrem omnipotentem, Creatorem caeli et terrae… [84]

– …а Сулейманом они зовут ветхозаветного царя Соломона, известного своей мудростью, но уж никак не своим безбожием или пристрастием к чернокнижию. Но я не об этом… Не знаю, кто нападал на нас ночью, во время стоянок в пустыне. Если люди, то они очень хорошо умели скрытно подбираться к часовым, обманывая не только людей, но и собак, которых я приказал взять в поход как раз на такой случай. Если демоны, то вынужден признать, они не боятся молитвы, как бы еретически это ни звучало. Может быть, какие-то звери… В Вавилоне, на воротах, посвященных языческой богине Иштар, можно отыскать изображения многих удивительных зверей, о которых мы и помыслить не могли до первого Крестового похода и знакомства с древним и очень опасным миром Востока…

– А «Дхиан?» – перебил Эжена дрожащий от нетерпения францисканец.

– А «Дхиан» я выменял в Акре за горсть медяков у дервиша-фарса. По-моему, этот несчастный тронулся разумом за много дней и даже месяцев до нашей встречи… Во всяком случае, смех его, совершенно безумный, преследует меня до сих пор, хоть минуло уже больше полутора десятков лет.

На этом их разговор прервал брат Антуан, который приблизился, сокрушенно качая головой. Де Грие сетовал на невосполнимость потерь, понесенных маленьким отрядом от стихии. Нехватка лошадей поставила под сомнение возможность продолжать путь с тем же грузом, а крайняя усталость людей делала их почти беззащитными не только перед неизвестными преследователями, но и перед случайными охотниками до легкой наживы.

Поскольку брат Рене очередной раз впал в глубокое забытье, прерывающееся лишь вспышками горячечного бреда, рыцари принимали решение самостоятельно. Они сошли с дороги и углубились в горные отроги Франконского Альба, держа путь на Нюрнберг, – иного выхода попросту не виделось. Глядишь, и удастся миновать Баварию.

И началась борьба с бездорожьем, снегопадами, каменными завалами и буреломами. Они продвигались за день на пару лье [85] , не больше. К сумеркам валились с ног от усталости. На лошадей было страшно смотреть: торчащие ребра и маклаки, свалявшаяся шерсть, запавшие глаза и понуро опущенные головы. Люди выглядели не многим лучше. Ну разве что одежда скрывала исхудавшие тела.

Казалось, все кончено. Смерть простерла над ними костлявую руку, и спасти не может ничто: ни доблесть, ни мудрость, ни Вера. И тут отправленный в передовой дозор сержант, противостоявший несчастьям лучше прочих, вернулся и доложил, что обнаружил замок.

Приземистое, темное строение торчало на голой скале, нависавшей над ущельем. Видимо, рыцарь, заложивший первый камень в основание бергфрида [86] , рассчитывал господствовать над пролегающими поблизости дорогами. Замок выглядел неприступным – к нему вела извилистая тропа, по которой не смогла бы проехать повозка, и чудом сохранившийся подъемный мост.

Брат Жиль и брат Антуан пошли на разведку. Они были готовы просить неизвестного хозяина о гостеприимстве и в благодарность даже отсыпать ему серебра из вьюков. В разумных, конечно, пределах. А если нужно, то могли и пригрозить силой. Вряд ли местный рыцарь стал бы содержать крупный отряд. Уж слишком безлюдные вокруг места.

Действительность оказалась более жестокой и неожиданной.

Замок был заброшен. Причем, судя по разрушениям, причиненным непогодой и безжалостным временем, простоял пустым не один десяток лет. Его не брали штурмом – следов сражения храмовники не нашли, как ни старались. Но обитатели покинули Грауерфелс [87] , как нарек его брат Антуан, в спешке, бросая утварь, столовую посуду, запас дров. Оставив нетронутым сеновал. К огромному сожалению, сено пришло в полную негодность из-за сырости.