Маленьким ребенком Фрэнк научился не ждать ничего хорошего от близких отношений с другими; поэтому он акцентировал ту часть парадокса человеческих отношений, которая была связана с оди­ночеством. Он жил, почти не вовлекая себя в отношения с дру­гими и не ожидая теплоты и взаимности.

Луиза, напротив, научилась подчеркивать другую часть дилем­мы — связь. Из-за того, что она рано поняла, как беспомощна и уязвима сама по себе, Луиза стала искусно завоевывать одобрение и уверенность в том, что другие всегда будут желать близости с ней. Но это бегство от одиночества наглухо отрезало Луизу от чув­ства ее собственной идентичности и заглушило в ней внутреннее осознание.

12 ноября

Легкий аромат женственности исходил от чопорной женщины, которая в этот день сидела в моем большом кресле. Не физичес­кий аромат, который можно ощутить с помощью обоняния, а пси­хическая сущность, исходящая от нее. Ее платье было консерва­тивным, но привлекательным; тело не выставлялось напоказ, но и не отвергалось полностью. Я был заинтригован, пытаясь разга­дать, что передают эти чувственные, эротические намеки без ис­пользования привычных уловок.

Тем временем, пока я забавлялся подобными размышлениями, эта женщина, посылавшая такие мощные невербальные сигналы, говорила откровенно и совсем не эротично.

— После аварии я была в гипсе почти год и не могла ходить в школу. Моя мать, как только оправилась после своих ранений и смерти папы, попыталась обучать меня дома. К нам нерегулярно приходил домашний учитель, но чаще всего я была предоставле­на сама себе. Это было такое одинокое время. Я помню, как ле­жала и смотрела в окно на играющих детей, хотела выйти на ули­цу и поиграть с ними. Затем наступал вечер, и я начинала бояться. После аварии я стала бояться сумерек. Я просила мать побыть со мной, по крайней мере, пока не стемнеет, но она должна была готовить ужин и не могла оставаться со мной подолгу.

— Одинокое пугающее время.

— Да. — Быстрая благодарная улыбка. Немного слишком бла­годарная за такой простой ответ. Действительно ли это было так? Не преувеличены ли ее реакции? Да, но не это придавало ей сек­суальности. На самом деле это почти рассеивало ее притягатель­ность.

— А потом, весной, мать обнаружила, что у нее рак. Это было уже слишком. Она пыталась сохранять мужество, знаю, но я мог­ла слышать, как она плачет у себя в комнате. Я пыталась не пока­зать ей, что слышу, как она плачет, и изо всех сил старалась сде­лать ее счастливой. Она так страдала, знаете, и, казалось, как-то съежилась. Думаю, после аварии у нее просто не осталось ника­ких сил. Это ее убило. Сразу после Дня Труда она умерла, и... — Она тихо плакала. Я сочувствовал этой женщине, оставшейся сиротой в одиннадцать лет.

— Это любому трудно выдержать. Особенно маленькой девочке.

Она кивнула, вытерла глаза, еще немного поплакала и посмот­рела на меня с улыбкой, которую в романах прошлого века непре­менно бы назвали "наигранной".

— Простите, я веду себя как ребенок.

— Вы мне вовсе не кажетесь ребячливой.

— С вашей стороны очень любезно говорить так. — О, эти раз­глагольствования! Она казалась мне слишком сладкой, слишком правильной. Куда девался ее эротический аромат? Черт меня по­дери, если он все еще здесь. Это было странно, но каким-то об­разом она одновременно и отталкивала меня своей слащавостью, и притягивала. Я невольно спрашивал себя: что будет, если от­шлепать ее по голой заднице? Это меня удивляло.

— Я ушла жить к брату моей матери и его жене, тете Джулии и дяде Беннету. Мне не было хорошо с ними. Тетя Джулия не лю­била меня. Она пыталась относиться ко мне с пониманием, я знаю, но по ночам я слышала, как они спорили и упоминали мое имя. Наконец, однажды вечером... — Она снова заплакала,— тихо-тихо.

— Однажды вечером.

— Да, однажды вечером. Возможно, это глупо, но у меня дей­ствительно такое чувство, что мне нужно чего-то опасаться, ког­да заканчивается день. Даже сейчас мне иногда становится страш­но, когда я одна в квартире и начинает темнеть. И я действительно бываю почти до смерти напугана, когда должна зимой уходить с работы в сумерках.

— На самом деле это не так уж и удивительно, правда?

— Нет, думаю, нет, но это глупо с моей стороны, вы не нахо­дите? — Последовала вопросительная улыбка, которая была явным приглашением ответить, что, конечно, это не глупо. Это сдела­ло меня упрямым, как будто я хотел сказать, что она права, ду­мая, что глупа. Ого! Эта девица действительно действует мне на нервы разными способами. Нужно успокоиться.

— Ну, как бы то ни было, однажды вечером мой дядя попро­сил меня прогуляться с ним. Он выглядел очень напряженным и каким-то злым. Сказал, что ему действительно жаль, но мне боль­ше нельзя жить с ними: тетя Джулия переживает климакс и поэто­му стала очень нервной. Он действительно расстроен, но догово­рился, чтобы я переехала к его кузену в Нью Хэмпшир, на ферму.

— Что Вы почувствовали, когда он сообщил вам об этом?

— О, это было просто ужасно. Я... — Слезы полились сильнее. — Я думала, что, вероятно, не помогала тете Джулии столько, сколь­ко было нужно. Помню, что просила его дать мне еще один шанс и обещала быть очень хорошей и много помогать. Я была очень испугана. По крайней мере, я знала дядю Беннета и тетю Джулию до аварии, но никогда не слышала об этих кузенах из Нью Хэм­пшира. Я умоляла и плакала и, в конце концов, он сказал, что поговорит с ней еще раз. И в ту ночь у них было настоящее сра­жение. И я хотела убежать, но была так напугана, что не знала, что делать. — Теперь она плакала навзрыд, и впервые с тех пор, как она вошла в комнату, я почувствовал, что больше не являюсь центром ее внимания. Ага, вот в чем секрет ее воздействия на меня: она заставила меня чувствовать, что я являюсь эмоциональным центром ее переживаний. Это действительно сильный яд.