Солодуха заметил злой огонек, мелькнувший в глазах Бадяги, и, если б не отпрыгнул назад проворно, железные пальцы дружинника сомкнулись бы клещами на шее его. Но ушел от смерти Солодуха, выхватил из ножен меч, закричал пронзительно:

— Борейцы! Стража! На помощь! Тут высмотрень Владигора! Скорей сюда!

Сам же, на стражу не надеясь, размахивая мечом, наступал на безоружного Бадягу. Вот уж клинок рядом с головой Бадяги просвистел. Пятился дружинник, мешком пытался парировать удары — вначале получалось, один раз чуть было не запутал в мешковине меч поваренка. Солодухе, однако, удалось ранить его в руку, и близкой уже виделась Бадяге смерть, но случилось то, чего ни Солодуха, ни дружинник не ожидали.

Вдруг расширились от ужаса и боли глаза Солодухи, меч со звоном упал на плиты пола, и увидел Бадяга, как две черные лапы обхватили сзади плечи Солодухи, а кошачья морда с оскаленными острыми зубами впилась в шею поваренка, урча жадно, люто. Пытался Солодуха оторвать от себя животное, но кошка, вцепившись когтями в кольца кольчуги, а зубами в шею его, казалось, срослась со своей добычей. Еще несколько судорожных попыток Солодухи освободиться ни к чему не привели, и он, пошатнувшись, рухнул на пол, а кошка, сделав свое дело, черной стрелой метнулась в темноту.

Глядя на распростертое в луже крови тело, ошеломленный Бадяга не мог сдвинуться с места. Но тут в дальнем конце коридора раздались шаги, зазвенело оружие, послышалась нечленораздельная отрывистая речь, будто и не люди это говорили, а оборотни.

«Худо дело! — подумал Бадяга. — Меня же в убийстве обвинят!»

Он хотел было отсидеться в каморке, но сообразил, что оттуда отступать ему будет уже некуда, и тотчас принял другое решение — подобрал с пола меч Солодухи, выдернул из ножен кинжал и нырнул в каморку, притворив за собой дверь.

Шаги раздались уже совсем близко. Фразы, произносимые на непонятном языке, тем не менее дали Бадяге возможность понять, что борейцы, стоя над трупом Солодухи, рассуждают над причиной ужасной смерти поваренка, бывшего, похоже, одним из первых лиц во дворце. Но вот один из стражников потянул за ручку двери, пытаясь ее открыть, и Бадяга не стал препятствовать этому. Когда дверь отворилась, дружинник с громким криком сделал выпад, пронзив стражника насквозь. Пронзил, тут же вытащил из тела меч и принялся рубить направо и налево не ожидавших нападения воинов.

— Вот, получайте, крысы борейские! — неистово кричал Бадяга. — Будете знать синегорцев!

Он положил у входа в каморку не меньше десяти человек, но со всех сторон к нему уже спешили стражники с обнаженными мечами. Пробиться к переходам, по которым он мог бы выбежать на подворье, было довольно трудно. Тем не менее ничего другого Бадяге не оставалось.

С медвежьим ревом, всегда устрашавшим врагов в бою, по-бычьи наклонив голову, бросился он на борейцев, не способных в узком коридоре действовать согласно. Разя правой и левой рукой, не переставая колоть и рубить, Бадяга быстро расчистил себе дорогу. Стремясь догнать и сразить тех, кто не выдержал его решительного натиска, он скоро оказался у лестницы, ведущей во двор, но по ней поднимались воины в рогатых шлемах. Бадягу это не смутило. Борейцам было тесно на лестнице, они только мешали друг другу, не имея возможности размахнуться мечом как следует. Бадяга сшибал их одного за другим, и они кубарем катились вниз по лестнице, стеная, обливаясь кровью, уверенные, что против них сражается целый отряд великолепно обученных воинов. Иные в панике стремились оставить лестницу, звали на помощь, но Бадяга мечом своим и кинжалом быстро заставлял их умолкнуть.

Но вот и двор. Зарубив еще двух человек, бросился бежать к конюшне, хоть и понимал: «Нельзя в конюшню! Увидят, как я под землю ухожу, догонят или убьют в том проходе и на наших выйдут. Или завалят ход, и тогда уже Владигору незаметно в Ладор не проникнуть!»

Но что, кроме подземного хода, могло спасти Бадягу? За ним бежало не меньше пяти десятков воинов, по нему уже стреляли из луков, самострелов, стрелы свистели над его головой. Острый запах навоза обдал Бадягу, когда вбежал он в просторную конюшню, поделенную на несколько десятков стойл. К радости своей великой, увидел, что рядом с воротами брус деревянный поставлен для запора. Тут же, бросив меч, схватил дружинник этот брус да и наложил на крюки, вбитые в створки. И пока стучали, колотили топорами, мечами, копьями в толстые доски ворот, стремясь разбить их или сорвать с петель, Бадяга уж подбегал к стойлу, где конь каурый отдыхал лежа. Как и прежде, взволнованно прядал ушами конь, ноздрями встревоженно двигал, но Бадяга, быстро крышку приподняв, спустился в подземный ход, не забыв крышку с немалой осторожностью положить на прежнее место, чтобы и малой щели не осталось.

Когда же, сломав ворота, вбежали борейцы в конюшню, и обыскали все стойла, и переворошили сено, и даже кровлю копьями истыкали, то так и не нашли дерзкого пришельца, порубившего едва ли не двадцать их товарищей. Заглянули и в стойло, где лежал каурый жеребец. Все здесь было, как и в других стойлах, — пол ровно устлан сеном, тут и там корытца с водой. Жеребец недовольно подергивал ушами, будучи явно обижен на людей, нарушивших его уединение. Если бы вдруг, по воле богов, этот жеребец сумел заговорить, никогда не сказал бы он этим существам в рогатых шлемах, куда исчез толстый бородатый человек, которого они искали.

Хоть и тучен был Бадяга и не привык бегать, несся он, однако, по подземному ходу так быстро, что, наверно, и волк бы не угнался за ним. Кожушок и шапку сбросил, о кинжале и факеле, оставленных на ступеньках лестницы, далее и не вспоминал, бежать приходилось в полной темноте, поэтому, чтобы не разбить себе голову на поворотах, руки вытягивал вперед. А сердце от радости так и стучало. Не верилось ему, что из передряги вышел живым и даже невредимым, если не считать неглубокой раны на руке. Бежал и о себе с уважением немалым думал, представлял, как станет описывать свои подвиги Владигору, Любаве, Путиславе. Жалел, что не будет рядом и баб-разбойниц, — вот уж повизжали бы они от радости, слушая, как их любимый князюшка рубил врагов, точно кочаны капусты.