— Невероятно!.. — Пан Казимир помотал головой и показал себе за спину. — Там же Васька Червенич, мой однокашник по юнкерскому.

— Это тот немец?..

— Да какой он немец!

— Ну и прекрасно! Вдруг он тебе поможет?

— Да?.. Черт, у меня и в мыслях не было… Он же меня в ресторан пригласил… Что, ехать?..

— Конечно!

— Так… — Пан Казимир сжал руку в кулак. — Ты права, надо ехать. Если что, ты меня не знаешь, я пациент по первому разу, ясно?

— Ясно… — Лидия улыбнулась. — Иди уж! У меня предчувствие. Хорошее…

— Да? — обрадовался майор. — Все, иду!

Пан Казимир толкнул дверь спиной и вышел из кабинета…

Пан Казимир стоял посередине зала. В углу, на небольшом возвышении пяток музыкантов старательно наяривали разухабистую «Розамунду», причем пианист ухитрялся в каждой паузе отпивать глоток вина, тут же возвращая бокал на уголок крышки, где тот ритмично вздрагивал и пускал вокруг яркие зайчики.

Ресторан «Европейский», обосновавшийся в таком знакомом пану Казимиру доме бывшего КИПа, стал «свойским» и теперь тонул в облаках папиросного дыма. Червенич презрительным взглядом окинул собравшуюся тут публику и бросил подскочившему к ним метродотелю:

— Бедлам! Веди в боковую…

Вдоль одной из стен тянулись задрапированные бархатом уютные кабинки, и там мягкая ткань хорошо глушила музыку. Червенич сам усадил пана Казимира за стол и, ласково заглядывая в глаза, спросил:

— Костенька, я голоден как волк, да и ты, наверное, тоже?

Пан Казимир улыбнулся и кивнул. Тут, скрытый от целого зала, он наконец-то почувствовал себя спокойно.

— Вот что, братец… — Червенич пальцем поманил официанта. — Тащи на стол все что есть! И водки, настоящей! Ступай, видишь, ждем!..

Выпроводил официанта, плотно уселся и восторженно, как будто только сейчас увидел, посмотрел на пана Казимира.

— На отца ты похож, Костя, страшно! Я тебя как увидел, борода, усы, вылитый генерал… Я остолбенел, а потом, как обухом, да это ж ты!

— Постой, постой… — пан Казимир сощурился. — Это когда ж мы с тобой последний раз виделись?

— Да осенью 17-го, когда в Кисловодске долечивались.

Улыбаясь, они молча смотрели друг на друга, и в этот момент появился официант. На столе стали возникать соленья, моченья и прочая снедь. Едва услужающий разлил водку по стаканам, оба выпили, и Червенич, закусив домашней колбаской, спросил:

— Костя, а помнишь, как мы первый раз ко мне на вакации ездили?

— Помню, Вася… — Пан Казимир подцепил на вилку маринованый грибок и понюхал. — Ну точно! Тот же запах. Маменька твоя грибы мариновала….

Лицо Червенича внезапно исказила гримаса, он стукнул кулаком по столу, стоявшая на краю рюмка свалилась, и звон расколовшегося стекла повис в воздухе.

— Выпьем… — звякая вздрагивающим графином, Червенич налил прямо в стакан. — Ты знаешь, Костя, я Гражданскую до конца прошел, и ночь, когда за последний краешек держались, в глазах стоит. Костры, женщины… Исход… И нас, как последний хлам, из России вон! Кто прямо у костра застрелился, а кому ненависть глотку перехватила, дальше — в Харбин… В общем, пока до Парижа доехал, дерьма по уши нахлебался…

Он говорил прерывисто, все увеличивая паузы и постепенно успокаиваясь. Наконец выдохся окончательно и как-то тихо, совсем по-другому, сказал:

— Костя, отец твой там умер. Еще в Чите. Сыпняк… — Червенич тронул майора за плечо. — Не суди его, Костя, он любил тебя…

— Знаю… — пан Казимир вздрогнул и, пересиливая себя, трудно с запинкой, сказал: — Помянем…

На этот раз молчание затянулось, и Червенич, видимо, догадавшись, что сейчас гнетет пана Казимира, спросил:

— У тебя, что… С немцами, не того?

— Вася, — решился пан Казимир. — Я польский офицер…

— Понял… — Червенич вскинулся. — Ты что, боишься, что тебя Васька Червенич германцу на тарелочке выложит?

— Да нет, предупреждаю, — пан Казимир усмехнулся. — У меня ведь и документы липовые, так что, сам понимаешь…

— Понимаю… — Червенич посерьезнел. — Имею один вопрос. Я думаю, отцовской фамилией ты тут не пользовался?

— Нет, конечно, — пожал плечами пан Казимир.

— Ну, тогда все тики-так! — расхохотался Червенич. — Я ж тебе, Костя, рекомендации прямо из Парижа выпишу, елки точеные!..

— Ну, если из Парижа… — махнул рукой пан Казимир. — Тогда пьем.

Некоторое время они молча выпивали, поглядывая друг на друга и улыбаясь, а потом Червенич, как-то сразу начиная пьянеть, рванул воротник мундира.

— Эх, Костя!.. Ты думаешь, если я в эту шкуру залез, так и забыл все?

Крючки не выдержали, мундир расстегнулся, сорочка выбилась наружу, и Червенич, почувствовав облегчение, неожиданно громко, в полный голос, запел:

— «Вот прапорщик юный, с отрядом пехоты, стремится он знамя полка отстоять! Остался один он от всей полуроты, но нет, он не будет назад отступать!..»