— О, извините. — Она еще больше сконфузилась. Она совсем не знала, чего от нее ждут дальше, а для Луизы Гован главное, очевидно, было оправдывать ожидания. Неудивительно, принимая во внимание историю, которую она рассказывала.

— Что произошло с мистером Кольтеном?

— О, на самом деле ничего серьезного. Просто постепенно я осознала, что он пытается подсмотреть за мной, когда я принимаю ванну, и отправиться на прогулку вдвоем. Однажды, когда мы с ним гуляли, он привел меня на пруд и сказал, что это его старый бассейн. Он получал массу удовольствия, рассказывая мне, как они купались в нем нагишом, и он хотел, чтобы я прямо сейчас сняла одежду и искупалась там. Мистер Кольтен сказал, что будет наблюдать за тем, чтобы никто не подошел, и все будет в порядке. Я была ужасно испугана, но он продолжал настаивать, и, наконец, я начала раздеваться. И когда я сняла платье и белье, из кустов выскочила миссис Кольтен, крича на нас обоих. Думаю, ей показалось, что я пыталась соблазнить его или что-то в этом роде. Я только плакала и плакала, пытаясь все объяснить, но никто мне не верил. А старик только все запутал, пытаясь защитить и меня, и себя и отрицая вообще все. Все это превратилось просто в кошмар. Как бы то ни было, спустя примерно неделю они отправили меня обратно к дяде Беннету.

— Что вы чувствовали при этом?

— Не знаю. Я словно онемела, и мне было очень стыдно. Я просто не хотела никого видеть и ничего слышать об этом. — Она тихонько плакала, и, казалось, избегала встречаться со мной глазами. — Ну, а потом мне нельзя было оставаться у них. Так что через месяц или около того они пристроили меня жить к пожилой леди и, я стала помогать ей в обмен за комнату и содержание. Это была миссис Дэвис, и я оставалась с ней, пока мне не исполнилось шестнадцать. Потом…

И Луиза продолжала рассказывать о своем печальном детстве. Было нетрудно понять, почему она так сильно старается угодить. В девять лет она была тяжело ранена в аварии, в которой погиб ее отец; вскоре после этого умерла мать Луизы. С тех пор она постоянно попадала в ситуации, где ей приходилось угождать лишь для того, чтобы продолжать жить там, где временно находился ее дом.

К концу нашего сеанса, после того, как она закончила свой рассказ и мы поговорили о планах относительно терапии, я решил еще раз выяснить, насколько она осознает свое воздействие на посторонних.

— Есть одна вещь, которая произвела на меня впечатление во время нашего разговора, мисс Гован. — Вы кажетесь очень озабоченной тем, чтобы казаться приятной, покладистой и веселой, даже если вы рассказываете об очень невеселых вещах. Было бы полезно знать, насколько вы осознаете это свое поведение.

— О, это меня смущает. — И она действительно смутилась, хотя и немного кокетничала. Это тоже выходило эротично. — Ну, думаю, я знаю кое-что об этом. Иногда я осознавала, что очень стараюсь… Не знаю, как сказать. Ну, я однажды подумала — после того, как посмотрела кино: «У меня жизнь, как у Бетт Дэвис, а я притворяюсь, будто я Ширли Темпл».

Это хорошо сказано, подумал я про себя, только я бы добавил: «Ширли Темпл и Мэрилин Монро».

Встречаясь с Луизой около года, я чувствовал, что приторное кокетство уменьшилось, но эротические намеки продолжались, как и ее стремление угождать. Манера с необыкновенным напряжением и вниманием сосредоточиваться на моем лице и глазах временами раздражала меня, но временами действовала сильно и загадочно.

Луиза руководила обучением социальных работников в большой общественной организации, и из того, что мне удалось узнать, я сделал вывод, что она была хорошим работником и ее любили. Но она начала осознавать, что ей не хватает внутреннего зрения и чувства идентичности, которое оно дает. Луиза говорила: «Я не знаю, кто я на самом деле. Я почти могла бы сказать, что не знаю, есть ли я на самом деле. Я имею в виду, что уверена в том, что существую — только когда я с кем-то, особенно с тем, кто нуждается во мне. В последнее время, с тех пор, как мы начали говорить об этом, я спрашиваю себя: если никто не будет во мне нуждаться, я, может быть, просто исчезну?»

Луиза стала так остро осознавать свою зависимость от других, что думала о себе то как о пустой раковине, которая оживает только в чужих руках, то как о «нагревательном приборе», который нужен лишь для того, чтобы давать другим тепло, и не имеет значения сам по себе.

18 октября

— Я продолжаю думать о Синтии, студентке, о которой рассказывала вам на прошлой неделе. — Луиза устроилась на кушетке с привычной непринужденностью, которая контрастировала с ее первыми неловкими и смущенными путешествиями на этом странном транспортном средстве. — Я чувствую, что хочу поговорить о ней, и в то же время не хочу даже думать о ней, хочу все это забыть. — Она поправила наволочку на подушке, расправила свою скромную юбку, аккуратно спрятав ноги. (В последнее время мне стало казаться, что юбки стали короче, чем раньше, но я не был уверен в этом.)

— Что вы думаете о Синтии? — Я с сожалением понял, что не помню, которая из полудюжины студентов, подопечных Луизы, Синтия. В последнее время она рассказала мне о нескольких из них, но мое внимание было больше поглощено поведением самой Луизы, так что я не был теперь уверен, то ли Синтия — это сексапильная девица, то ли та, что злится на Луизу, то ли покорная девушка, с которой у Луизы возникли некоторые неприятные ассоциации. Я улыбнулся про себя своим собственным нереалистическим ожиданиям, что я должен в точности помнить все, что говорила мне Луиза. Затем я заметил, что сегодня она устраивается на кушетке дольше, чем обычно. Как будто тело не хотело расслабиться и освободить ее внимание.

Она снова поправила юбку.

— О, только об этом маленьком приключении, которое было у Синтии с тем студентом-медиком, и о фотографиях, которые он сделал. — Она приподнялась на одном плече и сбросила туфли. Затем снова повторила рутинную процедуру укладывания. — Это неважно.

— Кажется, сегодня вам трудно устроиться удобно.

— О, сейчас все в порядке. — Улыбаясь. — Прошлой ночью я видела сон, и почти проснулась, но теперь я, кажется, ничего не могу вспомнить из него. Он был тогда таким ярким, что я была уверена, что запомню его, но… Он был столь навязчивым, что я проснулась. По дороге сюда я пыталась вспомнить, о чем он был, но… — Ее голос задрожал.