Я ждал не комментируя. Она тяжело повернулась, натягивая юбку на ноги. «Ноги действительно привлекательные», — подумал я. В свои тридцать семь лет Луиза говорила о себе так, как будто время романтических возможностей для нее прошло, но она была далека от портрета старой седой леди, который рисовала. Я спрашивал себя, как выглядело бы ее тело обнаженным. Было трудно угадать контуры ее грудей из-за пышных блузок, которые она носила. Я бы хотел, чтобы ее блуждающая рука перешла к делу и действительно расстегнула пуговицы, вместо того чтобы просто дразнить меня.

— Ну, раз вы не хотите мне помочь, полагаю, я должна попытаться рассказать вам о Синтии, — игривым, дразнящим тоном сказала она. Затем сделала паузу.

— Почему бы вам просто не попробовать рассказать об этом так, как вы могли бы фантазировать, — как о переживаниях Луизы, а не Синтии?

— О, не знаю, смогу ли я сделать это! — Она помолчала. — Это было бы слишком… слишком обнаженно. Вот точное слово. Я бы чувствовала себя так, как будто стою перед вами голая.

— Вам было бы тяжело это чувствовать?

— О, Боже, вы ставите меня в трудное положение, разве нет? — Она колебалась, ее рука начала поправлять юбку, а затем остановилась. — И нет, и да! То есть, главным образом, да, или, может быть… Я не знаю. Это звучит приятно и одновременно очень пугающе.

— Большую часть сеанса ваша левая рука пытается расстегнуть блузку. — Когда я это сказал, рука действительно наполовину просунула пуговицу в петельку. Внезапно движение было пресечено. Она лежала очень тихо.

— Луиза, посмотрите на это спокойно, если можете.

Я ждал, пока она соберет себя настолько, что сможет слушать меня:

— Вас, как и меня, учили, что ваше тело, те эмоции и желания, которые с ним связаны, постыдны и неуместны в большинстве ситуаций. Это внушение, имевшее само по себе благие намерения, стоило обоим нам многих часов страданий, больших разочарований и фрустраций. Сейчас вы находитесь здесь, чтобы попытаться освободиться от этих ограничений, когда они не имеют смысла, и понять, когда они важны, — так, чтобы вы могли сами осуществлять свой выбор в жизни. Это очень похоже на другие ситуации, о которых мы говорили, когда вам следовало решить, кто будет управлять вашей жизнью, — вы или голос миссис Кольтен внутри вас.

Теперь она слушала с подлинной серьезностью.

— Да, конечно. Это то же самое, но в другой области, не так ли? Снова — правила, установленные миссис Кольтен, и мои трудности, связанные с принятием собственных решений! Я не думала об этом.

— И вы не думали об этом по разным причинам, но одна из них заключается в том, что вы научились испытывать стыд за свое тело и за те ощущения, которые для него естественны. Для вас было проще избежать того, что мы с вами здесь обсуждаем.

— Да, я чувствую, что каким-то образом удерживаю себя от того, чтобы отдаться этому полностью. Просто мне кажется, вы не можете на самом деле желать, чтобы я говорила о таких интимных вещах. Это, несомненно, вызовет во мне… разгоряченность. О черт, я не ребенок. Мне было трудно отдать себе отчет в том, что вы прекрасно знаете: если я начну рассказывать об опыте Синтии как о своем, я буду сгорать от желания. Мне было бы стыдно показаться перед вами возбужденной, я хотела обсудить это академически. И я знаю, так просто не получается.

Она закончила решительным тоном, немного рассерженная тем обстоятельством, что пришлось преодолеть свои страхи. Я находил ее очень трогательной и привлекательной в этом порыве смелости.

— Расстегните свою блузку, Луиза! — Я словно поперхнулся, и кто-то внутри меня закричал с изумлением: «Какого черта ты делаешь, Бьюдженталь? Ты хочешь предстать перед комиссией по этике, или перед судом, или перед чем-нибудь в этом роде?» Но я сосредоточил свое внимание на настоящем моменте. Это было очень рискованно, но сейчас правильное поведение заключалось в том, чтобы следить за Луизой и за собой.

Она ничего не говорила с тех пор, как получила от меня эту инструкцию. Она явно боролась со своими собственными противоречивыми чувствами. Затем ее руки потянулись к пуговицам и медленно и осторожно расстегнули одну, немного подождали, затем вторую и направились к третьей.

— Все?

— Это ваша блузка. И — ваши руки. Теперь вы знаете, что мы пытаемся делать. Вам решать.

Я ждал.

Третья и четвертая пуговицы были расстегнуты, но блузка оставалась заправленной в юбку. Теперь Луиза снова колебалась, а я молчал. Я мог разглядеть лишь краешек белья или кожи, потому что блузка все еще была запахнута. Мне хотелось попросить Луизу распахнуть блузку, и одновременно я испытывал страх от мысли, что нарушаю профессиональные границы.

Мысли стремительно проносились у меня в голове, когда я смотрел на Луизу, держащую руки на поясе своей юбки. Я понял, что она обдумывает следующий шаг. Важно, что это был шаг, который я не предлагал. Затем она распахнула блузку и развела руки в стороны одним быстрым и очень соблазнительным движением. Ее простое белое белье прикрывало полные груди не менее скромно, чем любой купальник, и даже гораздо скромнее, чем многие, но этот жест был жестом отваги со стороны Луизы, если учитывать все ее прошлое, и я наполнился теплотой и почти слезным восторгом перед ней и одновременно сильным эротическим чувством. Другая женщина могла бы раздеться полностью с меньшим значением и меньшим эротическим эффектом. Действие Луизы говорило само за себя. Мой ум аплодировал ее мужеству, мое тело реагировало на ее эмоции.