Чукаи на самом деле представляют собой сделанные из грубой кожи мешки или носки. Вместо носков на ноги вы наматываете специальным образом маленькую повязку. Затем вы одеваете свои чукаи, кладя в подошву немного сена. Чукаи необходимо каждый день хорошенько промазывать жиром, и это было моей ежевечерней обязанностью, когда мы вечером возвращались домой. Чукаи были самой теплой обувью, какую только можно было придумать, но имели, как я обнаружил, огромное неудобство тем, что не имели задника или подошвы, чтобы цепляться за крутые снежные склоны.

Я пересекал крутой склон довольно твердого снега с винтовкой на перевязи, когда я поскользнулся. Снежный склон длиной около двух тысяч футов заканчивался внизу в долине, где были скалы и кусты. В нескольких футах ниже меня был островок в снегу, покрытый кустами, а приблизительно в двухстах футах ниже и левее меня из снега выступали скалы. Я не смог удержаться, а так как промчался через островок с кустами с ужасной скоростью, то, схватившись за кусты, я только ободрал кожу на руках, но не остановил свое падение. Я ожидал, что через несколько секунд падения ударюсь о скалы, и инстинктивно попытался уклониться от них. Хотя я понимал, что это может привести к еще более ужасному столкновению внизу. После того как я проскользил пару сотен метров, я, должно быть, попал на участок более мягкого снега. Я продолжал попытки остановиться и избежать столкновения с ближайшими скалами, когда поверхность снега надломилась. Я полетел кубарем и провалился глубоко в снег, при этом каким-то образом повредив обе свои коленки. Кожаный ремень моей винтовки отцепился сам собой, и винтовка лежала в снегу в десяти ярдах выше меня. Марков и Иван не видели этого, хотя я пронесся со свистом мимо того места, где они искали следы кабана. Я позвал их, и они подошли ко мне. Одна моя коленка сильно болела, а другая была сильно ушиблена. Мы находились очень далеко от дома, и перед нами лежала весьма труднопроходимая местность. Мы решили, что нам надо спуститься по снежному склону вниз в долину Коксу, где была небольшая тропа, ведущая прямиком назад к нашему домику, хотя и кружным путем. Марков направился сразу назад к нашему домику, находящемуся от нас за шесть верст, за лошадью. К счастью, группа таджиков-кладокопателей все еще была там. Иван помогал мне с моей больной ногой спускаться вниз по снежному склону, а я цеплялся другой ногой, чтобы опять ненароком не поскользнуться. После часа малоприятного спуска, в течение которого я промок и продрог, мы спустились вниз в долину. Здесь уже Иван не мог больше меня тащить, поэтому он срубил две рогатины, которые мы обмотали одеждой и попытались использовать их как костыли, но я действительно не чувствовал ноги. Но, даже несмотря и на это, на грубых камнях и подлесье просто невозможно было использовать костыли. В конце концов, он понес меня, часто останавливаясь для отдыха, пока мы не достигли тропы. Здесь не было снега, но мы совершенно замерзли, и Иван собрал немного хвороста, и мы развели костер, надеясь, что Марков вернется вскоре с лошадью. Через несколько часов пришли Марков и один незнакомый охотник из села Никольского, они сказали, что вскоре Ишан приведет лошадь. Он вскоре прибыл, как и было обещано, и меня погрузили на лошадь. Склон горы был от меня справа — со стороны моей больной ноги, а тропа была такая узкая, что нога цеплялась за кусты, и каждый раз я испытывал мучительную боль в коленке. Стало особенно трудно и неприятно, когда стемнело. На следующий день пришел сартовский врач, старик с длинной седой бородой. Он объяснил, что у меня вывихнута коленка, и ее нужно вправить. Он сказал, что это очень болезненно, и я поверил ему. Вся коленка ужасным образом опухла, и врач сказал, что там скопилась вода, и что он уберет воду с помощью соли, которая «враг воды». Он сделал пасту из соли и яиц, которые к счастью нам удалось достать у таджиков. Затем после короткой молитвы он схватил мою коленку, потянул ее, а затем надавил назад. Я никогда не испытывал такой дикой боли. Затем он наложил вокруг моего колена шину из деревянных лубков и наложил на нее мазь из соли и яиц, и мы все это забинтовали. Я заплатил ему семьдесят пять рублей. Я был бы рад заплатить ему и больше, но этого нельзя было сделать, учитывая ту роль, которую я играл, чтобы не показывать, что у меня есть достаточно денег, или что я небрежен с ними. Я спросил доктора, что он еще может посоветовать мне, чтобы облегчить боль, и он мне предложил только пить кумыс, который нам удалось достать у наших таджикских друзей, но я не думаю, что это возымело какой-то эффект. У меня было несколько бессонных ночей, но, в конце концов, я умудрился достать немного опия, который позволил мне спать.

Это происшествие перевернуло все наши планы. В первую очередь должны были быть пересмотрены наши приготовления к обороне от маленькой группы врагов, которая могла бы попытаться захватить нас в домике, и отход к нашей пещере. Мои компаньоны унесли винтовки со всеми боеприпасами и спрятали их. Если бы их нашли, нас всех расстреляли бы сразу же без всяких вопросов, а если мы будем безоружны, то сохранялась возможность выдать себя за тех, кем мы пытались из себя изобразить, мирно живя в этом домике. Таким образом, для моих товарищей риск быть захваченным сильно возрастал, так как я был полностью беспомощен.

Мы пробыли в домике уже больше месяца, и нас видело достаточно много людей. Во-первых, неизвестный, которого обнаружил Марков, когда искал свою лошадь, затем Безрукий, с которым мы застрелили кабана. Потом эта группа охотников из Никольского, таджики, да и еще один или два человека. Этого было вполне достаточно, чтобы какие-то новости подозрительного характера достигли властей. До нас даже дошли слухи, что лесник, коммунист из Бричмуллы, сообщил кому-то, что мы подозрительные люди. По всем этим причинам я хотел немедленно вернуться в Ташкент. Однако ничего нельзя было поделать до тех пор, пока я не поправлюсь.

13 декабря я все еще лежал, да к тому же еще и простудился, когда прибыл человек, которого звали Лукашов. Он доставлял мои секретные письма для Этертона в Кашгар. Когда он возвращался, он проезжал через территорию, контролируемую Иргашем, который задержал его на две недели. Я был очень расстроен сообщениями, которые я получил. В них не было ничего важного и не было ответа на вопросы, которые я задавал, так же как и не было инструкций и информации, касающихся нашей политики и намерений. Лукашов также привез упаковку дорогих американских сигарет, что было в то время роскошью, так как до этого у нас были только русские сигареты. Лукашов, хотя и был очень храбрым человеком, сильно опасался, и мы думали, что для него небезопасно оставаться у нас больше чем на одну ночь. Во время моего ареста я приготовил несколько сообщений. Они оставались у Тредуэлла, который не мог принять надежного посыльного. Я сказал Лукашову, что за время, пока я был свободен во время простуды, я написал еще несколько донесений, которые я пошлю с ним в Ташкент. Он так же должен был взять донесения, которые были у Тредуэла, и доставить их в британскую миссию на Закаспийском фронте.

13 декабря также вернулись Марков и Иван с охоты на кабанов, подстрелив четверых. Это сделало ситуацию с мясом удовлетворительной. В свое довольно бесцельное путешествие Марков отправился 15-го, не дождавшись моих писем, так как он собирался возвращаться на следующий день. 15-го ночью выпал глубокий снег, и Марков прислал сообщение, что он болен и не может приехать. Все это сильно раздражало, а так как Лукашов должен был уехать, как только представится удобный случай, то я боялся, что он уедет, не захватив мои последние сообщения. Трудности такого рода вызывали у меня сильное желание вернуться в Ташкент, где бы я мог контролировать подобные ситуации.

Лукашов вместе с двумя товарищами, в конце концов, был призван в Красную армию и был послан на Закаспийский фронт. Вместо того чтобы ограничиться работой по передаче моих сообщений, которую он должен был делать, он всецело занялся своей собственной — он взял несколько антибольшевистских пафлетов, которые он секретно напечатал, предназначенных для солдат Красной армии. До революции Лукашов был станционным мастером и умел обращаться с телеграфом. Каким-то образом он получил доступ к телеграфному аппарату на станции Караул Куйю, находившейся за линией большевистских пикетов, и послал телеграмму на фронт о том, что появились британские силы и собираются занять место, где он находится, и армия должна немедленно отступить. В большевистской штаб-квартире, должно быть, догадались, что это все маловероятно. Так или иначе, но вместо того, чтобы отступать, они послали сообщение в ближайшую воинскую часть с приказом выяснить, в чем дело, и Лукашов был арестован. У него были найдены памфлеты, и он тут же был расстрелян. Он был очень храбрым человеком, но сделал бы гораздо больше для своего дела, если бы просто продолжал делать то, о чем его просили. Тредуэл дал Лукашову небольшую записку, чтобы помочь ему перейти линию соприкосновения с британскими войсками. Позже, в марте, два человека Цветков и Агапов (ни одного из которых ни Тредуэлл, ни я вообще не знали) пытались заниматься контрреволюционной деятельностью. Во время этой попытки, о которой во всех деталях сообщалось в газетах, было установлено, что был обнаружен британский паспорт на имя Лукашова. Ничего такого у него, конечно, никогда не было, но, возможно, записка Тредуэла была интерпретирована властями как разновидность такого паспорта. Позднее у меня появилась возможность получить доступ к досье Лукашова и посмотреть список найденных у него вещей, когда он был расстрелян. В списке была книга, в которой было замаскировано мое сообщение. Я также знал, что у него было найдено шифрованное сообщение, как предполагалось, на английском языке. Оно, конечно, было не мое. Сообщение послали в Москву, чтобы дешифровать, но эксперты там ничего не смогли с ним сделать.

Группа охотников из Никольского, которая была у нас несколько дней, Липский и Марков, все уехали вместе с Лукашовым, оставив Гарибальди и меня одних. Оставался только Ишан в соседнем домике. Гарибальди выполнял всю тяжелую работу, ухаживая за мной, заготавливая дрова, убирая и приводя в порядок нашу маленькую квартиру. Он был уже немолодой человек. Позже мы попросили Ишана заготавливать для нас дрова за плату.

Наша долина была очень хорошо укрыта. Я думаю, она была расположена на высоте около четырех тысяч футов над уровнем моря. Однажды утром термометр на веранде показал сорок градусов, но в восемь утра температура была обычно уже значительно выше, но всегда ниже нуля. Я обнаружил, что в селениях, расположенных на пятнадцать сот футов ниже, было на самом деле холоднее, так как они были более открытыми и доступными ветрам.