Мы возвратились на тропу, по которой мы двигались в течение часа и приехали к колодцу с хижиной под названием Крест. Здесь мы в темноте потеряли дорогу, так как вся земля была истоптана следами овец. Мы потратили час впустую на поиски тропы, а затем пошли и заночевали в хижине. Мы думали, что у нас совсем закончилась еда, но тут кто-то обнаружил немного муки. Мой слуга Хайдер, было, собрался испечь для нас чупатти, но госпожа Мандич стала настаивать на том, чтобы испечь что-то еще, что повлекло за собой поиски соды, которая у нее где-то была. Это продолжалось так долго, что я лег спать совсем без всякой еды. Голод сказывался на наших характерах. Я помню, что был весьма раздосадован на нее.

Утром, как раз когда мы собрались уже выезжать, прискакал туркмен. Он направлялся из Пендждеха в Саракс и ему пришлось ужинать вместе со вчерашними разбойниками. Они очень нервничали из-за его появления, думая, что он был нашим человеком, засланным, чтобы разузнать численность их шайки и их вооружение. Этот туркмен рассказал нам, что, как только разбойники прогнали нас прошлой ночью, они собрались и быстро уехали, опасаясь, как бы мы не напали на них ночью.

Наш персидский арестант к этому времени вполне освоился со своим положением, хотя мы и не ослабляли своих мер предосторожности. Он знал немного эту местность — во всяком случае лучше, чем наши проводники. Положение с продовольствием было серьезным, и я подумал, что мог бы, если повезет, подстрелить какую-нибудь дичь. План охоты, предложенный русскими, состоял в том, чтобы направиться всей толпой и всем вместе стрелять по цели, которую видно, пока она не скроется из глаз. Наш арестант, оказалось, лучше был знаком с повадками местной фауны пустыни. Я подумал, что вместе с ним мы сможем преуспеть в охоте настолько хорошо, что взял его с собой, чтобы попытаться добыть немного мяса. Нам встретилось несколько стай песчаных куропаток, которые, вероятно, кормились на участках снега. Я видел несколько лис и около тридцати газелей. Я подобрался к последним на расстояние приблизительно сто пятьдесят ярдов, но мой выстрел оказался неудачным. Я пользовался старой бухарской трехлинейной винтовкой, о которой не очень хорошо заботились в бухарской армии. Это было неутешительно. Но в целом все оказалось хорошо, когда мы позже утром приехали в туркменский лагерь, где мы купили хлеб и баранину, и у нас еще было четыре часа времени, чтобы приготовить еду и поесть.

Вечером мы добрались до колодца, называвшегося Гумбезли, где мы надеялись встретить людей, которые бы помогли нам поднять воду из колодца и дали еды. Однако там никого не оказалось, и у нас возникли трудности и задержка с подъемом воды из шестидесятифутового колодца. У нас ушло три часа на то, чтобы дать каждой из наших тридцати лошадей по одному ведру воды. У нас с собой было одно ведро. Второе ведро сократило бы это время, поскольку можно было бы его опускать в колодец в то время, пока лошадь пьет из другого ведра. Я даже поссорился с одним из русских из-за того, что он хотел дать своей лошади два ведра воды. Если бы мы все так поступили, мы никогда не закончили бы поить своих лошадей. Если бы мы встретили хороших туркмен с одним или двумя верблюдами, мы могли бы заполнить корыто водой всего за несколько минут. И еще я подумал, находясь в этом месте, что в пустыне было так мало хороших мест, которым можно было дать название, что казалось странным и ненужным двум близко расположенным местам давать почти одинаковые названия — Гумбузли Теке и Гумбезли.

Мы были теперь у персидской границы. Колодцы и местные жители здесь встречались сравнительно часто. Мы покинули колодец Гумбезли приблизительно в девять вечера и ехали вдоль прямой и хорошо различимой тропы, ведущей к Сараксу, городу на персидской границе. Мы не могли ехать прямо туда. На этом правом берегу реки, по которой и проходила здесь граница, находился русский город Саракс с большевистским гарнизоном. Поэтому, проехав какое-то расстояние по этой тропе, мы свернули с нее и поехали дальше, ориентируясь в своем движении на Запад по звездам. Однажды мы проехали стойбище пастухов и, поприветствовав людей, попросили у них немного зерна для наших лошадей. Они были напуганы нами и сказали, что у них ничего нет, и что в получасе езды в нашем направлении есть колодец, и что если мы немедленно не уедем, они будут стрелять. Мы так никогда и не нашли этот колодец, и я сомневаюсь, что он вообще существовал. Положение было серьезным, и мы начинали впадать в отчаяние, так как мы отдали нашим лошадям все последнее зерно, надеясь его купить в этом сравнительно густонаселенном районе. Вскоре после этого мы пересекли полосу настоящей пустыни шириной двадцать верст, в которой не росло вообще ничего. Местные жители называли это Керк, но было ли это название данного специфического вида земли или название местности, я так и не выяснил. Мы не могли здесь остановиться, так как здесь не было никакого топлива, и было ужасно холодно. Вскоре после полуночи взошла Луна. При ее свете мы увидели, что пересекаем хорошо протоптанную тропу, идущую прямо поперек нашего направления. Наши проводники знали ее и сказали, что она ведет прямо в Саракс. В два сорок ночи мы снова въехали в заросли саксаула, остановились, разожгли огонь, согрелись и легли спать. Русские потратили еще немало времени, чтобы приготовить чай, которое, как мне кажется, лучше было потратить на сон. Мы проехали в этот день шестьдесят четыре версты — приблизительно сорок две мили.

Когда забрезжил рассвет, мы увидели перед собой на западе ряд заснеженных гор. Между нами и горами находился конусообразный холм регулярной формы. Горы были уже в Персии.

Трудно описать чувство, испытанное всеми нами при виде свободной земли, пусть даже и на расстоянии.

Мы проехали еще пятнадцать верст в этом направлении, когда въехали в маленькую впадину в степи. С гребня отсюда мы могли видеть внизу, на расстоянии менее мили реку, которая являлась персидской границей. Мы все, возможно, даже несколько неосторожно, въехали на этот гребень. Фактически мы не знали, что находимся так близко к границе. Мы поспешно съехали в лощину, а я продвинулся вперед и, залегши в кустах саксаула, стал рассматривать в свой полевой бинокль все, что мог увидеть.

На другой стороне реки находилось что-то, на таком расстоянии походившее на кладбище, но на самом деле это была персидская деревня Наурозабад с регулярным рядом домов странной формы. Невозможно было на расстоянии определить ширину реки, но я мог видеть очень широкую полосу зеленого камыша вдоль берега с этой стороны реки и более узкую с персидской стороны. Что беспокоило меня больше всего, так это то, что на расстоянии мили от нас, на холме, возвышающемся над рекой, находились какие-то люди, которые встали и ушли. Кто они? Видели ли они нас?

Моим первым порывом было ехать сразу к реке, прежде чем любой возможный враг мог бы подготовиться, но наши проводники не могли сказать о том, какая это река и можно ли было перейти ее вброд. Мы могли видеть что-то вроде брода, но не видели никакого моста.

Не учитывать риск нападения на такой отряд с нашим никчемным вооружением во время поисков брода или попыток пересечь реку неизвестной ширины, казалось просто идти навстречу катастрофе. Я знал, что река была широкой и непроходимой вброд в нескольких милях вниз по течению в сторону Саракса. Поэтому я решил, что необходимо произвести рекогносцировку переправы. Затем наш отряд укрылся в лощине, и двое русских, спрятавшихся в кустах саксаула, залегли там в качестве часовых, наблюдая за всеми передвижениями людей в долине реки, и особенно за тем, чтобы нас не застали врасплох. Предполагая, что люди, которых я видел, были большевистскими часовыми, у которых где-то была поддержка, они легко могли сокрушить нас. Так же было вполне возможно, что кто-то из многих людей, которых мы видели в последние несколько дней, разнес новости о подходе нашего отряда. Все было неопределенно и требовало предосторожностей. В то же самое время я сказал моим двум индийским солдатам, которым я мог доверять, и которые были обучены вещам такого рода, поехать налево от холма конической формы, спуститься к реке и вернуться с другой его стороны. Они должны были сообщить, прежде всего, относительно того, как можно было переправиться через реку. Я вернулся к отдыхающему в лощине отряду, мы ослабили подпруги на лошадях и сделали все, что могли, для наших уставших и голодных животных. Где-то через час я был удивлен появлением неожиданно подъехавших к нам Авал Нуром и Калби Мохаммадом. Один из наших русских часовых должен был, конечно, заметить их появление и предупредить нас об их появлении, но, как оказалось, он вернулся, чтобы поболтать с друзьями. Я был очень рассержен на него за такое несение караула. Как оказалось, последствия такого разгильдяйского поведения оказались очень серьезными. Посланные на разведку мною двое солдат сообщили, что они никого не видели по дороге, и что река, по-видимому, проходима вброд только в одном месте, где явно просматривался брод, находящийся прямо перед нами справа от конусообразного холма. Нам понадобилось несколько минут, чтобы подтянуть подпруги и выехать. Но эти драгоценные минуты не были бы потрачены впустую, не покинь наш часовой свой пост. Мы все оседлали лошадей и тронулись в путь, чтобы проскакать наши последние мили по советской территории. Все были взволнованы и хотели галопом скакать к подножью холма, чтобы попасть на территорию свободы. Однако я сдержал этот порыв. Часть людей нашего отряда были очень плохими наездниками, и я легко мог вообразить неразбериху и трудности при подобных маневрах. «Нет, — сказал я, — мы пойдем нашей обычной рысцой или иноходью».

В качестве меры предосторожности я послал Калби Мохаммада впереди ярдах в двухстах как разведчика. Он поскакал галопом, а мы следом тут же рысцой стали спускаться в долину.

Полоса камыша у реки, должно быть, была шириной ярдов четыреста или пятьсот с этой, русской стороны реки, и когда он достиг ее, Калби Мохаммад что-то выкрикнул и вскинул руку, но продолжал спускаться в долину к реке. Я не мог понять, что он имел в виду, поэтому, крикнув остальным, чтобы они продолжали держаться вместе, поскакал галопом, чтобы догнать его.