О себе-то и нечего. Но Машка, конечно, не из тех, кто не задает лишних вопросов. Особо в душу она не лезла, но из Тасиных осторожных ответов определенные выводы сделала, заключив, что интересной Тасину жизнь назвать никак нельзя, а только серой, скучной и бесцельной. И, естественно, принялась уговаривать жизнь эту поменять, «перестать наконец прятать голову в песок и предпринять решительный шаг». Решительным шагом Машка считала переезд под крылышко к ней и к ее мужу-испанцу, которому, в отличие от жены, по здравым размышлениям Таси, такая перспектива не могла казаться заманчивой. Машка же считала эту идею превосходной и не уставала дополнять ее все новыми и новыми красками, рисуя Тасе заманчивые перспективы. Особенно ее разбирало как раз после пляжного сна и апельсинового сока. Она громко стучала по столу пустым стаканом, призывая официанта подойти и выслушать ее новые пожелания (мороженого, пирожного, шоколадки, другого сока, домашнего пирога или всего этого вместе и сразу), при этом не сводила глаз с Таси, все еще смакующей свой эспрессо, и предлагала ей очередной «шикарный» аргумент в пользу переезда.

– Я тебе говорила, что у Энрике приятель – профессор университета?

– Какого?

– Технического, но не в том дело…

– Как раз в этом. Зачем испанскому техническому университету специалист по немецкой словесности?

– Да у него наверняка полно знакомых во всяких других подобных заведениях. А там таких специалистов, как ты, днем с огнем не сыщешь. Ты сама подумай: ты ж почти доктор наук.

– Почти, Маш, не считается.

– Очень даже считается. Тут в твоем возрасте только-только до PhD дорастают. А немецкий сейчас, между прочим, очень ценится. Технический язык, в бизнесе популярен. Ну, что я тебе рассказываю? Сама ведь знаешь.

– Это я знаю, – соглашалась Тася. – Ты лучше скажи, как я его преподавать буду?

– Как? Как в Москве, так и здесь.

– Ты думаешь? – И Тася начинала безудержно хохотать.

Машка тут же понимала свою промашку, но бросалась в новое наступление.

– Подумаешь, не знаешь испанского! Да ты его с полпинка выучишь. Ты же языковой гений. И не спорь со мной.

Тася и не спорила. Она и сама знала, что при желании смогла бы осилить любой язык. Природная склонность – что есть, то есть.

– Вот видишь! – победно торжествовала Машка.

Тася отодвигала пустую чашку и качала головой:

– Нет, Маш, чтобы начинать что-то новое, надо избавиться от всего старого. А я так не могу.

– Да что тебя там держит-то? – Это Машка спрашивала уже в сто первый раз, а Тася так же покорно отвечала одно и то же:

– Студенты, аспиранты, мама.

– Дурацкие отговорки! Студенты и аспиранты без тебя не пропадут, уж это точно. Дадут им замену, и дипломы свои они защитят прекрасно. А маму с собой возьмешь, и все дела.

– Да не поедет она! Разве ты не понимаешь? Что ей тут делать? Поговорить не с кем, русская газета – раз в неделю. И потом, дача…

– Вот про дачу ты лучше молчи. Я это ваше дачное сумасшествие никогда не понимала. Ты из-за посадок и поливов даже не могла в человеческое время приехать. Чтобы лето, чтобы жарко, чтобы, как все нормальные люди. Нет. Пляж под пледом, на ногах кроссовки и никакого купальника.

– Зато спокойно.

– Ага. А море первый раз в жизни видишь.

– В третий.

– В восемь и в тринадцать лет не считается. Ты уже в три раза больше живешь.

Машка говорила правду. В этом году им обеим должно стукнуть сорок. И если одна из них ждала ребенка и собиралась писать новую жизненную страницу, то другая не ждала уже ничего.

– Пойдем, пройдемся, – предлагала Тася.

Шли вдоль набережной к машине, смотрели на чаек и посмеивались над появившимися на пляже парочками подростков, ищущих уединения на абсолютно голом и хорошо просматриваемом пространстве. Садились в Машкин красный «Seat», и водитель, уже подпирающая руль животом, спрашивала:

– Прошвырнемся?

Тася кивала с энтузиазмом. «Прошвырнуться» означало припарковать машину в центре и пробежать по открывшимся после сиесты магазинам, заглядывая и в маленькие лавочки, и в переполненную взбесившимися от весенних скидок покупателями «Zara», и в величавый, исполненный необъяснимого достоинства «Cort Ingles» [4] . Тасе больше всего нравилось разглядывать витрины. Украшенные к Пасхе, они пестрели шоколадными яйцами в цветных обертках, зайцами самых разных размеров и форм и причудливыми фигурками непонятного назначения, которые Машка почему-то именовала старцами, хотя изображали они и детей, и мужчин среднего возраста, и даже женщин. Тасе больше всего нравились девочки в длинных керамических юбочках с накинутыми на голову мантильями и сложенными ручками на расшитом цветами переднике. Одну такую фигурку она даже купила, не удержавшись, а потом корила себя за потраченные гроши, на которые можно было приобрести что-нибудь полезное.

Если бы Тася могла, она бы так и перемещалась от витрины к витрине, не заходя внутрь магазинов, а лишь довольствуясь эстетическим наслаждением. Но Машка тащила к вешалкам и ценникам, впадая в неукротимый охотничий азарт. К Тасиному облегчению, сейчас он распространялся в основном на товары для беременных и новорожденных, но иногда Машка все же вспоминала о подруге и загоняла ее в примерочную, таская туда груды одежды и заставляя мерить каждую вещь и непременно в разных вариантах. Под таким давлением Тасе пришлось согласиться на джинсы и пару футболок, но от всего остального она решительно отказывалась.