Шрифт:
Командир с комиссаром бежали вслед, замыкая этот «классический маневр».
— Поч-чему они нн-е стреляют? — спросил комиссар, щелкая на ходу зубами.
— А ты вернись, спроси… — буркнул командир.
На краю балки оба на мгновенье остановились. Убедившись, что на поляне никого не осталось, спрыгнули вниз.
…Через несколько дней, когда уже начали забывать об этой истории, в отряде появился румын Георгеску. Прибыл он верхом на добром откормленном апшероне. Конь вдобавок тащил вьюки разобранного миномета, прихваченного на память о пребывании в рядах румынской армии.
Оба были встречены с восторгом. Георгеску партизаны сразу же перекрестили а Жору, а лошадь съели.
В первом же бою Жора опроверг почему-то укоренившееся в отряде мнение о том, что румыны плохие солдаты. И как-то сразу стал своим.
Вначале он знал всего несколько русских слов: «партизан», «товарищ», «русс», «романешти» и «Антонеску капут». Но с каждым днем Жора делал поразительные успехи и вскоре довольно бойко болтал по-русски. До войны он работал парикмахером в Клуже и, вероятно, как и все парикмахеры в мире, любил поговорить.
Однажды, сидя в кругу слушателей, Жора сказал, что среди румынских солдат ходят слухи о каких-то необыкновенных партизанах, которые сражаются голыми даже зимой. Партизаны хмыкнули, переглянулись и попросили выложить подробности.
— Батальон, в котором служил мой приятель, — начал Жора свой рассказ, — входил в состав карательных частей, прочесывавших лес. И вот после трехдневных поисков исчезнувших партизан, разведка заметила за одним из хребтов дым костра. Батальон расчленился и с двух сторон стремительно поднялся на хребет. Партизанская застава открыла стрельбу, но, видя, что ее окружают, отошла, и батальон беспрепятственно вышел к гребню хребта. Внизу горели костры, и за их дымом ничего нельзя было разобрать. Вдруг на весь лес прогремела русская команда «к бою»! И вот тут… Нет, он, Жора, этому не верит, но его приятель, да и другие солдаты батальона клялись святой девой Марией, что так оно и было.
Из-за дыма костров на поляну начали выскакивать здоровенные и совершенно голые люди. Они были так разъярены, что волосы у них поднялись дыбом, и от них валил пар. А ведь стоял сильный мороз; в этот день в батальоне было много обмороженных.
Командир батальона от изумления выронил бинокль и хотел что-то спросить у адъютанта, но тот, обалдело крестясь, пятился назад. Тогда, не мешкая, командир подал команду на отход, и как раз вовремя, чтобы успеть догнать тех, кто не стал дожидаться этой команды.
Вот что рассказывал Жорин приятель. Но хотя приятель и божился святой девой Марией и многие клятвенно подтверждали его слова, он, Жора, конечно, не верит в этих голых партизан-великанов. Он Жора, сам теперь партизан и знает, какие бывают партизаны.
А недели через две выдался спокойный денек, вполне подходящий для очередной бани.
Георгеску, бывший парикмахер из Клужа, бывший солдат румыно-фашистской армии, а ныне — партизан Жора, крякая от удовольствия, нахлестывал себе спину буковыми ветками.
И, глядя на это, комиссар сокрушенно качал головой:
— Эх, если бы тут были березовые веники!
СУХАРИ
Василек сумрачно смотрел на костер. Иногда ему казалось, что на дне вещевого мешка, среди автоматных дисков и патронов случайно сохранилась банка консервов. Он прекрасно знал — никаких консервов нет и не может быть, но желтая этикетка назойливо вставала перед глазами, а сквозь грязный брезент пробивался одуряющий запах мяса. И Василек, чувствуя, что сходит с ума, развязывал тесемки мешка.
Темнело. В еще светлом, но погустевшем небе зажигались одинокие звезды, слезясь в теплом дыме костров. Потом из оврага наполз туман, спрятал звезды и верхушки деревьев. Стало сыро и знобко. Тускло-желтые языки пламени выхватывали то смутные, нахохлившиеся силуэты людей, то уходящие во мглу стволы сосен.
Изредка где-то в вышине рождался чуть слышный звук моторов, и партизаны закидывали головы, напряженно прислушиваясь. Но прерывистое завывание приблизившегося «юнкерса» гасило надежду…
Наконец издалека, со стороны Севастополя, донесся долгожданный рокочущий бас ТБ-3. Люди повскакали с мест. Даже больные выползли из шалашей, словно гул родного самолета вливал в их исхудавшие тела животворную силу. Крепнущий бас наполнил все небо, горы, лес и… начал стихать. Невидимый самолет прошел своим курсом, и партизаны долго смотрели вслед затихавшему рокоту моторов.
Потом пролетали еще «юнкерсы», поднялась ложная тревога из-за дизеля немецкой семитонки, но самолета с Большой земли, обещанного самолета с продовольствием не было.