Кстати об этом. Тут есть еще одна деталь, особенно гадкая, и, опять же, имеющая некое подобие в советских реалиях.

Советские порядки — во всяком случае, поздние — были рассчитаны на циников. Энтузиасты в систему не вписывались — точнее, застревали на самых нижних ее этажах. Люди, искренне радеющие за дело и пытающиеся принести этому самому делу какую-то пользу, обычно поднимались по иерархической лестнице очень невысоко. Зато сволота имела все шансы на карьерный рост.

Нечто подобное имеет место быть в российском государстве и в российском же бизнесе. Энтузиаст — например, человек, которому нравится его работа, который искренне хочет порадовать покупателя «офигеть каким ассортиментом», а то и произвести что-нибудь — обычно не выживает. Хороший магазин обязательно закроется, а заместо набухнет подозрительная лавка с водкой и просроченной молочкой. Ресторан, недорогой и вкусно кормящий, либо испортится за полгода, либо тоже закроется — чтобы очистить пространство для гнусной азербайджанской харчевни, хамского бара с футболом и бильярдом, или сушницы-паскушницы. И так далее: общее правило соблюдается. Энтузиаст, начинающий думать о клиенте, обречен. Зато хмырь, толкающий дрянь и от души презирающий покупателей, имеет все шансы на жирную, зажиточную жизнь.

Особенно тяжела судьба отечественного производителя, если он посягает на что-то большее, чем лесопилка или иной нехитрый промысел того же свойства.

Опять же пример из жизни. Мои знакомцы, отягощенные инженерно-физическим образованием, замыслили делать в России сотовые телефоны. Ну, не производить в России, конечно — все делается в Китае, понятно. Но хотя бы проектировать — благо, товарищи кое-что понимали в криптоалгоритмах, защите данных и так далее. Помыкавшись, они вышли на государственную силовую структуру, которая вроде бы — ну, по идее — должна была быть заинтересована в отечественной аппаратуре с определенными свойствами. Встретились, разложили бумажки, начали разговоры о государственной пользе. Представители государственной силовой структуры полыбились в усы, пообещали как-нибудь перезвонить и ушли, не заплатив по счету. Люди поняли мессидж и планы свои оставили. Сейчас, кажется, один из них работает в конторе, где торгует кругляком, а второй ушел в турагентство.

Ситуация несколько меняется, если у деловара есть, как говорят на Кавказе, спина — то есть какая-то сила, с которой решатели вопросов считаются. С представителями известных наций и особого рода меньшинств стараются не связываться — то есть не то чтобы не иметь дел, это невозможно, но соблюдать приличия. «У нас лучшие силовики и юристы, кто на нас поднимет хвост, потом жалеет», как выразился один осведомленный человек, сам представитель (тут точка).

И все же, несмотря на все вышесказанное, российский деловой человек не лишен известных добродетелей. Например, непоказного трудолюбия — потому что работать приходится действительно много. Сообразительности, потому что нетривиальных задач в наших делах хватает. Смелости, — иногда переходящей в наглость, но это все-таки лучше, чем беспомощное пускание пузырей. Наконец, крепкой печени, по понятным причинам...

А теперь поговорим о тех, кто имеет от их трудов — и говорит от их имени.

Кто бы ни победил, поле боя рано или поздно достанется мародерам.

Это касается и рыночных баталий. Кто бы ни выиграл, известная доля добычи достанется окружению победителей — начиная от жен и детей и кончая ляльками и секретутками.

Впрочем, к окружению богатых можно отнести и слой людей на зарплате, когда зарплата эта велика и явно не покрывается трудовыми усилиями получателей. Эта прослойка устроена сложно — туда можно отнести и специалистку по триммингу, и дизайнера интерьеров, и непонятного назначения дамочку средних лет, которая занимается в основном устройством корпоративов... Так или иначе, эта публика откусывает от пирога — хотя чаще просто сметает в рот крошки. Но и этих крошек достаточно.

Достаточно для чего, собственно?

Тут мы подходим к интересному. Выше мы уже говорили, что с классовым сознанием у нас небогато, и это обусловлено объективными причинами. Однако один источник соответствующих, простите за выражение, интенций, у нас все-таки есть — и это как раз эта самая паразитическая прослойка.

Именно эти люди гонят — устно, а то и письменно, — всю ту невыразимую мерзость, которую у нас принимают за «дискурс богатых». Что неверно. Признаться, не припомню ни одного состоятельного человека из лично знакомых, который стал бы — смог бы! — рассуждать о лузерах, быдле, нищебродах и прочем электорате. Он про него не думает — а когда думает, то без злобы и даже без чувства особенного превосходства. Нет, он не хотел бы оказаться на месте грузчика или продавца в супермаркете. Он, может быть, постарается при случае сэкономить на их зарплате или сделать еще что-то выгодное, но плохое. Но он не называет этих людей быдлом. Ему это незачем. Как и понтоваться перед ними.

Зато с каким смаком и упоением этим занимается мелкая сошка, пристроившаяся в денежное место, или дешевый говнюк, дорвавшийся до «руководства проектом». О, какие тут начинают цвести анемоны духа, как растопыривается человечек, дорвавшись до сладостной возможности ущемить ближнего.

В недавнее время эта дурь как-то особенно распространилась. В московских жральнях появилось очень много шлюховатых, которые, оттопырив пальчик, пили кофе и часами болтали по телефону, обсуждая шмотье и угарные вечерины. В метро — в часы московских пробок, когда под землю спускаются все, кому нужно куда-то доехать, — мне доводилось выслушивать разговоры о преимуществах «Азбуки вкуса» над «Глобусом Гурмэ», с обязательными выпадами в сторону жалких посетителей «Седьмых континентов». А интернет полнился понтами эффективных управленцев, демонстративно выбирающих маршрут круиза или новую машину — но куда больше времени тратящих на выражение своего фэ тем, кто не может себе позволить того и другого.

Правда, в связи с кризисом разнагличавшаяся челядь слегка привяла. Неизвестно, правда, надолго ли.

...Наконец, доехали.

Во дворе было сумрачно, тихо и грязно. Трудолюбивый мигрант в оранжевой куртке сидел на корточках и смотрел в никуда: отдыхал, наверное.

Мы открыли багажник и начали выгружать коробки. Они были одинаковые, картонные, тяжелые. В принципе можно было бы заносить по две, но у Лёхи было давление, а я сидел на зверской диете. Поэтому заносили по одной.

Там, внутри, было тоже сумрачно, тихо — правда, почище. Ходили какие-то люди, в основном женщины. На нас они не то чтобы не обращали внимания, но не мешали. Было видно, что все заняты и у всех много работы. Работы, за которую не платят.

Я подождал Лёху на улице. Он вернулся минут через десять, крутя на пальце брелок. Молча сел и принялся выбираться с неудобного места.

— Это все куда пойдет? — спросил я про коробки.

— В «Радугу», — ответил он.

Лёха уже два года тусовался среди этих людей, занятых таким странным делом, как благотворительность. Он возил грузы в интернат для больных детей. Он старался делать то, что можно — и чтобы не раздражать любимую Катьхен, которая этого не одобряла.