Очень ценится солидное и неброское, опознаваемое только своими. «Красный пиджак», кричавший о сверхпривилегиях его обладателя, ныне невозможен в принципе. Нет: правильная строчечка, количество дырочек на пуговичке, еле заметная надпись. Впрочем, самая-самая роскошь обходится без всего этого. Костюм, сшитый на руках, без единой бирочки, шелковый платочек из Италии (с крохотной монограммой), неброские рыжие ботиночки, чья кожаная подошвочка не видна. Они одеваются в небольших, мало кому известных магазинчиках, ходят в клубы, о которых не пишут в модных журналах… Вип-класс закукливается, очерчивает себя незримым кругом дорогого и неяркого.

Дима по жизни - занятой человек, вот и сейчас он был занят. Он кушал. Кушал он суши, так как водку он перестал кушать два года назад. Теперь многие перестали кушать водку. Это теперь как бы не очень принято. Да, выражение «как бы» - тоже теперь не очень. Другие времена, знаете ли, надо быть скромнее и проще.

Наше знакомство к тому моменту давно лишилось делового смысла. Он там, в стратосфере, а я здесь, в нижних слоях. Единственное, что нас немножко связывает, - кой-какие сплетни да горстка знакомых, которых тоже раскидало разными ветрами. Но поговорить нам все-таки бывает интересно, «почему бы и нет».

Место, куда он меня привез, было мне совершенно незнакомо и впечатления дорогого кабака не производило. Четыре или пять деревянных столиков, милые улыбчивые барышни в чем-то простеньком - не «под Японию», а так, в обычных платьицах - без спешки, но очень ловко разносили на соломенных подносах чашечки и плошечки.

Я посмотрел на палочки, повертел в руках. Они были красивые, черно-красные, покрытые лаком, но не скользкие. Просто удобные палочки.

Мне не хотелось есть. То есть хотелось, но я сбрасывал вес. Я попросил кофе и водички.

Милая улыбчивая барышня сказала мне, что у них как раз сейчас есть японская минералка, «специально под суши».

Я уже было согласился, но все-таки заглянул в меню. Стоимость стакана такой водички оказалась сопоставимой с размером пенсии вдовы подводника.

Название я не запомнил.

Мариэтта Чудакова

Русским языком вам говорят!

Часть первая

Я задумывала начать конкурс под этим названием (см. заголовок) с наиболее близкого моему сердцу Горного Алтая - и прилететь туда в сентябре, чтоб застать красивейшие в мире пейзажи тамошней золотой осени. Но совместить приятное с полезным, как часто бывает, не удалось, и вылетела я в Барнаул только 30 октября, когда почти вся красота осыпалась.

А вопросы сочиняла еще летом - долго, больше месяца. Взятые в библиотеках сборники вопросов к подобным олимпиадам и викторинам не помогли - моя задача была другая. Никаких «вставьте нужную букву», вообще почти никакого правописания. Почему-то взяла один вопрос этого рода - выбрать правильное написание слов «дуршлаг» и «дикобраз» (наверно, потому, что сама в школьные годы еле его запомнила). Вообще никаких выученных правил. Весь смысл задуманного мною конкурса был в другом: а свободно ли мы пользуемся родным языком? Хорошо ли понимаем значение слов - скажем, «невежа» и «невежда», «посветить» и «посвятить»? И слышим ли, когда другие говорят «не по-русски»: «более удачнее», «его выдающую роль». И так далее.

Время от времени в российском штиле возникает всплеск чиновничьей и околочиновничьей активности, и все бросаются искать пресловутую национальную идею - как черную кошку в темной комнате, в которой, как известно, и самой кошки нет.

Нам, восклицают, не нужны либеральные, то есть чужие ценности! (А если копнуть, что именно-то не нужно? Ну, скажем, давно освоенное там, «у них», отношение к инвалидам как к равноправным членам общества?
– или к обычным для нас, по всей России понатыканным Домам ребенка как к чему-то ирреальному или чудовищному? Но копать у нас, кроме как на огороде, не любят). Мы вернемся, восклицают, к сугубо своим ценностям, так называемым традиционным! Но тут главное что - тот, кто горой за возвращение этих ценностей, вряд ли назовет из них более одной; да и той в своей жизни следовать, как правило, неспособен. И вот при всей этой вроде бы активности - еще немного, и найдем, вот же она, наша национальная, всех нас способная объединить!… - равнодушный взгляд скользит, не замедляясь, по тому, что является единственной не сочиненной, а изначально нам данной реальной скрепой нации.

Что делает нас единой нацией в гражданском смысле слова: русскими или российскими людьми, кому как нравится? Только единый язык, на котором все мы - кто лучше, кто хуже - говорим. Сошел на любом полустанке, заговорил по-русски - всяк тебя поймет… (Правда, само слово «полустанок», говорят, уже устарело).

В период бурных поисков национальной идеи наблюдается у нас в России очевидный рост ксенофобии - ненависти ко всем иным, от «черных» в российском понимании, т. е. любых кавказцев и азиатов, а также якутов и других людей с более узким, чем у нас, разрезом глаз, до белых - американцев, поляков, эстонцев и разных прочих шведов. По моим ненаучным наблюдениям, чем больше затруднений с отысканием своей, русской идеи (не путать с «Русской жизнью»!) - тем больше темной ненависти к нерусским. Вроде как бы они же и виноваты, что мы никак таковую не найдем.

Примечательно, что убийцы не интересуются, свободно ли владеют эти не похожие лицом на русских русским языком. А между тем люди - армяне, якуты и другие, - которых убивали молодые ненавистники, нередко говорили по-русски много лучше своих убийц. Активный запас родного языка юных отморозков все мы более или менее себе представляем.

Кстати говоря, глядя на телеэкран лет пять назад, я вдруг заметила - с немалым, признаюсь, удивлением - следующее. Вот рассказывает о своем несчастье чеченка (сейчас такого с экрана уже не услышишь, а тогда еще бывало) - о том, скажем, как люди в масках увели со двора отца, брата или племянника, и с тех пор о них ни слуху, ни духу, или еще того хуже. Говорит о вещах душераздирающих. Глаза сухие; внятная, логически и синтаксически правильная русская речь. Все, что она хочет нам поведать, мы, слушающие, вполне понимаем. И в том же самом новостном выпуске рассказывает о вещах малоприятных, но все же с трагедиями жительницы чеченского селения не сравнимых, наша русская сельчанка (слово это сохраняется в словарях с пометой «разг.», хоть его и не слыхать давно в наших разговорах) и даже горожанка (или слобожанка - кто забыл словцо, вспомните у Пастернака - «Здесь были бабы, слобожане…») Сквозь слезы, размазываемые по лицу (только прошу не шить мне ни черствость к чужому горю, ни русофобию - речь исключительно о языке), всхлипывания и выкрики доносятся обрывки плохо построенной русской речи. Никакой связности. Улавливаешь одно: произошло что-то плохое. Что именно - понять практически невозможно, пока корреспондент не переведет с русского на русский.