Шрифт:
Меньше чем за год до этого Блок, очевидно, так не считал. В статье «О Мережковском», написанной 21 марта 1920 года, он, как в таких случаях говорят, еще полон оптимизма: «Культура есть культура - ее, как „обветшалое“ или „вовсе не нужное сегодня“, не выкинешь. Культуру убить нельзя; она есть лишь мыслимая линия, лишь звучащая - не осязаемая. Она - есть ритм». Однако за год ситуация изменилась: отсутствие воздуха стало мучительным. «Мне трудно дышать. Сердце заняло полгруди» - эта запись, сделанная 18 июня 1921 года, одна из последних в его дневнике.
С пушкинской речи начинается прощание Блока. Он уходит; и этот процесс неостановим. Горький не в силах его задержать, а Менжинский - ускорить; их усилия одинаково параллельны тому, что на самом деле происходит; пуля Дантеса ищет свою траекторию, но поэт идет к смерти независимо от этого.
Одновременно с речью «О назначении поэта» Блок пишет свое последнее великое стихотворение. Черновик датирован 5 февраля, беловой текст - 11 февраля. Стихи называются «Пушкинскому дому»:
Вот зачем такой знакомый И родной для сердца звук - Имя Пушкинского Дома В Академии Наук. Вот зачем в часы заката Уходя в ночную тьму, С белой площади Сената Тихо кланяюсь ему.Последнее законченное стихотворение написано 15 марта в альбом Чуковского. Оно было вызвано случайной встречей с дочерью революционера кн. Кропоткина:
Как всегда были смешаны чувства, Таял снег и Кронштадт палил, Мы из лавки Дома искусства На Дворцовую площадь брели… Вдруг - среди приемной советской, Где «все могут быть сожжены», - Смех и брови, и говор светский Этой древней Рюриковны.К шестой строчке в альбоме Чуковского Блоком сделано такое примечание: «В „Отделе управления Петросовета“ висит объявление „Государственного крематория“, где указано, что всякий гражданин имеет право быть сожженным в бане на речке Смоленке, против Смол «енского» лютер «анского» кладбища».
В мае-июле он последний раз работает над поэмой «Возмездие».
Мария, нежная Мария, Мне жизнь постыла и пуста! Зачем змеятся молодые И нежные твои уста? … Мария, нежная Мария, Мне пусто, мне постыло жить! Я не свершил того… Того, что должен был свершить.26 мая Блок пишет последнее письмо Чуковскому со знаменитым: «слопала-таки поганая, гугнивая родимая матушка Россия «меня», как чушка своего поросенка». Этим словам непосредственно предшествует фраза: «Итак, „здравствуем и посейчас“ сказать уже нельзя». Она отсылает к счастливому, как теперь выяснилось, декабрю 1919 года, когда появились такие стихи:
А далекие потомки И за то похвалят нас, Что не хрупки мы, не ломки, Здравствуем и посейчас (Да-с). Иль стихи мои не громки? Или плохо рвет постромки Романтический Пегас, Запряженный в тарантас?4 июня помечено последнее письмо матери: «Если нервы несколько поправятся, то можно будет узнать, настоящая ли это сердечная болезнь или только неврозы… Я принимаю водевильное количество лекарств. Ем я хорошо, чтобы мне нравилась еда и что-нибудь вообще, не могу сказать… Спасибо за хлеб и яйца. Хлеб настоящий, русский, почти без примеси, я очень давно не ел такого».
18 июня 1921 года Блок уничтожает часть своего архива, а 3 июля - часть записных книжек. Эпопея с попыткой выехать на лечение в Финляндию, которой посвящена наша публикация, разворачивается почти месяц спустя. Наверное, товарищи из Политбюро умышленно препятствовали отъезду поэта, даже - наверняка; им надо было сбросить его с корабля современности; но и в этом случае нельзя сказать, что их планы шли вразрез с планами Блока. 7 августа он умер - романтический Пегас, запряженный в тарантас, перестал рвать постромки.
Александр Тимофеевский
«Стихи Бальмонта о нарциссе казались мне написанными для меня»
Из воспоминаний Веры Гартевельд
Вера Георгиевна Гартевельд (1893 - ок. 1970) - это еще одно имя из петербургской «полночной Гофманианы», из той, по словам Анны Ахматовой, «беспечной, детской, готовой на все превратности семьи бродячих артистов» и сопутствующей им богемы.
Урожденная Логинова, Вера Гартевельд была родственницей композитора Милия Балакирева, училась в привилегированных гимназиях, интересовалась искусством. Совсем юной она познакомилась с одной из блистательных «коломбин десятых годов» - Палладой Старинкевич. В «эпоху Паллады», как называла Вера начало 1910-х годов, она входила в аристократический и артистический кружок графа В. П. Зубова, барона Н. Н. Врангеля, графа Б. О. Берга.
Мужем Веры Георгиевны стал Георгий Вильгельмович Гартевельд (по-домашнему «Гри-Гри»), композитор, написавший около 80 романсов на стихи поэтов Серебряного века, в том числе Черубины де Габриак. Его брат Михаил был автором поэтических книг «Ночные соблазны» (СПб., 1913), «Кровавое солнце» (Военные стихи). Пг., 1915, «Сафо» (Пг., 1916) и воззвания Солдатского союза просвещения «Долг Народной Армии», выпущенного в дни Февральской революции 1917 года. Во главе этой артистической семьи стоял швед по происхождению Вильгельм Наполеонович Гартевельд, собиратель песен каторги и ссылки, фольклора времен войны 1812 года, очеркист и драматург. Словом, Вере Гартевельд было о чем вспоминать, несмотря на то, что ни именем, ни делом она не определяла ход событий, а лишь была подхвачена их водоворотом, как тысячи других свидетелей ушедшего века. Ее рассказ, написанный по-французски в 1960-е годы, - это история частного лица, непосредственная, непоследовательная, а потому, возможно, вызывающая доверие и сопереживание.
В рукописи Веры Гартевельд упоминаются десятки имен: Борис Пронин, Георгий Иванов, Федор Сологуб, Николай Клюев, Илья Репин, Лиля Брик, Владимир Маяковский, Константин Бальмонт, Всеволод Мейерхольд и другие завсегдатаи кабаре «Бродячая собака». Там, как писала Анна Ахматова, «на стенах цветы и птицы томятся по облакам». Запомнившиеся мемуаристке строки из стихотворения «Все мы бражники здесь, блудницы…» датированы 19 декабря 1912 года и не единственные из созданных в «Бродячей собаке». Один из упомянутых в воспоминаниях поэтов, Всеволод Курдюмов, включил в свою книгу «Пудреное сердце» (СПб., 1913) цикл стихов «Коломбина» с посвящениями Палладе и ее подруге.
Глупый Пьеро Вере Гартевельд Полюбился, не забылся Профиль милого лица. Ах, Пьеро, теперь не лето - На руке Пьеретты нету Обручального кольца. Влажных губ запретный кубок Скуп на терпкое вино; Глуп Пьеро - в любовной мене Он, пестро рассыпав звенья, Утерял одно звено. Без дурмана трав отравлен, Черный саван приготовь, – Долго блекнет позолота На сафьяне переплета Книги, названной «Любовь».