И все же другие сотрудники Наркомата не успокаивались. Григорьев почему-то не вызывал доверия.

Тов. Троицкий: Одного человека мало.

Тов. Толстой: Если создать бригаду, то ничего не сделают, будут валить друг на друга.

Тов.Троицкий: Здесь может быть рассказ и повесть. Как вы на это смотрите? Наряду с целой книгой, которой займется тов. Григорьев, написать ряд очерков.

Тов. Толстой: Я говорю против бригады. Когда создаются бригады, начинают друг на друга валить.

Тов. Троицкий: Мы это знаем по опыту наших Коллегий: как создашь комиссию, так и валят друг на друга, и никто не работает.

Тов. Толстой: Я представляю себе, в какой манере это должно быть. В манере, как пишут американцы. С одной стороны, жизнь взята как она есть, а с другой стороны, художественный очерк.

Идея понравилась.

Тов. Владов: Вот, Киплинг написал джунгли. Описывает там все ужасы…

Тов. Толстой: Все европейские литераторы постоянно в оппозиции. Всякий выдающийся писатель на Западе, он находится в оппозиции к существующему строю. Писать отрицательные стороны -это легче. У нас часто вместо художественной литературы начинают давать все в сладких тонах. Это все неверно. Все это фальшь, подхалимаж. Нудно читать. Избегнуть этого можно человеку, который серьезно занимается этим делом.

Однако Троицкий не унимался. Ухватившись за идею художественного многообразия, он снова вернулся к вопросу об авторе.

Тов. Троицкий: Тогда можно было бы, чтобы наряду с Григорьевым работали три-четыре писателя над тремя-четырьмя произведениями. Нас интересует молочная промышленность, консервная и другие.

Тов. Толстой: Я бы сделал так: открываете книгу, и там первое «О прошлом» - московские бойни. Жулики-купцы. Зощенко чудно напишет об этом интересную, сатирическую вещь.

Тов. Владов: У меня есть интересные материалы по бакинской бойне: для того, чтобы не мыть бойню, не давать туда воду, пускали на бойню 25-30 свиней, которые языком вылизывали все дочиста.

Тов. Толстой: Я думаю, что Зощенко заинтересуется таким живописным, интересным материалом.

Тов. Смирнов: Нужно одну книгу издать по мясной промышленности, одну - по молочной и специально по яично-птичной промышленности. Это очень интересная промышленность.

Тов. Постригач: Вы были на выставке и видели инкубаторы?

Тов. Толстой: Был три раза и не мог дотолкаться. Я считаю - нужно вызвать сюда писателя Григорьева и с ним поговорить. Нужно обязательно привлекать молодежь, а генералов, вроде Пильняка, не надо.

Откуда в беседе, датированной 1939 годом, упоминание о Борисе Пильняке, который к тому времени был уже не только арестован, но и расстрелян? Видимо, ведущий советский писатель А. Н. Толстой не слишком следил за судьбами своих коллег. В любом случае, поручить Пильняку новую литературную задачу было никак невозможно. Тем более, что свой долг перед мясо-молочной промышленностью СССР он уже выполнил, написав роман «Мясо». Скорее всего, именно изъятие из обращения этого романа, принадлежавшего перу «врага народа», и вызвало в наркомате потребность заполнить вакуум, организовав новый художественный проект.

В любом случае, сотрудники наркомата тактично промолчали, поправлять Толстого не решились. Разговор завершился на двусмысленной ноте.

Тов. Владов: Если Алексей Николаевич берется за это дело, то нам нечего больше искать.

Тов. Толстой: Я думаю, на этом мы с вами остановимся. Можете вы мне завтра позвонить. Я буду в 2 - 2.25 минут на городской квартире. Я живу сейчас за городом. Мы с вами поговорим.

Было ли недоверие к товарищу Григорьеву чем-то обосновано или сотрудники наркомата инстинктивно чувствовали, что Толстой просто пытается таким способом снять с себя ответственность, но ожидаемых результатов встреча не дала. Не написал произведения о мясной промышленности и Михаил Зощенко.

Спустя некоторое время следующий шаг вперед все же был сделан. На стол Смирнова лег план романа, посвященного героическому труду мясников. Автором, однако, был не рекомендованный Толстым писатель Борис Григорьев, а некий Павел Казмичов.

План эпического романа о мясе так и остался нереализованным, пополнив список других амбициозных, но несостоятельных творческих проектов предвоенного периода, самым масштабным из которых был, разумеется, так и не построенный Дворец Советов.

Дмитрий Быков в биографии Бориса Пастернака заметил, что Сталину удавалось побеждать политических противников, строить гиганты индустрии, изменять образ жизни людей, но справиться с литературным процессом, несмотря на все усилия, он не мог. В известном смысле это можно отнести не только к отношениям Сталина и Пастернака, но и вообще к отношениям между советской властью и искусством. Ведь литература нужна была не только идеологически выдержанная, но и качественная, а поколению политических лидеров, воспитанных на русской классике, было несложно отличить серьезное художественное произведение от предлагаемой им ремесленной поделки.