Мне голос был. Он звал утешно,

Он говорил: «Иди сюда,

Оставь свой край глухой и грешный,

Оставь Россию навсегда.

Я кровь от рук твоих отмою,

Из сердца выну черный стыд,

Я новым именем покрою

Боль поражений и обид».

Но равнодушно и спокойно

Руками я замкнула слух,

Чтоб этой речью недостойной

Не осквернился скорбный дух. —

«Когда в тоске самоубийства…» [142]

Мандельштам сам выбрал свою судьбу. Конечно, играла свою роль и связь с русским языком, непредставимость выхода из стихии живой и бурно обновляющейся речи в иноязычное (а в случае эмигрантского русского языка – как минимум разреженное и обедненное) языковое пространство.

Пытаться вжиться в новый век, найти в нем свое место и передать то, что можно передать людям нового времени, значит собирать «ночные травы» культуры, целебные и влекущие, для «племени чужого» (здесь, конечно, слышится пушкинское «Здравствуй, племя младое, незнакомое!»). И кто знает, все еще может повернуться к лучшему. Залогом служит то, что мороз пахнет и снег хрустит «яблоком». Трижды помянутое в стихотворении яблоко вводит не только тему молодости и свежести нового мира, но говорит о витальности, крепости, живучести и жизненных силах России вообще («Снег пахнет яблоком, как встарь»).

Не раз отмечалось, что этот мотив может быть соотнесен со строкой Хлебникова: «Русь, ты вся поцелуй на морозе! / Синеют ночные дорози. <…> / И ночь блестит умно и чёрно» (пейзаж и у Хлебникова ночной) [143] . Наконец, значение «щучьей косточки», о которой говорится в финале стихотворения, выяснил О. Ронен – это, по народным поверьям, оберег, талисман, способный отвести зло, уберечь от напасти. Детали пишущей машинки, ее внутренность, напоминают рыбий костяк, и это определяет зрительную сторону образа.

Но надежда на гуманизацию жизни, утверждавшейся после Октября 1917 года и Гражданской войны, не могла быть уверенной. Мандельштам видел и не мог не видеть того, что объективно происходило, как видели это и его современники. Михаил Булгаков в своем тайном дневнике «Под пятой» писал в том же 1924 году, когда создано «1 января 1924»: «Квартиры, семьи, ученые, работа, комфорт и польза – все это в гангрене. Ничто не двигается с места. Все съела советская канцелярская, адова пасть» [144] . В новом обществе резко понизилась цена человеческой жизни. Наступило время «оптовых смертей», как напишет Мандельштам в «Стихах о неизвестном солдате» в следующем десятилетии. По сравнению с тем, что будет, время 1920-х было относительно «вегетарианское» (пользуясь выражением Ахматовой), но это только в сравнении с ужасом 1930-х годов. Слово «расстрел» уже перестало обозначать нечто почти невозможное, смертная казнь стала одним из достаточно распространенных явлений жизни. Но поэт не мог привыкнуть к этому, как привыкли многие. Уже говорилось о столкновении Мандельштама с Блюмкиным в 1918 году. Подобным образом поэт поступил и через десять лет, когда узнал, что арестованы несколько банковских работников и им угрожает расстрел. Мандельштам сделал все, чтобы приговор был отменен, обращался к тем, кто, по его мнению, имел влияние и мог спасти людей, – в частности, к своему всегдашнему покровителю Н.И. Бухарину, которому послал только что вышедшую книгу «Стихотворения» с надписью, гласившей, по словам Н. Мандельштам, что «в этой книге каждая строка говорит против того, что вы собираетесь сделать…». «Приговор отменили», – пишет Надежда Яковлевна [145] . Это будет в 1928 году, а в период жизни в левом флигеле Дома Герцена Мандельштам должен был хлопотать об освобождении арестованного брата Евгения. (Осип Эмильевич был старшим из трех братьев Мандельштамов. Он родился в 1891 году. В следующем, 1892-м, появился на свет брат Александр, а в 1898-м – Евгений.) Это был уже третий арест младшего брата. Арестовали его без всяких оснований. Может ли быть, что арест имел какое-то отношение к тому, что Евгений Мандельштам, юнкер Михайловского артиллерийского училища, оказался на дежурстве в Зимнем дворце 25 октября 1917 года, в день свержения Временного правительства (никакого сопротивления большевикам юнкера-михайловцы не оказали)? Это представляется маловероятным. Так или иначе, брата забрали, и Мандельштам обращался к Н. Бухарину за содействием. Он виделся с ним в гостинице «Метрополь» (Втором Доме Советов). Бухарин жил в этой гостинице в номере 229. В письме к отцу, Э.В. Мандельштаму, написанном ранней весной 1923 года, поэт сообщает:

«Дорогой папочка!

Сегодня к вам едет на 2–3 дня Шура [146] . Мне ехать сейчас бессмысленно, потому что я должен ждать ответа Бухарина. Я у него был вчера. Он был очень внимателен и сегодня говорит по телефону с Зиновьевым о Жене. <…>

Если можно, достаньте из Комячейки института заявление, характеризующее Женю. Отзыв о его поведении и настроении за последний год . (Очень важно!) Я передам его Бухарину, и это облегчит его действия».

Новое государство уже весьма внимательно следило не только за поведением, но и за «настроением» своих граждан. Евгений был арестован в Петрограде. Его перевезли, в числе других арестованных, в Москву. Сначала он сидел во внутренней тюрьме ГПУ на Лубянке. «Камеры мало чем отличались от камер на Гороховой [147] , – пишет в своих воспоминаниях Е.Э. Мандельштам. – Без дневного света, вентиляции, с полной изоляцией от внешнего мира, никаких прогулок. <…> Кто бы мог подумать, что через десять лет здесь окажется Осип. <…> Потом, по-прежнему без предъявления обвинения и без допроса, меня переместили в старую, заслуженную тюрьму Бутырки. <…> Осип и его жена делали все возможное, чтобы добиться моего освобождения. В пироге, посланном мне братом, я нашел крохотную записочку, успокаивающую меня. В ней было сказано, что через несколько дней мы с Осипом и Надеждой Яковлевной увидимся. <…> Через дней пять меня, как говорят на тюремном жаргоне, “со всеми вещами” вызвали из камеры, опять отвезли во внутреннюю тюрьму, где я сразу попал к следователю, который вернул мне документы и освободил. Мандельштамы встретили меня с большой душевностью и старались сделать все, что могло быть мне приятно». «Приехав, я от брата узнал, каких усилий стоила ему борьба за мое освобождение».

Причину своего ареста Е. Мандельштам объясняет так: «Стало известно, что я подвергался большой опасности. Сталин, после процесса с.-р., решил такой же процесс провести с ЦК и активом меньшевиков. Было дано указание по имеющимся спискам арестовать по всей стране тех, кто числился в меньшевиках, отобрать из их числа наиболее активных и отправить в Москву, где велась подготовка к процессу». Е. Мандельштам указывает, что никогда меньшевиком не был. «Тем, что я вернулся домой… я всецело обязан брату», – пишет Е. Мандельштам [148] . Он сообщает, что по каким-то причинам тогда процесс против меньшевиков проведен не был, но тем не менее его товарищи по заключению отправились в ссылку или лагерь.

Надежда Яковлевна упоминает в мемуарах, что в связи с делом брата Мандельштам вторично, после эпизода с Блюмкиным, побывал на Лубянке у Дзержинского. Вообще здание на Лубянской площади отбрасывало отчетливую тень на жизнь страны. Все ходили в этой тени и знали это, но старались как бы не замечать. Страх стал привычным, он мог быть больше или меньше, но никогда не исчезал. Позднее Мандельштам скажет просто и прямо, не педалируя: «Давнишнего страха струя…» («Квартира тиха, как бумага…», 1933).

А в первой половине 1920-х еще можно было уговаривать самого себя и надеяться:

Спина извозчика и снег на пол-аршина:

Чего тебе еще? Не тронут, не убьют.

«1 января 1924»

Тяжелое впечатление произвело на Мандельштама и изъятие во время голода в Поволжье церковных ценностей в храме неподалеку от Дома Герцена. Н. Мандельштам вспоминала: «Где-то в Богословском переулке – недалеко от нашего дома – стояла церквушка». Имеется в виду, очевидно, церковь Иоанна Богослова, которая и сейчас хорошо видна с Тверского бульвара рядом с Драматическим театром им. Пушкина.

Надежда Мандельштам описывает «изъятие» так: «Священник, пожилой, встрепанный, весь дрожал, и по лицу у него катились крупные слезы, когда сдирали ризы и грохали иконы прямо на пол. Проводившие изъятие вели шумную антирелигиозную пропаганду под плач старух и улюлюканье толпы, развлекающейся невиданным зрелищем». Насилие и ложь, проявившиеся в этом эпизоде, неприятно поразили Мандельштама. Вернувшись домой, в писательский флигель, «он сказал, что дело не в ценностях. <…> Он сказал, что церковь действительно помогла бы голодающим, но предложение Тихона отклонили, а теперь вопят, что церковники не жалеют голодающих и прячут свои сокровища. Одним ударом убивали двух зайцев: загребали золото и порочили церковников» [149] . Директивы Ленина о проведении кампании по изъятию ценностей церкви (о которых поэт, естественно, тогда не знал) полностью подтверждают те выводы, которые сделал Мандельштам из увиденного.

Все менее нравилась ему и та атмосфера, которая постепенно устанавливалась в самом Доме Герцена. Силу в литературной жизни набирали «пролетарские писатели», члены Всероссийской ассоциации пролетарских писателей (ВАПП) и соответствующей московской ассоциации (МАПП). Представительства ВАПП И МАПП разместились в 1920-е годы в главном доме бывшей усадьбы, там же делался журнал объединения – «На посту» (позднее – «На литературном посту»). «Пролетарские» писатели подвергали нападкам фактически все, что выходило в литературе за рамки узких представлений о «классовости» и «партийности». Андрей Белый, Маяковский, Есенин, Пильняк, Бабель, Пришвин, Булгаков, Клюев, Ахматова, Шолохов и другие объявлялись или «буржуазными», или «дворянствующими», или «мужиковствующими», или «эстетами» и т. п. Шел процесс формирования командной системы в литературе.

На протяжении 1920-х годов дом, носивший имя писателя-философа, борца за свободу слова и создателя Вольной русской типографии, превращался в один из департаментов тоталитарного режима, где тон все более задавали чиновники от литературы и лояльные литераторы. Крутились при Доме Герцена и сомнительные окололитературные типы. Неслучайно именно этот дом изобразил М. Булгаков в романе «Мастер и Маргарита» как «Грибоедов», или дом Массолита. Борис Сергеевич Кузин, московский друг Мандельштама, характеризует Дом Герцена так: «Там все кишело всякой писательской шушерой и провокаторами» [150] . Да и сам Мандельштам упомянул однажды «типаж московского пройдохи из кабачка в Доме Герцена» (рецензия на фильм «Кукла с миллионами», 1929).

В конце 1920-х годов Мандельштаму пришлось немало общаться с литературными чиновниками в связи со своей работой над переводом «Тиля Уленшпигеля» Шарля де Костера и обрушившимся на него обвинением в плагиате (об этой чрезвычайно значимой для поэта истории – в следующей главе). Отвращение, негодование и ярость, вызванные в его душе этим общением, отразились в «Четвертой прозе», написанной зимой 1929–1930 годов. В это время Мандельштамы уже давно не жили при Доме Герцена: они оставили комнату в левом флигеле еще в августе 1923 года – у Мандельштама произошел конфликт со Свирским, писателем-комендантом, и поэт отказался от комнаты. Мотивируя свой выход из Всероссийского Союза писателей и отказ от жилья, Мандельштам жалуется на беспорядок и шум и заявляет (в письме в правление Всероссийского союза писателей от 23 августа 1923 года):

«Превосходное помещение левого флигеля общежития на Тв<ерском> б<ульваре>, с хорошими комнатами и коридорной системой, благодаря небрежности Правленья, почти пропадает как рабочий дом писателя. Хозяйственная комиссия, не имея, очевидно, представленья о дисциплине культурного общежитья, соблюдаемой в любой приличной частной квартире, снисходительно предлагает людям два года подряд “ютиться” там, где они могли бы жить и работать. <…>

В теченье всей зимы по всему дому расхаживало с песнями и музыкой, свистом и гоготаньем до десяти, приблизительно, не имеющих ни малейшего отношенья к литературе молодых людей, считающих себя в гостях у сына Свирского и относящихся к общежитию как к своему клубу.

Далее, благодаря небрежности Свирского, который не сумел найти дворника, согласного смотреть за домом, двор Дома имени Герцена по вечерам и ночам является филиальным отделеньем Тверского бульвара. <…>

Означенные порядки в доме русских писателей, который должен и может быть не проходным двором, а рабочим домом, где каждая комната – писательский кабинет, не согласованы ни с именем Герцена, ни с обязательствами Союза перед обществом».

Таким образом, мысль о несоответствии порядков в литературной вотчине самому имени Герцена, мимо памятной доски которого, установленной в год пятидесятилетия со дня смерти писателя, Мандельштам проходил ежедневно, – мысль, нашедшая горько-ироническое воплощение в «Четвертой прозе», возникла в сознании Мандельштама уже в первой половине 1920-х годов.

В первой декаде августа 1923 года Мандельштамы уехали в Крым – оттуда поэт и направил письмо в правление Всероссийского союза писателей. Вернувшись в Москву, Мандельштамы жили короткое время у брата Надежды Яковлевны Евгения Яковлевича Хазина в Савельевском переулке, а затем сняли комнату в доме на улице Большая Якиманка (см. «Список адресов»), где провели зиму.

В июле 1924 года Мандельштамы перебрались в Ленинград и с осени находились в основном в Ленинграде и под Ленинградом (но в январе 1924-го, как было упомянуто выше, они были в Москве, где отстояли очередь к Колонному залу во время прощания с Лениным и где, очень вероятно, заканчивалась работа над стихотворением «1 января 1924»). В Москве Мандельштамы снова поселяются на исходе 1928 года – живут с этого времени до конца 1931 года в разных местах, нередко в квартире среднего брата поэта, Александра Эмильевича, «Шуры», в Старосадском переулке. Рассказ об этом месте мандельштамовской Москвы – в следующей главе.

Исторический и городской фон 1929 год

18 января . Принято решение о высылке Троцкого из СССР «за антисоветскую деятельность».

5 февраля . Мороз в Москве: к утру этого дня температура понизилась до -39 градусов.

17 марта . Положение с хлебом и другими продуктами в городах напряженное. В связи с нехваткой хлеба в Москве введены хлебные карточки.

16–23 апреля . Пленум ЦК ВКП(б) осуждает «правый уклон» в партии. Лидеры «правых» Н. Бухарин, А. Рыков и М. Томский подвергнуты критике за оппортунизм.

22 апреля . Опубликован первый номер «Литературной газеты» – органа ФОСП (Федерации объединений советских писателей).

19 мая . На Тверском бульваре открыт традиционный ежегодный книжный базар.

11–15 июня . 2-й Всесоюзный съезд безбожников в Москве. Союз безбожников получил новое название – Союз воинствующих безбожников.

27 июня . Политбюро ЦК ВКП(б) принимает решение о создании сети исправительно-трудовых лагерей в ведении ОГПУ.

Московская частушка:

Синячище во все тело,

На всем боке ссадина.

На трамвае я висела,

Словно виноградина.

10 июля . Начало конфликта из-за КВЖД (Китайско-Восточная железная дорога). Советские работники КВЖД подвергаются аресту, дорогу берут в свои руки китайские власти. (В ноябре 1929 года Особая Дальневосточная армия освобождает КВЖД. В декабре советский контроль над дорогой был официально восстановлен, т. е. подтвержден статус дороги как совместного предприятия.)

В ночь с 29 на 30 июля снесена Иверская часовня у Красной площади.

3 августа . Введен в действие первый электропоезд. Маршрут первой электрички: Москва – Мытищи.

30 сентября . Согласно статистике, в Москве 110 000 неграмотных и малограмотных.

24–29 октября . Биржевой крах в США. Начало Великой депрессии, вызвавшей массовую безработицу в Америке и Европе и приведшей к росту популярности лево– и правоэкстремистских движений.

7 ноября . В «Правде» – статья Сталина «Год великого перелома».

20–27 декабря . В Москве состоялась 1-я Всесоюзная конференция аграрников-марксистов. Сталин провозглашает на конференции курс на сплошную коллективизацию в деревне.

21 декабря . Чествование 50-летия Сталина. По всей стране проходят юбилейные торжества.

1930 год

21 января . Взорваны собор и стены Симонова монастыря.

30 января . Моссовет запретил церковный колокольный звон.

6 февраля . ВЦСПС (Всесоюзный центральный совет профессиональных союзов) рассматривает проект реформы календаря, который предполагал начало летосчисления с 7 ноября 1917 года.

15 февраля . Митрополит Сергий Страгородский заявляет в интервью, что гонений на религию в СССР «никогда не было и нет».

2 марта . «Правда» публикует статью Сталина «Головокружение от успехов».

13 марта . Объявлено о конце безработицы в Москве.

18 марта . Переход на непрерывную производственную неделю (пятидневку). 360 дней года разбивались на пятидневки. Оставшиеся пять дней года объявлялись праздничными: 22 апреля (день рождения Ленина), 1–2 мая (майские праздники), 7–8 ноября (годовщина Октябрьской революции). После каждых четырех рабочих дней в пятидневке следовал выходной. При этом все работники распределялись по пяти группам, и за каждой группой закреплялся определенный день отдыха на все пятидневки года. В Москве постепенный переход на пятидневку начался еще в августе – сентябре 1929 года. 1 декабря 1931 года с пятидневки перешли на шестидневку. Устанавливались общие для всех выходные 6-го, 12-го, 18-го, 24-го и 30-го числа каждого месяца. Тридцать первые дни в январе, марте, мае, июле, августе, октябре и декабре оплачивались дополнительно. В феврале последний выходной выпадал на последний день месяца или переносился на 1 марта. Рабочий день длился семь часов. Возврат к семидневной рабочей неделе (шесть рабочих дней и выходной воскресенье) состоялся лишь в конце июня 1940 года.

14 апреля . Самоубийство В. Маяковского.

Конец мая . Прекратил существование рынок в Охотном ряду.

10 июня . Принято решение о строительстве Беломорско-Балтийского канала. К строительству планируется привлечь 120 000 заключенных ОГПУ.

Июль . Моссовет устанавливает порядок снабжения продуктами: «Сахар будет отпускаться по купонам 18 и 29, чай по купонам 19, макароны по купону 20, манная крупа для детей по купону 20 детского талона, разные крупы для взрослых по купону 21».

Июль . Дело «Трудовой крестьянской партии». Среди обвиняемых, объявленных руководителями контрреволюционной партии, – видные экономисты Н. Кондратьев и А. Чаянов, критически относившиеся к политике коллективизации.

1 октября . Взорван Чудов монастырь в Кремле.

10 ноября . Открыт третий, построенный из камня Мавзолей В. Ленина (архитектор А. Щусев). Предыдущие два были деревянными.

25 ноября – 7 декабря . Процесс по делу «Промышленной партии» («специалистов-вредителей») в Колонном зале Дома Союзов.

21 декабря . ЦК И ЦКК ВКП(б) принимают решение о создании закрытых распределителей, где смогут получать продовольственные и другие товары руководящие кадры и особо ценные специалисты.

1931 год

13 января . Вводится Всесоюзная карточная система: Наркомат снабжения СССР принимает постановление «О введении единой системы снабжения трудящихся по заборным книжкам в 1931 году».

1–9 марта . Процесс по делу так называемого «Союзного бюро ЦК РСДРП (меньшевиков)».

28 апреля . Открытие Турксиба (Туркестано-Сибирской железной дороги).

1 июня . На экраны вышел первый звуковой художественный фильм «Путевка в жизнь» (режиссер Н. Экк).

21 июля . На Белорусско-Балтийском вокзале московские писатели встречают прибывшего в столицу Бернарда Шоу. 26 июля в Колонном зале торжественно празднуется его 75-летие.

21 сентября . С этого дня светофоры на столбах начинают менять на подвесные.

1 октября . Автомобильный завод в Москве (бывший АМО) получает имя Сталина и менуется с этого времени «ЗиС». В этот же день входит в строй Харьковский тракторный завод.

9 октября . На московских улицах появились новые коричневые такси американского производства.

11 ноября . ЦК ВКП(б) принимает постановление «О Колыме», определившее использование труда заключенных на золотых приисках.

5 декабря . Взрыв храма Христа Спасителя.

Недалеко от Варварской (потом – Ногина, теперь – Славянская) площади, на углу улицы Забелина (в мандельштамовское время – Большой Ивановский переулок) и Старосадского переулка, стоит примечательное здание. Оно достаточно поместительно, выстроено «покоем». Такие солидные доходные дома появились в Москве во множестве во второй половине XIX – начале ХХ века. Здесь, в доме 10 по Старосадскому переулку, поселился Александр Эмильевич Мандельштам, средний из братьев Мандельштамов, вскоре после того как в 1927 году женился на художнице Элеоноре Гурвич. Тут, у «брата Шуры», многократно бывал, жил и работал Осип Мандельштам. Старосадский переулок, дом 10, – одно из важнейших мест мандельштамовской Москвы. В квартире «Шуры» написаны прекрасные стихи, шла работа и над прозой.

Дом находится в одном из живописных, сохранивших очарование московской старины мест города. Старосадский – это название советского времени; ранее переулок именовался Космодамианским (в просторечии Козьмодемьянским) по расположенной вблизи Маросейки церкви Космы и Дамиана. Напротив дома – церковь Святого Владимира в Старых Садех (XVI–XVII вв.), совсем рядом и Ивановский монастырь. Церковь в конце 1920-х – начале 1930-х годов выглядела запущенной и сиротливой, о судьбе монастыря речь еще будет. Купол главного храма монастыря, вариация купола собора Санта-Мария дель Фьоре во Флоренции (архитектор М.Д. Быковский, 1879 год), мог напомнить Мандельштаму о всегда любимой Италии: еще одна «Флоренция в Москве».

Дом 10 имеет некороткую историю. По данным архива московского Музея архитектуры, еще в начале XIX века здесь было владение кн. М.А. Шаховской. Начиная с 1839 года усадьба принадлежала разным купцам. В 1879-м официальной хозяйкой участка стала жена купца первой гильдии Акулина Васильевна Красногорова. При ней в 1880–1881 годах были выстроены, в своей основе, корпуса ныне существующего здания. Но застройка была ниже современной: к началу XX века, когда хозяином участка был купец Иван Никифорович Блинов (Блиновым это угловое владение принадлежало до 1911 года), на данном месте находились двухэтажные каменные корпуса. В 1900 году, при Блинове, начинается перестройка владения, появляется третий этаж. Со временем дом приобретает современный вид (верхний этаж возведен в 1933 году). Непосредственно перед революцией 1917 года здание принадлежало Михаилу (Менделю) Даниловичу Броуде [151] .

Дом находится неподалеку от московской хоральной синагоги, и это обстоятельство сыграло определенную роль в его истории. Из воспоминаний Раисы Леоновны Сегал: «Мандельштама я видела всего один раз, в 1931 году. Мы жили тогда по адресу Москва, Старосадский переулок, 10, квартира 3. Это была коммунальная квартира; очень большая; до революции наш дом принадлежал какому-то богатому еврею. Часть квартир он сдавал внаем, а наша была его собственной, поэтому она отличалась от остальных: там были итальянские цветные окна, широченный коридор, две кухни (в одной стирали, в другой готовили), и было девять комнат, в которых жило девять семей. На кухне гудело шестнадцать примусов» [152] .

Р.Л. Сегал (родилась в 1920 году) жила в квартире 3 с 1924 по 1932 годы, но и потом постоянно бывала там. В устной беседе Раиса Леоновна назвала запомнившихся ей жильцов квартиры. Сама Раиса Леоновна была дочерью Леона Исааковича Гольдмана, видного бундовца и меньшевика (партийная кличка Аким). Один из лидеров меньшевиков Либер (Михаил Гольдман) – его родной брат (расстрелян в 1937-м). Отец Раисы Леоновны был арестован в 1938-м и расстрелян в 1939-м. Жила в коммуналке семья Цирловых, молодая семья. Иосиф Павлович Цирлов был арестован во второй половине 1930-х годов, а семью выслали. Вспоминает Раиса Сегал семью Рабкиных. Глава семьи работал в еврейской газете (на идише) «Дер Эмес» («Правда»). Проживали в квартире сестры Змеёвы (одна из них была художницей), братья Беккерманы (о них ниже). Две большие комнаты занимали «коммунисты», как сказала Раиса Леоновна, Айзенштадты. На противоположной стороне, через коридор, – три семьи: братья Гольдберги (один из них был душевнобольным, он много говорил по телефону, уверяя, что разговаривал с Луначарским; братья переехали в другую квартиру в этом же доме); семья Толокновых (муж, видимо, работал в «органах»; его жена, Вера Павловна, была, по словам Р. Сегал, милая женщина и известная портниха; у них была дочь Инна); третью комнату по этой стороне занимала Сарра Хащеватская с сыном Марком – разведенная жена известного еврейского поэта Моисея Хащеватского (поэт погиб на фронте в 1943 году).