— Дай закурить, браток.

— Паренек, табак в шинели, сверни цигарку.

Где-то около полуночи дождь перестал, небо очистилось от туч, ярко засветила луна, озарив темную воду и мокрые берега беловато-пепельным зыбким сиянием.

К капитану на мостик поднялась Сай. После многих неотложных операций голос ее слегка охрип от усталости, прямая высокая фигура сутулилась. Поеживаясь, Варвара Степановна сказала капитану:

— А может, рискнем, Федор Михайлович, нарушим предписание и двинем? Ночь лунная, как днем… У меня несколько человек, которым срочно необходимы сложные операции, иначе не выдержат.

— Мы с Владимиром Афанасьевичем уже говорили об этом, хотели вас спросить, — капитан обернулся к рулевому. — Как, может, пойдем, дорожка уже нам малость знакома?

— Ответственность беру на себя, — словно не веря еще, что рулевой согласится, сказала Сай.

— Мне что, я готов, — ответил Лемеж.

— Ну, давай хоть на малом, — распорядился капитан.

— Сколько до Мозыря? — спросила Сай.

— Немногим более ста пятидесяти километров.

— К утру дойдем?

— Если все будет благополучно, — сказал капитан Келих.

И Саша, и раненые слышали этот разговор. Кто-то проворчал:

— Могли бы и до утра постоять, чего уж тут рисковать зря! — И, помолчав, снова ворчливо заговорил в темноте под брезентовым тентом: — На днях тут посредине реки катер на мину напоролся. Разнесло вдребезги. А от экипажа рожки да ножки…

— Заврался ты, парень, — вмешался кто-то тихо, еле слышно, — не на реке вовсе была эта мина.

— А где же, в воздухе, что ль?

— На берегу она была, а катер причаливал да носом прямо в нее и ткнулся.

— Ну и что, результат главное!

— И результат — другой… Не вдребезги катер, а только нос оторвало и не весь экипаж, а одного рулевого ранило… Дай прикурить, паренек, — обратился невидимый в темноте человек с тихим голосом к Саше.

— Сейчас, — быстро подхватился Саша и в этот миг почувствовал легкое дрожание палубы — это Чубарь запустил машину.

Чиркнув спичкой, Саша поднес огонек раненому. У раненого были перебинтованы грудь и рука.

— Спасибо, парень, — сказал тот, раскуривая цигарку и разглядывая в свете красноватого неяркого огонька Сашино лицо. Затянувшись, он закашлялся и тут же потушил о палубный пол цигарку. Саша приподнял ему голову, чтобы легче было кашлять.

— Не давай мне больше курить, — все так же тихо сказал солдат, — нельзя мне…

Он помолчал, тяжело и хрипло дыша, и вдруг спросил:

— А ты почему не в армии, у вас тут бронь, что ли?

— Мне только пятнадцать, не берут еще…

— А-а-а, одногодок моему сынку. Ему тоже пятнадцать. Вот так… И три дочки, те — поменьше. Трудно им… Трудно в тылу, голодно?

— На фронте труднее, — сказал Саша.

— Везде не сладко, — вздохнул солдат и примолк, прислушивался к тому, как пароход, подрагивая от стука машины, выходил на фарватер.

Иришке надолго запомнились и те предвечерние часы, когда переносили раненых по скользким от дождя сходням, и бессонная ночь в каютах, где вместе с Женей и тетей Симой она ухаживала за солдатами. Они лежали на койках и на полу. Одни были молчаливы и терпеливы, другие капризны, а порой даже сердиты и крикливы. Всех нужно было напоить, дать лекарства, а некоторым и поправить перевязки. Усталость Иришка чувствовала только поначалу. Одно время ей, как и Саше, казалось, что она вот-вот свалится с ног, но потом усталость притупилась. Девушка просто перестала ее чувствовать — некогда было.

Раненые все время о чем-то спрашивали, что-то просили, и она не успевала войти в одну каюту, как из другой уже неслось:

— Сестра!

И Иришка спешила на зов. Когда небольшие окна кают посветлели от лунного сияния и пароход неслышно, едва ощутимо пошел в обратный рейс, девушке даже показалось, что уже наступило утро. И лишь некоторое время спустя, увидев в иллюминаторе яркую луну, она поняла, что до рассвета еще далеко. Один из раненых, лежавших на подвесной койке, попросил негромко:

— Доченька, закрой жалюзи, режет в глаза.

Едва она закрыла, другой, сидевший в углу каюты, сказал сердито:

— Печет, открой. Темно, как в могиле.

Иришка растерялась: кого из них слушаться? Взяла простынь, быстро привязала ее к тросикам, державшим подвесную койку, и эта нехитрая ширма закрыла от раненого окно. Затем Иришка быстро и неслышно открыла жалюзи. Прислушалась. Оба раненых успокоились. Но только она присела на порожке у двери, чтобы хоть немного отдохнуть, в соседней каюте снова раздалось: