Как давно они не прикасались друг к другу! Много-много лет… Их разлука и раздор длились дольше, чем дни, проведенные вместе. Но отчего-то ни раздор, ни разлука, ни взаимная обида, ни отчуждение не смогли отвратить этих двоих друг от друга. Они словно были живыми, только когда находились рядом. И счастливы только вместе. И ныне каждый особенно остро это понял. Мужчина, с жадностью подчиняющий себе податливое тело. И женщина, вновь отдающаяся во власть тому, кто когда-то ее отверг.

Его поцелуи на ее плечах и груди, его руки на ее бедрах. Торопливость, с которой он сдирал с нее и себя одежду. Неровная холодная стена, в которую она вжималась спиной. Тихий стон, полный сладкого томления. Ветер за окном. Эхо дыхания. Лихорадочная поспешная ласка. Ее ноги, обвивающие его бедра. Яростные тихие вскрики. Ногти, вонзающиеся в напряженные плечи и рвущие спину. Губы, впивающиеся в губы, руки, переплетающиеся с руками. Ручейки горячего пота, бегущие по пылающей коже. Все происходило стремительно и долго. Мучительно и блаженно.

Тихий выдох. Всхлип. Неровное дыхание. Тишина. Молчание каменной громады. Холод, тьма и жаркое пламя, бушующее в крови.

Клесх по-прежнему вжимал целительницу в стену, чувствуя, как она дрожит. Майрико обнимала его за плечи, не желая отпустить даже на мгновение. Поняв, что она будет так стоять до утра, мужчина подхватил лекарку, отнес на лавку и уложил на холодный сенник. Укрыл одеялом, а сам вытянулся рядом.

– Это означает, что ты меня простил? – тихо спросила она. – Или завтра мы снова будем смотреть друг на друга как чужие?

Он вздохнул.

– Я не смотрел на тебя как на чужую. Ты никогда не была мне чужой. Всегда – самой близкой. Но ты предала. Я не могу больше тебе доверять.

Майрико перекатилась на бок.

– Не можешь доверять?

– Нет.

– Клесх, я…

– Ты сегодня намеренно пыталась мне помешать. Я постоянно жду удара в спину.

– Я никогда не ударю тебя в спину.

Он пожал плечами.

– Может быть. Я не знаю. И ты не знаешь. Сложно любить того, кому не доверяешь. Обычно от таких стараются держаться как можно дальше, с ними не делят ложе.

– Тогда зачем? – Она задохнулась и ударила его кулаком в грудь. – Зачем?!

Он перехватил ее руку, избегая очередного удара, потянул и опрокинул на себя.

– Затем, что никого никогда не хотел так сильно. Затем, что никто никогда не сможет тебя заменить. Затем, что другой такой нет.

Он гладил ее плечи и жадно всматривался в лицо, едва различимое в полумраке.

– Затем, что ты – та девочка со светлой косой до колен и испуганными голубыми глазами, с которой я однажды сорвал покрывало и на которой должен жениться. Я помню ту девочку. Только с ней я могу быть таким, какой есть. Но ей, увы, постоянно хочется что-то во мне изменить. Приручить, быть может. А ратоборец – не домашний кот.

Майрико уронила голову ему на грудь.

– Я не предавала тебя. Просто и впрямь боялась – вдруг поблазнилось?

– Ты не поверила, что это видел я, – ответил он. – Ты никогда не верила мне безоглядно.

Лекарка судорожно вздохнула. Она не могла объяснить, что сложно верить безоглядно тому, кого не понимаешь. Особенно если власть он над тобой имеет пугающую.

Она прижалась лбом к теплому плечу, положила ладонь на твердую грудь, ощущая под рукой рубец старого шрама, и закрыла глаза. Она давно, очень давно не засыпала с ним рядом. И еще дольше – не просыпалась.

Увы. Не проснулась и в этот раз. Он ушел так тихо, что Майрико не услышала, а когда она открыла глаза, в окно светило яркое весеннее солнце. Покой был светел и пуст.

Три года.

Она снова будет ждать. И жить. И надеяться, что однажды он возвратится и что она не перестанет быть ему нужна. А еще она будет бояться. Бояться, что надежды не оправдаются. Тоска стиснула сердце.

Крефф целителей уткнулась лбом в сенник и тихо заплакала.

Солнце было яркое. По всему видно – день выдастся погожий.

Они ехали молча. Клесх чуть впереди, следом за ним Лесана. Ее оружие было приторочено к седлу, в переметной суме на самом дне лежали немудреные вещи: одежда на смену, холстины, ложка, миска… Словом, то, что может пригодиться в пути. Собирая вчера заплечник, послушница даже удивилась тому, сколь малым теперь может обходиться. Только самое необходимое. А из своего покойчика, в котором жила без малого два года, и вовсе ничего не прихватила. Не было у нее ничего на память – ни бус, ни зеркальца.

Окинув прощальным взглядом комнатушку, Лесана вышла, ощущая, как туго натягивается нить, соединяющая ее сердце с каменной громадой Цитадели.

И сейчас, оставляя крепость за спиной, она ощущала почти что боль, потому что понимала – вот-вот эта нить, крепко привязавшая ее к каменному оплоту, порвется.

– Надолго мы уезжаем? – осмелилась она наконец-то спросить наставника.

– На три года, – ответил он, словно бы в этом не было ничего необычного.

– На ско-о-олько?

– Ты глухая, что ли?