Лица других наставников вытянулись в изумлении.

– Я думаю, Нэд, – по-прежнему негромко сказал Клесх, – ты опояшешь мою выученицу сегодня же. Потому что подобных ей в Цитадели нет.

Когда над крепостью разлились сиреневые сумерки и повисли в углах сероватыми тенями, Лесана наконец была опоясана и отпущена из покоев удрученного Главы.

Вместо ученического платья на обережнице теперь была одежа ратоборца, подпоясанная широким тяжелым ремнем, который на удивление ладно схватывал ее стан. В непривычном облачении девушка еще чувствовала себя неловко. Казалось, слишком приметна новизна и черной рубахи из тонкого крепкого полотна, и кожаной верхницы с короткими рукавами, и штанов, да и самого пояса.

Мелькнула в голове мысль о том, что пять ученических лет пролетели как-то слишком быстро. Вроде еще вчера мечтала отучиться и вернуться домой, а теперь вот и отучилась, и домой завтра поедет. Как-то там? Мать с отцом повидать бы, молодших потискать. Хотя… кого там тискать, выросли все уже. Стешке в этом году семнадцать. И какая она теперь Стешка? Стояна свет Юрдоновна. Ельке, то бишь Елави – тринадцать. Скоро тоже невеститься пойдет. Меньшому братишке – десять. И, видать, его одного из всей семьи еще можно величать не Русаем, а по-прежнему Руськой.

Эх, и соскучилась же она по ним! Да и на деревню бы взглянуть… Как там, интересно, мосток березовый, еще дедом Вроном справленный? Стоит ли над ручьем? А калина у их ворот растет ли? Отец все срубить собирался…

На этом думы о доме да родне закончились, потому что Лесана наконец достигла низенькой крепкой двери. Постучала и распахнула тяжелую створку, согнулась, чтобы не осадиться лбом об притолоку, шагнула в темный, жарко натопленный покойчик.

– Бабушка! – позвала нарочито громко, вдруг не услышит.

– Чего разоралась? Ходют тут, вопят в три глотки, а потом или кочерги след простыл, или холстин недосчитаешься. Иди, иди отседова!

Согбенная обитательница каморки шагнула откуда-то из полумрака, потрясая веником.

– Бабушка, это я – Лесана. – Девушка даже растерялась. – Не узнала меня?

– Лесанка? – прищурила слезящиеся глаза старуха. – Ты, что ль?

– Я.

– Никак Нэд, старый козел, опоясал-таки? – догадалась хрычовка. – Видала, видала, как ты Дарена – колоду беззаконную – по двору валяла. Наловчилась…

– Ой, – расстроилась собеседница. – А я тебя там не приметила.

– Дык меня чего примечать-то? – замахала руками бабка. – Меня примечать, только падучую кликать.

Лесана рассмеялась и вдруг порывисто обняла Нурлису, вдыхая забытые уже запахи дыма, камня, лежалых холстин и… старости, пропитавшие убогую одежу бабки.

– Я тебе гостинцев привезла.

– Мне? – изумилась старая. – Да Встрешник с ними, с гостинцами. Дай-ко я на тебя погляжу, ну-ка…

И она поворачивала девушку то так, то эдак, чтобы в свете лучины разглядеть и новое ладное облачение, и широкий пояс с медными бляшками, и саму обладательницу справного наряда.

– Ишь, вымахала! Через прясло-то перешагнешь и не заметишь. А патлы-то обросли… Садись, садись, состригу лишние, ножни где-то тут были, если не упер никто. Ходят тут день и ночь, все тащут, что плохо лежит…

Старуха кудахтала, суетясь вокруг гостьи, вглядывалась ей в лицо, суматошно поглаживая по плечам, не зная, как оказать честь, как скрыть дрожь в голосе. Молодая статная женщина стояла перед ней. И хотя не было больше у Лесаны задорно сияющих глаз, да и взгляд стал тяжелым (молодые девки эдак не смотрят), а промеж бровей появилась сердитая морщинка, для Нурлисы она была все та же девочка, что когда-то бессильно плакала, уткнувшись носом ей в колени.

– Ну давай, показывай гостинцы, – наконец вспомнила старуха. – Показывай.

Лесана достала из заплечной сумы долбленку медовухи и клюкву, вываренную в меду.

– Это чего, орехи, что ль? – сунула нос в глиняный горшок Нурлиса. – Вот дурища! Чем же я их грызть-то буду?

– Ягоды там, – улыбнулась девушка. – И вот еще что…

Шагнув к бабке, выученица Клесха накинула ей на плечи широкую мягкую шаль.

– Чего это? – растерялась карга. – Плат? Мне?

– Тебе. Чтоб не зябла.

И гостья снова порывисто обняла хозяйку каморки.

– Ну, будя меня тут задаривать, – вывернулась старая, скрывая влажно заблестевшие глаза, и зашаркала к сундуку.

Припрятала гостинцы под лавку, затем подняла тяжелую крышку ларя, пошуршала чем-то, что-то переложила с места на место, побубнила и, наконец, сызнова вернулась к гостье.

– На вот, поддень куфайку. – И она сунула в руки девушке новую войлочную, но уже пахнущую прелью душегрейку.

– Зачем мне? – растерялась Лесана. – Лето ж на дворе.