От неожиданно знакомого запаха вдруг закружилась голова, и тошнота подступила к горлу… Почему так бередит это пряное благоухание? Не раз она прежде готовила подобное зелье, но отчего ныне сознание поплыло? Будто вот-вот всплывет в памяти что-то давно забытое, подернутое туманом.

– Дай, – повернула лекарка к девке невидящее лицо и вырвала у той из рук мешочек со сбором. Поднесла к лицу. Вдохнула.

В ушах зашумело, каменный пол под ногами закачался. Казалось, вот-вот вынырнет на поверхность что-то, что никак не получалось вспомнить, что-то, разбуженное запахом сушеницы. Что-то страшное… И сердце сжалось от тоски. Словно во сне, Айлиша повернулась к молодице, вернула ей заветные травки и каким-то чужим, незнакомым голосом взялась наставлять, протягивая кувшинец с настойкой:

– Вот это выпьешь утром, когда после бани остынешь. Да в тот день не делай, гляди, ничего. Только спи.

Девка сбивчиво благодарила, пыталась сдернуть с шеи бусы, пыталась целовать лекарке руки, но та с неожиданной сноровкой вырвалась и выгнала благодарную просительницу прочь, пока никто не пришел.

Выставила и растерянно опустилась на лавку. Силясь поймать, удержать ускользающие смутные воспоминания. Но вместо воспоминаний только гулкое эхо отзывалось в голове, учащенно билось сердце и ныли виски. Деревянной походкой Айлиша вновь подошла к столу и снова начала смешивать капли, с закрытыми глазами вдыхая запахи, растравляющие душу.

Одна капля, вторая. Теперь из другой склянки. Благоухание становится гуще, к нему прибавляются горькие нотки… И вот Айлиша уже куда-то летит… медленно. Ей тепло… кто-то держит ее так бережно, заботливо. Не Тамир, нет.

Вдох. Сладко-приторный дурман трав…

«Куда это ты ее тащишь, сеновал-то у нас за конюшнями?»

Кто это говорил? Когда? Кому?

Знакомые нотки сушеных брусничных листьев. Горечь на языке…

«Ну и кто говорил мне, что эта не наблудит?»

«Она что – непраздная?»

Чужие голоса вторгались в разум, но вспомнить не получалось… Да что же это! Словно со дна реки тащишь горсть песку, а когда поднимаешься к поверхности глотнуть воздуха – пригоршни пусты.

И тут Айлишу осенило – Дар! Она забыла про силу Дара! Голубые искры полетели с кончиков пальцев в миску с настойкой, и запах медвяный, острый ударил в лицо. Запах крови. Ее крови!

«Сын у нее. Права ты, Бьерга, по любви зачали. По большой любви. Хранителями ребенок дареный».

Ихтор! Он говорит!

«Нельзя ей рожать».

Майрико!

«Да, подлость творим. Но так и не впервой ведь. Сам знаешь, отринет она Дар. Как талый снег в землю уходит, так и она уйдет в материнство. А нам целитель нужен!»

Бьерга.

Пол уплыл из-под ног.

Все закружилось, понеслось. А в голову раскаленными стрелами вонзались все новые и новые воспоминания.

Холод. Пот по всему телу. Боль. И по внутренней стороне бедер течет что-то горячее. Отстраненные голоса. Запах крови. Плеск воды в кадке. Сухие простыни. И голоса, голоса, голоса…

Голоса креффов, которые все решили за нее, отняли жизнь у ее сына, лишили ее памяти, обрекли на медленный ужас, на страшное угасание и очерствение. Не позволили даже помнить о том, что в ней зародилась жизнь. Жизнь, безжалостно вырванная. Обманом. Тайной.

«Это чтобы скинула. А это чтобы заспала все».

И она скинула.

И заспала.

Свое материнство. Своего сына. Свое счастье. Радость, которая не успела расцвести. Любовь, которая не смогла выжить. Огонь, который лишь поманил обещанием чуда и навсегда канул во тьму. И оставил ее одну, в холоде и страхе. Доживать долгие страшные дни ненужной чужой жизни. Среди равнодушных людей, для которых счастье – пустой звон.

Айлиша не могла плакать. Разучилась. Она поднялась с пола, запахнула кожушок. Столкнулась в дверях с воротившимся Рустой.

– Ну что, помогла девке?

– Помогла. На столе монеты.

И она вышла, плотно закрыв за собой дверь.

Яркий зимний день ослепил белизной сугробов и солнцем. Холодный ветер ударил в лицо. Лекарка задохнулась. Ее швырнуло в сугроб, на колени. Ноги отказывались повиноваться, будто на спину навалилось все ее невыплаканное и оттого неосмысленное горе. Сердце ходило в груди тяжкими толчками, в голове шумело, к горлу подкатывала тошнота, но во рту пересохло.

Девушка незряче зачерпнула снега, обтерла им лицо, пытаясь прийти в себя, но не почувствовала ни холода, ни талой воды на щеках. Кто-то поднял ее, поставил на ноги. Что-то спросил. Она что-то ответила. Голос ее звучал спокойно.

Развернулась. Пошла прочь. Дышать было трудно. В ушах шумело, на темя словно легла раскаленная ладонь. Уйти от людей, ото всех.

Потому что память, разбуженная запахом зелий, Даром, кошмарами, усталостью, страхом, услужливо разворачивала перед Айлишей полотно событий.